ту. Работаю на тарном заводе № 1 звеньевым по уборке и относке из цеха отходов и готовой продукции, сортировке ее и штабелевке на складе. В моем звене до 20-ти человек и я сам работаю 11 часов ежедневно. У нас уже начало теплеть, только вот ночные и утренние заморозки еще крепки, а днем подтаивает даже, в валенках мокро, а ботинок или сапог у меня нет. Целый день, и ночами просыпаясь думаю только о вас, о тебе и сыне, нервы напряжены до крайности, не знаю ничего и толкаюсь от одной беспокойной мысли к другой… Ты должна, моя любимая, сообщить мне немедленно все подробности о себе, о сыне, о маме, как вы живете, как здоровье ваше? Если ты не имеешь возможности помочь мне материально, помоги мне хотя бы морально, своим теплым дружеским словом, своей весточкой о моей любимой семье. Я знаю, что если ты ничего не высылаешь мне, то, значит, ты не можешь это сделать. Я к тебе ничего не имею и больше никогда просить у тебя не буду. Если я доживу до счастливого дня возвращения домой, поверь, мы вновь заживем хорошо, счастливо и, надеюсь, без нужды! На мои заявления об отправке на фронт ответа не имею, но говорят, что, когда понадобится, то возьмут. Я на это не надеюсь, знаю, что осталось еще 2 ½ года до срока, буду стараться жить и честно, изо всех сил трудиться. Прошу тебя, родная, не забудь обо мне, не оставь меня, я храню, как святыню, все твои письма (ты не забыла, что ты писала мне всегда?). Я надеюсь, что стану вновь получать от тебя частые весточки, что ты пришлешь мне фотокарточки свои и Мароника.
Крепко обнимаю, целую, горячо, твой Сема.
Привет всем родным, напиши мне о них.
Итак, он на новой работе — тарный завод, «звеньевой» по уборке и относке… сортировке и штабелевке…
Короче, таскает и носит, носит и таскает…
Правда не шпалы уже, а «отходы и готовую продукцию». Стахановский запал, видимо, слегка поугас, но «11 часов» физического труда ежедневно (всего 2 дня выходных в месяц, как мы помним) — как говорят евреи, это что-то!
На фронте было бы лучше — там хоть знаешь, за что ноги протянешь, а тут…
Ну, ни хрена. «Осталось 2 ½ года до срока»…
Знал бы, что ошибался, может, быстрей «доходягой» бы стал и — с копыт…
Канск, 4/IV — 1943 г.
Мои любимые женушка и сынка Марик!
Примите горячее сердечное поздравление от вашего мужа и отца по поводу дня вашего рождения. 3-е и 5-е апреля ежегодно для меня являются большими днями, когда в особенности веемой мысли и думы только о вас — моих родных и любимых. Сегодня у нас выходной день и я имею возможность целиком отдаться воспоминаниям и перенестись своими мыслями и мечтаниями к вам, в Москву, в нашу тихую комнатушку. Всю мою жизнь я отдал бы за 15 минут пребывания с вами вот сейчас, сию минуту. Как горячо я обнял бы вас, прижал бы к своему исстрадавшемуся сердцу и мне стало бы так легко и тепло!..
Я так измучился уже, истосковался, я так нуждаюсь теперь в тепле и отдыхе — физическом и моральном. Давно, очень давно я уже не получал твоих писем, Лидука. Этим ты вовсе добиваешь меня, лишаешь даже тех коротких минут относительного покоя, которые могли бы быть у меня. И, главное, никак не пойму я причин такого упорного твоего молчания. Ведь я послал тебе много писем (учти при этом, что я не могу всегда, в любой момент писать их тебе), но ты ни на одно мне не ответила… Что случилось, чем я заслужил такую казнь? Мое состояние таково, что уж, пожалуй, и без давления извне, я могу не дотянуть до радостной минуты возвращения домой, а ты выбиваешь из моих ослабевших рук последнюю соломинку, за которую я хватаюсь с такой глубокой надеждой на спасение. 5 ‘А лет тяжелых мучений, ужасного существования… А сейчас — самый горький период, когда я уже с трудом волочу свои ноги, когда я ослабел донельзя и физически и морально, когда только моя сильнейшая воля к жизни, и сохранившаяся уверенность в вашей любви ко мне, и мечты о светлой, радостной нашей совместной жизни в недалеком будущем, только они еще двигают мной, поддерживают меня в этой жизни… Пойми, что только мысль о вас давала и дает мне силы, заставляет жить, преодолевать все мучения и невзгоды! Ты лишаешь меня этого живительного источника моих сил, вселяешь в мою душу смятение, не говоря уже о той моральной и материальной поддержке, в которой я так нуждаюсь и которой я жду каждый день, каждый час. Ежевечерно, возвращаясь с работы, уставший и обессиленный, я захожу в наше почт. — посыл. бюро с великой надеждой получить хоть что-нибудь, ноувы… И так каждый день ни весточки, ни посылочки… но если ты не имеешь никакой возможности помочь мне материально (хотя Паша помогла бы тебе в отправке посылки из Москвы или это можно было бы сделать через родных, живущих теперь в провинции), то не оставляй меня хотя бы без писем, без вестей о доме, о семье, без твоего теплого, любящего слова! Я в нем нуждаюсь сейчас так же, как и в хлебе, как немаленьком кусочке масла. Но довольно об этом…
Я надеюсь, жду и требую от тебя, как муж твой и отец нашего Марика, чтобы ты немедленно сообщила мне о своей жизни, здоровье и, чтобы больше таких перерывов в связи со мною не допускалось с твоей стороны, ибо это мной совсем не заслужено. На самый худший конец осталось еще 2 г. 8 мес., по прошествии которых, если только я останусь жив, я должен вернуться домой, к своей семье. Мне сейчас очень тяжело, но я буду жить для этой цели, ты мне поможешь в этом. Но, если нет у меня дома, нет у меня моей любимой семьи, моей Лидуки, моего сынки, то и не надо жить, не для чего и не для кого переносить все испытания, не стоит мучаться… Скажи мне об этом ясно и откровенно, ты обязана сделать это, как жена моя, как мать нашего ребенка и, наконец, как человек. Жду твоей телеграммы и подробного письма. Дальше так продолжаться не может, нет у меня сил переносить это, поверь, моя любимая! Отзовись, откликнись, моя девочка, помоги — своему Семику, ведь ему сейчас так плохо…
Еще и еще раз посылаю свои горячие поздравления (получила ли ты мое письмо от 20/111? Я его послал, чтоб вы его получили к этим дням), будьте, мои дорогие, живы и здоровы, берегите себя, родные, будьте счастливы и неуязвимы для всяких бед и несчастий!
Крепонько вас целую, ваш Сема.
Мой привет маме и всем, всем родичам.
Приходящие (далеко не все и с такими перерывами) письма бередили душу — они и успокаивали, и терзали…
Отсюда — желание «выяснить отношения», казалось бы, ясные, но омрачаемые домыслами, фантазиями и всякими видениями, к которым по понятным причинам склонен одинокий человек. Страдания растут, наматываются друг на друга, сердце, глупое, трепещет, как птичка в клетке… Что-то постоянно гложет — сегодняшний день во тьме, а завтрашний тоже пока ничем не светит… Ну, выйду я. А куда выйду?.. Где буду жить?.. И с кем?
Серьезный разговор назревает.
Но как тут не ошибиться, не сделать лишнее движение?.. Как не быть опрометчивым и резким в суждениях?
Лида поймет. Должна понять. На то она и жена…
Канск, 26/IV — 1943 г.
Славная моя, любимая Лидука! Письма от 20/Ш и 28/III, первые твои письма за последние ½ года я получил 16/IV. Долго я не мог развернуть конверта и читать, держал их в руках, глядел на них, настолько велико было мое волнение и велика радость. Никогда я не сомневался в твоей любви и преданности, в том, что ты, Ликин, не можешь забыть и оставить меня. Об этом я уже писал тебе и в последнем своем письме, за резкий тон которого прошу простить меня, Лидукин. Долгое отсутствие каких бы то ни было весточек от тебя выбило окончательно меня из колеи. Состояние неуверенности, растерянности и предельной раздражительности овладело мною целиком. Вот источник и причина резкости предыдущего письма. Сейчас мне стало немного легче — от сердца отлегло… Пойми и запомни: все мое существование только и поддерживается связью с вами, моими родными, уверенностью в том, что, когда настанет час моего освобождения, я вновь обрету мою семью, любящую и любимую. Не будь этой надежды, я бы уж давно не выдержал этого, поэтому я и жду, что ты исполнишь свое обещание и будешь писать мне теперь часто, подробно и откровенно обо всем. Прежде всего необходимо нам рассеять какую-то возмутительную ошибку, допущенную толи тобою, то ли мною самим: это насчет наших будущих отношений. Никогда и нигде, по-моему, я не допускал неопределенности и туманности в этом самом важном для меня вопросе. Не мог я допустить мысли о возможном с моей стороны разрыве. Это настолько чудовищно и нелепо, это так идет в разрез с моими сокровенными чувствами и желаниями, что и говорить об этом не надо, Лидука, родная моя!
Брось об этом и думать, — этот вопрос пусть тебя вовсе не занимает. Нам надо обязательно прожить оставшиеся 2 ½ года, а тогда, уж где бы и куда бы меня дальнейшая судьба не занесла, вы будете со мной, мы будем вместе. Вновь заживем мы счастливо и хорошо, с той только разницей от прошлого, что теперь-то я отдам моей семье, любимой женушке и дорогому сыночку, весь свой досуг, все время, свободное от работы, и все свое внимание.
Ликин, милая! Если б ты знала, как истосковался я по любви, по ласке, по теплу и уюту, по родному очагу… Где же и у кого я найду их, как не у тебя, моей Лидуки? Будь бодрой, крепись, не падай духом. Гитлеровская фашистская сволочь будет разбита, земля наша очистится от вражьих полчищ, кончится война и, может быть, и раньше назначенного срока меня выпустят, тогда, — лишь бы дожить и продержаться до этого момента. Знаю, что тебе с Мариком и с мамой тяжело, плохо живется. О, что б я отдал, если б мог вам помочь!.. Но, в этом смысле, я не в меньшей беде, и ничего не могу сделать. Тебе, Ликин, надо поразмыслить в двух направлениях: первое. Вещи, отправленные с Шурой, нужно тебе получить. Дорожить ими нечего, — будем живы, все будет снова. Оставить себе минимум, самый необходимый, а все остальное использовать на питание. Мне ничего не посылай, за исключением разве, если только будет когда-нибудь возможность у тебя, сухарей и табака. Добейся отпуска и поезжай за вещами, забери их, а то, что можно, достань в Сарапуле, — там, наверное, легче с продуктами, чем в Москве. Второе: если сможешь найти себе работу в провинции, лучше всего в Казахстане, Средней Азии или в Сибири, — то не раздумывай и переезжай. Я имею сведения, что в Киргизии, в Казахстане живется хорошо, продукты есть и сравнительно дешево. Все равно вряд ли мы будем жить в Москве, так как по освобождении, мне, очевидно, как и всем назначат для жительства другие места. Где-нибудь в районе, будешь работать по специальности, заведешь себе огородик, поросенка, и если будут средства, то и коровку, — можно будет жить. Вот у нас здесь в лагере, я смотрю на многих вольнонаемных работников, преимущественно женщин, эвакуированных с запада, — живут хорошо, сытно. Да и освобождающиеся, что остаются работать в системе ГУЛАГа, тоже получают хорошую работу и живут без особой нужды. Обратись в ГУЛАГ, предложи свои услуги для работы по специальности, тебя направят на периферию, обеспечат квартирой и прочими условиями. А где ты будешь работать в системе лагерей, может и мне, по освобождении, разрешат туда выехать, — там будем вместе. Я все же настаиваю, Ликин, на твоем переезде, — это обеспечит тебя с семьей лучше, чем сейча