И всех людей точно так же — одни были положительные, другие отрицательные. С первыми она была готова пойти в огонь и воду. Вторых отрезала от себя на всю оставшуюся жизнь. Попросту зачеркивала. Если человек, по ее мнению, хоть раз в жизни проявил себя сколько-нибудь недостойно, — всё, он для нее переставал существовать. Навеки. Ему тотчас приходилось съесть маминого ежа, и никакая сила не могла заставить мать проявить гибкость, не говоря уж о том, чтобы как-то сделать вид, что ничего не произошло, пропустить, на худой конец, чей-то нечаянный грех.
Она судила всех своим беспощадным судом: этот негодяй, тот неискренний, этот наглый, тот вор… и — рубила отношения. Наотмашь. Навсегда.
Я. Мама, так нельзя с людьми!
Мама. Только так!
Я. И в результате оставалась одна. Со всеми портились рано или поздно поначалу хорошие связи.
Отец. Связи? Вы мне тут зубы не заговаривайте… Мама. Сема, не сходи с ума!
Отец. Я там, понимаешь, сижу, а она тут, понимаешь, крутит хвостом…
Мама. Не сходи с ума, Сема!
Отец. Скажи правду, крутила?
Мама. Не крутила.
Отец. А почему я должен верить?
Я. Ты не должен, Отелло. Не хочешь — не верь!
Отец. Ах, вот как?.. А ну-ка, поподробней мне, пожалуйста, обо всех твоих ухажерах.
Мама. Подробней?.. Можно и подробней!
С дьявольской улыбкой хлопает в ладоши. И на сцене вдруг появился некто Чугунов. С цветами.
Чугунов. Лидочка!.. На правах вашего сослуживца разрешите я вас так буду называть…
Мама. Лучше зовите Лидия Михайловна. А я вас Павел Федорович. На правах вашей сослуживицы.
Чугунов. Нет-нет. Павел. Паша. Вы знаете, Лидочка, вы мне нравитесь, очень нравитесь, я за вами давно наблюдаю и сделал некоторые выводы.
Мама. Какие же?
Чугунов. Вы — неприступная крепость. Но нет таких крепостей, которые мы, большевики, не могли бы взять.
Мама. Слушайте, Павел Федорович, вы же сейчас сказали пошлость.
Чугунов. Слова товарища Сталина, по-вашему, пошлость?.. Ну вы, Лидочка, даете.
Мама. Я вам не Лидочка.
Чугунов. Тогда разрешите преподнесть вам этот букет с секретом.
Мама. Преподнесть?.. Ох, Павел Федорович, какой же вы…
Чугунов. Пошляк. Да, пошляк, а что делать?.. Вся наша жизнь пошлая, грубая и хочется… хочется… (ловким артистичным движением вынимает из букета бутылку). Оп-ля!
Мама. Я вижу, Павел Федорович, что вам что-то очень хочется, но сразу предупреждаю: я вам дам пощечину, если вы ко мне полезете.
Чугунов. Лидочка, извините, но до пощечины дело не дойдет. Мы сейчас с вами выпьем, а уж что дальше будет — одному Богу известно.
Мама. Павел Федорович, остановитесь.
Чугунов налил стаканы.
Чугунов. Ну, тогда чокнемся. С наступающим праздничком — Днем солидарности трудящихся. Оп-ля!
Мама(отцу). Ко всему он был еще и пьяница. А я, ты знаешь, пьяниц не выношу!
Чугунов. А вы, Лидочка, не выпили?.. (Павел Федорович зацокал языком.) Ай-ай-ай… Вы слышали?.. Со-ли-дар-ности!.. А с вашей стороны, Лидочка, что-то я никакой солидарности не чувствую.
На этих словах Чугунов пытается обнять маму.
Мама. Павел Федорович…
Чугунов. Ну что «Павел Федорович, Павел Федорович…»! (Выпивает второй стакан, хватает «Лидочку» за грудь, тотчас получает пощечину.) Оп-ля!
Мама. Вот именно.
Чугунов (совсем другим, официальным тоном). Лидия Михайловна! Вы завтра на демонстрацию идете?
Мама. Иду.
Чугунов. Так вот… На правах вашего сослуживца… точнее, вашего профорга… разрешите спросить: вы какой портрет понесете?
Мама. Какой дадите.
Чугунов. Ага… Правильное решение… Так я вам дам… из хорошего к вам отношения… лично вам, Лидия Михайловна, — хочу доверить… портрет товарища Сталина. Понесете?
Мама (сверкнув глазами, в сторону). Он знал, мразь, что у меня муж сидит по 58-й, и издевался…
Чугунов. Так понесете?
Мама. Понесу.
Чугунов допил бутылку до конца и вышел. Мама кинула бутылку в мусорную корзину.
Отец. Я всё понял. Давай теперь другого. Или других.
Входит Седов с букетом. Садится.
Мама. Алексей?.. (Пауза.) Седов приходил, садился и часами на меня смотрел. Молча. Потом, наконец, решался…
Седов. Лида, я хочу почитать тебе стихи. (Мама кивает.)
Моя любовь тебя к любви обяжет
И вечною весной окрасит жизнь мою.
Пускай моя рука с твоей рукой нас свяжет
И солнечным лучом погладит жизнь твою.
Пауза.
Мама. Это дрянные стихи, Алексей.
Седов. Чем?
Мама. Рифма «мою — твою» не годится.
Седов. Почему?
Мама. Это трудно объяснить непоэту.
Седов. Ая и не претендую. Я энергетик. Ведущий специалист по строительству электростанций в нашей стране, как ты знаешь. Выходи за меня замуж.
Мама. Не поняла.
Седов. Ты все поняла. Я сказал тебе об этом в своих стихах. Я сделал тебе сейчас предложение, тебе это непонятно?
Мама. А я тебе ответила, Алексей.
Седов. Что?
Мама. Что твои стихи плохие. Разве не ясно?
Пауза. Алексей сует деньги в какую-то вазочку. Лида не видит этого.
Седов. Я к тебе лучше отношусь, чем ты ко мне. Я приеду к тебе на следующей неделе. А ты подумай хорошенько. (Уходит.)
Мама. На следующей неделе он приехал — не пришел, потому что у него была служебная «эмка», — как раз в тот момент, когда у меня в гостях был Додик Плоткин.
Я. Кинорежиссер!
Мама. Это он себя выдавал за кинорежиссера, а на самом деле он был… был неизвестно кто. Делец, одним словом.
Плоткин. Вам привет от Кемперов!.. С кисточкой!
Я. Кемперы… Кто такие Кемперы?.. Я в детстве часто слышал эту фамилию в нашем доме.
Мама. Кемперы — это родственники дяди Самуила, нашего соседа по коммуналке, и одновременно родственники Владимира Коралли, мужа Клавдии Шульженко.
Я. Той самой?
Мама. А какой еще?.. Второй Клавдии Шульженко в мире нет и не было.
Звучит патефонная пластинка.
Голос Клавдии Шульженко исполняет песню «Записка», мелодию которой я помню с детства.
Мама. Однажды Клавдия Ивановна даже появилась у нас в полуподвале. То-то было событие. Все вылезли в коридор — смотреть на великую певицу у нас в коммуналке!.. А она прошествовала к выходной двери, и все ахнули: «Ну и шуба! Вот это шуба! Обалдеть!»
Плоткин. Это я к вам ее привел.
Я. Зачем?
Плоткин. Чтобы вас в квартире уважали!
А нас и так уважали в квартире.
Бабушка устроилась в какую-то артель по пошиву парашютов на дому. Работяга! Хромая к тому же. С пулей в ноге. И мама вкалывала — все это видели, — брала на ночь какие-то чертежи и горбилась, переводя их в копии, на станке, который сама же и придумала — под стекло ставилась яркая лампа, и мама, лихо наполняя тушью рейсфедер, аккуратно обводила освещенные снизу линии на огромных ватманах. Это была ее «халтура», но мама никогда не халтурила, делала эту свою допработу очень профессионально.
А бабушка… моя любимая бабушка круглые сутки или стояла у плиты, или шила… парашюты. Эти самые парашюты, помнится, загромождали всю нашу комнату — и мама шутила…
Мама. Мы в шелках, а могло бы — в мешках!
Парашютов было столько, что когда в Тушино после войны проводили авиапарады, мне казалось, что тысячи парашютистов, спускавшихся с небес на летное поле, обшивались лично у моей бабушки по адресу: Петровка, 26, квартира 50.
Звучит песенка «Челита» в исполнении Шульженко.
Плоткин. Потанцуем? (Мама не шелохнулась.) Марик, а ты танцуешь?.. Нет?.. Так ты уже большой, давай я тебя научу. Танго!..
Я. Этим он мне и запомнился. Первый учитель танцев. Которого я по глупости своей считал грузином.
Плоткин. Раз, два, три… раз, два, три… Шаг вбок, потом два назад или вперед., ну, делай, как я!.. Молодец, Марик!.. Хвалю за храбрость и чувство ритма!..
Мама. Додик, ты кончай баловство. Говори, зачем пришел, что тебе от меня нужно.
Плоткин. Сейчас-сейчас… Вот только дотанцуем!.. Раз, два, три… Раз, два, три!.. (Музыка закончилась.) А можно без Марика?
Мама. Марик, поди в угол, отвернись и постой там…
Плоткин. Э, ладно, пусть услышит, я ведь ничего такого не предлагаю.
Мама. Что ты предлагаешь, Дод?
Плоткин. Я не предлагаю, я прошу. И это просьба Кемперов, не только моя. И я… и мы… И Шульженко с Коралл и… мы все…
Мама(нетерпеливо). Ну?
Плоткин. Короче… есть камешки… мешочка два… ты не могла бы их спрятать у себя годика на два-три?.. Четыре лучше!
Мама. Я? Спрятать?
Плоткин. Ну, не спрятать, а взять на хранение, что ли… даже можешь годика два-три их и поносить. Если захочешь.
Мама. Я? Чужое?
Плоткин. Годика два-три оно будет твое… а потом отдашь. Ты же честная.
Мама. Кто тебе это сказал?
Плоткин. Кемперы. Они за тебя ручаются. Да и я знаю, что тебе можно любую плюху доверить. Ты ведь у нас кремень.
Мама. Я?.. Кремень?., с чего вы взяли?
Плоткин. Так… наблюдение ведем… уже несколько лет…
Мама. Нет, Додик, я не кремень. И я не возьму камешки.
Плоткин (зевая). А чего так?
Мама. Я боюсь, Дод.
Плоткин. Ты?.. А нам казалось, ты ничего не боишься.