Ликин! Твое письмо с маминым письмом я получил. Получил также и от нее открытку от 15/XII. Представляешь ли ты мою радость? Я очень долго, с октября м-ца, ничего от тебя не получал и, вдруг, уже здесь, несколько дней тому назад, я сразу получил целую пачку твоих открыток и писем за декабрь и январь м-цы. Ты не ругай меня, моя Лидука, за молчание, — я тебе писал, когда представлялась возможность, но почему-то почта плохо доходила. Когда не получаешь долго от меня писем, — не волнуйся, ничего со мною приключиться не может. Так же как и ты, я хочу жить и уверен, что буду жить, чтобы нам быть вместе, с тобою, с нашим Мариком, с родными.
По гроб жизни я буду обязан маме за ее заботы о Марике, нет слов для выражения этой благодарности, ее можно только осуществить, когда я буду с вами, моими милыми. Я не могу ей сейчас ответить ', но прошу тебя это сделать за меня, проси ее, чтобы она чаще писала мне, а я при первой возможности буду писать в Анапу. Я внушаю себе мысль, что с ними ничего не может случиться плохого. Надо во что бы то ни стало стремиться к тому, чтобы она с Мароником выехала к тебе. Разве нельзя этого сделать через Сталинград по железной дороге? Но, конечно, мама права, что ей нельзя двигаться одной с Мариком, это очень опасное предприятие. Пусть уж, в таком случае, остается в Анапе, будем надеяться, что все будет хорошо, как и до сих пор. Что можно сделать по поводу железок Марика, что говорят врачи? Я спрашивал у наших врачей, они говорят, что рост 101 см ничего сверхнормалъного не представляет. Помнишь, каким малюсеньким наш Марик родился? Как хочу я видеть его сейчас, таким большим. Не хочу верить, что с Ник. Арутюновым случилось плохое, ведь и вы ничего определенного не знаете. Он жив и дерется на фронте с немецкими мерзавцами. Передай привет мой Волоке и Ник. Губанову — нашим геройским защитникам. Что с Нюмой, где он? Странно мне представить Нюмку лейтенантом армии, но ведь он уже тоже большой! Мой горячий привет Самуилу, Нюне и Люсе. Дорогой Самуил! Большущее тебе спасибо за твое настоящее человеческое отношение к Лике и Марику. Я многим тебе обязан и ты можешь быть уверен в моей большой любви к тебе. Держись, крепись, старина, мы с тобой еще поживем! Ликин, если мама с Мариком выедут из Анапы, то вы все вместе выезжайте поближе сюда, здесь будет все же лучше. Если сможешь, вышли мне небольшую посылочку с табаком (махоркой), немного жиров и сахару. Вещей, правда, у меня многих уже нет, потому что был у меня довольно тяжелый период, пришлось поменять кое-что на хлеб, но сейчас я уж не так нуждаюсь. Вещей высылать не надо, обойдусь вполне. Деньги твои поступают на мой счет, последнее извещение было в январском переводе в 25 рубл. Я получил переводный бланк с твоим письмом.
Моя дорогая, любимая женушка! Все, что держит меня в жизни, это — ты и Марик. Вы должны жить и будете жить. Мы должны быть вместе и будем вместе!
Целую тебя крепко, крепко, будь тверда и спокойна, обнимаю тебя и люблю крепко —
твой Семука.
Еще и еще мои приветы маме, сыну нашему и всем родным.
Это письмо в том же, присущем отцу жизнеутверждающем тоне, хотя сильно порезано — значит, что-то энкавэдэшной цензуре не понравилось. Что?.. Вопрос навеки без ответа.
Отец будто смакует свою благонадежность, адресуя Партии, Родине, Сталину свою сокровенную преданность.
Только эти слова ничего не стоят.
Слова, слова, слова…
Особенно поражают такие из них: «Разве нельзя этого сделать через Сталинград по железной дороге?»
Вот-те на!.. Папа не знает, что нельзя!.. Ему неведомо, как и где мы сейчас воюем!..
Письмо, написанное в марте 42-го, свидетельствует о полнейшем разрыве информации, которой владел посаженный на 8 лет человек, с реальностью.
11/111 — 1942 Г.
Дорогой мой и любимый сын Марик!
Горячо поздравляю тебя с днем рождения, желаю тебе здоровья и счастья!
Марик, вот тебе уже и пять лет! Ты уже совсем большой у меня сын. Мне хочется, сыник, чтобы ты был хорошим мальчиком, чтобы ты учился всему только хорошему и вырос достойным гражданином нашей Страны. Мароник, ты должен уже теперь понять, что сейчас мы все переживаем много трудностей, война сделала много горя и таким ребяткам, как ты. У многих деток немцы-фашисты убили папу и маму, эти детки остались одни. Им, конечно, очень тяжело. И ты, умница, мой мальчик, когда пожалел ту девочку, которая плакала над гробом своего папы. Таких деток — и девочек и мальчиков надо теперь всем нам любить и заботиться о них, как только можно. Наше государство этих деток окружает вниманием и заботой. Детки, оставшиеся без папы и мамы не должны чувствовать одиночества, они все наши близкие и родные, потому что их папы и мамы воевали с фашистами только ради счастья своих детей. Все наши бойцы думают только о будущей счастливой нашей жизни, поэтому они так храбро бьют фашистов.
Мароник! Правда ты будешь доволен, узнав что я все твои вещи, которые тебе уже малы — отдала деткам, у которых фашисты отняли все. Вот, например, твои рубашечки, распашенки, нагруднички, чулочки и многое еще, что было у нас лишнего, я отдала от тебя маленьким крошкам. Правда же это так и надо, потому что маленьким деткам надо помогать.
Сын мой, Марик! Тебе уже целых пять лет! Это уже не мало, ты становишься уже большим человеком. Я, папа и бабуня очень хотим, чтобы ты был настоящим Человеком, чтобы ты всегда помнил, что взрослым трудно было завоевывать для тебя и всех других ребят счастье, чтобы ты всегда ценил это и любил нашу Родину. Возможно, что ты еще сейчас не все понимаешь, бабуня тебе на примерах расскажет о том, как надо относиться к своим товарищам, к взрослым и стареньким людям. Хорошим мальчиком ты будешь только при условии, если будешь хорошо учиться и слушаться бабуню. Она мне пишет, что ты иногда ее жалеешь, просишь, чтобы баба отдохнула, полежала. Это хорошо, так и надо делать. Бабуня устает, она много работает для тебя, чтобы ты был сытый и чистый.
Бабуню надо любить, она отдает тебе все силы, она хочет, чтобы ты был здоровеньким и крепким внуком.
Марик! Мне очень жаль, что я не смогу быть у тебя на дне рождения. Но ты знай, что твоя мамуся всегда мыслями с тобой, что она очень крепко, крепко любит своего сыника. Если будет возможно, пригласи к себе в гости своих друзей. А потом я буду ждать от тебя письма, напиши мне, какие новые стихи ты знаешь и как прошел твой праздник. Я уже приготовила тебе, сын, подарок, в день твоего рождения. Угадай что! Настоящий двухколесный велосипед, — очень красивый, с настоящими шинами, педалями и седлом, точно такой же как у взрослых бывает. Жаль, что ты не увидишь его в этот день, но вот когда приедешь, — будешь кататься. Мамуся твоя заработала денежки и купила тебе этот большой подарок. Ну как, ты доволен? Напиши мне, родной сыночек!
Целую тебя и крепко, крепко обнимаю.
Твоя мама.
Это письмо «бабуня» читала мне вслух в Анапе. И я, пятилетний, конечно, был счастлив и хлопал ушами.
Мне было невдомек многое — и почему я до сих пор не видел папу, и почему курортная жизнь с ее хождением на пляжи и загоранием вперемешку с купанием так быстро кончилась, да и сама война.
Правда, кто такие фашисты, я уже знал.
Это те, кто нас бомбит.
На двор падали осколки. И я прекрасно помню, как они врезались в землю около нашего «таганка» — так по-южному называлась самодельная печка, вся черная из-за обуглившегося железа. Эти осколки в первые секунды сначала бешено крутились, вздымая пыль, потом делали самое опасное — непредсказуемо прыгали по земле зигзагами и только затем застывали — трогать нельзя, обожжешься о жгучий обгоревший металл, жди, мальчик, пока остынет… У меня, помнится, была целая коллекция этих исковерканных железяк.
Бабушка научилась во время бомбежек — как правило, их было по 3–5 раз в день — спасать меня и себя весьма своеобразным образом. Заслышав самолетный гул, она хватала меня, малыша, за руку, тащила в дом, и мы тотчас залезали под кровать.
Считалось, что, когда дом будет разрушен, даже после прямого попадания и пожара, мы спасемся под обломками. Во всяком случае, под кроватью у нас больше шансов… Там же сетка!.. Она предохранит нас. Она примет обрушившийся потолок на себя.
С этой верой мы всякий раз лезли под кровать, которую бабуня называла «бомбоубежищем» и имела на то основания.
Ведь другого бомбоубежища в Анапе не было.
Это в Москве люди прятались на станциях метро, а в Анапе метро не провели.
Может быть, поэтому жертв среди населения прибавлялось каждый день.
Все, кто интересуется историей Великой Отечественной войны, знают: знаменитый детский курорт Анапа был полностью разрушен — есть соответствующие кинодокументы.
Как мы с бабушкой остались живы в этом кошмаре — одному Богу известно. Это называется — поехали на курорт.
Да и бои в этих местах шли ожесточеннейшие.
Керчь, Новороссийск — это рядом! — там море окрашено кровью. Не смейтесь из-за политрука Брежнева над Малой Землей. Там погибло множество наших солдат и матросов. Малая Земля — действительно героическое место…
У меня в 70-е был друг-писатель. Фронтовик, прошел всю войну… я его спросил однажды за бутылкой:
— Скажи… что было самое страшное на твоей войне? Он долго думал, потом ответил, мне кажется, честно:
— Самое страшное — это рукопашный бой. Представляешь, солнце печет, море рядом Черное искрится, кузнечики стрекочут, бабочки летают, тишина, и вдруг… стенка на стенку, мы морской десант, нас триста, их не меньше, если не больше… Я матросик, мне 20 лет… И вот, идем… друг на друга вдоль берега… Сначала какой-то вой и с их стороны, и с нашей… сходимся, и начинается форменная драка… только запредельная… кто-то стреляет, а кто-то кинжалом или штыком… кто-то кого-то душит, бьет чем попало — прикладом или кулаком… «я тебе пасть порву» — это буквально… И вот так минут сорок — кто кого?.. Месиво!.. Кровавое!.. Мертвые, раненые, живые, полуживые… без зубов, без глаза… из-под трупов, из-под общей свалки вылезаем… Осталось наших живьем человек сорок… Победили!., мне э