обстоятельствах можно даровать аудиенцию, которая не повлечет за собой громкий политический резонанс»[186].
Французский посол в Ватикане тоже не оставлял попыток убедить папу нарушить молчание. В первую неделю после вторжения он посетил Пия XII дважды. Объясняя решение не высказываться публично, папа сослался на желание не предпринимать ничего такого, что может осложнить положение церкви в Германии. Именно этот довод часто повторяли и прелаты Государственного секретариата. «В конце концов все принимались твердить мне, – сообщал посол Шарль-Ру, – что в рейхе теперь проживают около 40 млн католиков и что Святой престол не может навлечь на них карательные меры. Иными словами, я обращался к ним с позиций нравственности, прав человека, чести, справедливости, а они отвечали мне с точки зрения метода, практической необходимости, традиции и статистики»[187].
Через 16 дней после немецкого вторжения советские части пересекли восточную границу Польши, и страну принялись кромсать с обеих сторон. Но папа по-прежнему хранил молчание. Кардинал Тиссеран, единственный неитальянец в Курии и ее единственный открытый антифашист, направил собственную страстную просьбу: «Советские войска вчера вошли на территорию Польши. Солдаты Адольфа-отступника и атеистического государства объединились, чтобы уничтожить католическую Польшу. Неужели Святой престол так и не выступит с протестом?»[188]
Несмотря на международный кризис, кардинал Мальоне вернулся в свой летний дом под Неаполем, предоставив двум своим заместителям отфутболивать просьбы о том, чтобы папа выразил протест. Французский посол слышал, что Мальоне специально решил уступить дорогу двум своим заместителям вроде бы имеющим более сильное влияние на понтифика. Шарль-Ру сомневался в справедливости такого предположения, но отмечал, что «между Пием XII и кардиналом Мальоне нет особой взаимной симпатии». По мнению французского дипломата, монсеньор Монтини (ватиканский функционер наиболее приближенный к папе) хотел, чтобы папа все-таки сказал несколько слов протеста, но «Святой Отец, уединившись в Кастель-Гандольфо, продолжал безмолвствовать»[189].
В конце сентября прибытие в Рим кардинала Августа Хлонда, примаса Польши, породило новые надежды: может быть, папа наконец выскажется? Кардинал и те поляки, которых он привез с собой, встретились с понтификом в его летней резиденции, но там их ждало разочарование. Пий XII, отмечал британский посол в Ватикане, в разговоре с ними «ни словом не осудил вторжение Германии в Польшу»[190].
Молчание папы удивляло многих, но не Гитлера. Через неделю после начала польской кампании посол Германии в Ватикане отбил в Берлин телеграмму: «Отказ папы нарушить нейтралитет и выступить на стороне противников Германии полностью отвечает тем заверениям, которые он неоднократно передавал мне через доверенного посредника в последние недели»[191].
Глава 9Возвращение принца
Хотя на Муссолини произвело большое впечатление стремительное продвижение немецких войск в Польше, он прекрасно сознавал, что его соотечественники без особого энтузиазма относятся к своим союзникам-немцам. Ракеле, его жена, недавно ехала в поезде, полном солдат, и слышала то же от призывников: «Ради дуче мы, конечно, пойдем убивать, но ради Гитлера – нет… даже если нас пошлет сам Господь всемогущий»[192].
Итальянский диктатор оказался в состоянии балансирования: с одной стороны, ему хотелось показать себя единственной фигурой, способной добиться мира в Европе, а с другой – он опасался навредить агрессивному образу фашизма, который сам так старательно формировал прошедшие два десятилетия. Выступая в середине сентября в Болонье с речью перед лидерами фашистской партии, он заявил, что «в нынешней ситуации, полной неизвестных факторов» их задача ясна: «Поддерживать вооруженные силы в готовности к любым неожиданностям, поддерживать усилия, направленные на достижение мира, проявлять бдительность и молча работать». Через две недели он принял более агрессивную позу, встречаясь с руководителями фашистской партии, прибывшими из Генуи: «Мы – узники Средиземноморья. Да, это обширная тюрьма, но она остается тюрьмой… Вы должны подготовить итальянский народ к возможной войне»[193].
В первые годы режима Муссолини любил ставить себе в заслугу то, что он спас Италию от коммунистов. Теперь же, к удивлению некоторых, его, судя по всему, ничуть не волновало, что Гитлер объединился со Сталиным для раздела Польши. Вскоре после того, как в середине сентября 1939 г. Красная армия перешла польскую границу, Муссолини объяснил положение Кларе: «Русские – это такие же славяне, как поляки: масса энтузиазма, но никакой подготовки к делу». Он добавлял, что тут есть разительный контраст с немцами: «Немецкий солдат обладает своей культурой, он читает, он все понимает… А из каждого десятка русских солдат восемь-девять не умеют читать и писать, они неграмотны». Альянс Гитлера с русскими, предсказывал он, не продлится долго: «Ты еще увидишь, какой я провидец. Готов руку дать на отсечение, что Германия и Россия бросятся друг на друга как два диких зверя»[194].
Несмотря на обещания кардинала Мальоне, что L'Osservatore Romano не будет публиковать материалы, которые дуче мог счесть оскорбительными, газета оставалась источником противоречий между Ватиканом и фашистским режимом[195]. Напечатанная в середине сентября статья о войне спровоцировала очередной протест со стороны итальянского посла, решившего, что публикация выдержана в антигерманском тоне. Услышав новую жалобу, Мальоне вспылил. Правительству Италии, заявил он Пиньятти, вряд ли стоит рассчитывать на то, что кураторы газеты обратят ее в еще один орган проитальянской пропаганды[196].
На взгляд итальянского посла, вопрос был достаточно важным, чтобы затронуть его в беседе с самим папой. Как заявил Пиньятти понтифику на аудиенции в Кастель-Гандольфо в конце сентября, главная причина того, что ватиканская газета продолжает вызывать проблемы, – это Джузеппе Далла Торре, руководитель издания[197]. С тех самых пор, как новый папа поспешил прислушаться к просьбе Муссолини и отстранил кардинала, координировавшего деятельность «Итальянского католического действия», казалось, что следующей полетит голова Далла Торре, который давно создавал напряженность в отношениях между Святым престолом и фашистским режимом. Муссолини считал его опасным антифашистом, а в антинацистских настроениях Далла Торре не было никаких сомнений. Папа, хотя и запретил Далла Торре публиковать новые статьи с критикой Германии, не торопился снимать журналиста с должности руководителя ватиканской газеты[198].
Когда в ходе аудиенции Пиньятти заговорил о ватиканской газете, папа напомнил ему о недавнем тюремном заключении Гвидо Гонеллы, одного из авторов издания. По итогам этой встречи посол доложил руководству, что «Святой Отец говорил об истории с Гонеллой весьма спокойно, не выражая ни малейших жалоб, даже на то, что Гонеллу исключили из фашистской партии». По словам Пиньятти, папу беспокоило то, что Гонелла несправедливо страдает не по своей вине, а по вине Далла Торре[199].
Предметом очередной жалобы посла стала напечатанная в ватиканской газете статья, выставлявшая президента Рузвельта в выгодном свете. Услышав, как Пиньятти пересказывает злосчастную публикацию, папа (с несвойственной ему горячностью) накинулся на отсутствующего Далла Торре. По словам папы, он неоднократно предупреждал журналиста, однако тот упрямо пытается перейти границы дозволенного, хотя ему недвусмысленно приказывали не пересекать их.
Пиньятти предложил папе простое решение: «Отправьте его куда-нибудь».
Но Пий XII не стал давать обещаний. Он заметил, что руководитель газеты – человек умный и способный, только вот недисциплинированный. Если Далла Торре предоставить самому себе, «он обрушится на половину мира со своими саркастическими замечаниями». В качестве жеста доброй воли папа все-таки пообещал, что откажет директору издания в его просьбе о закупке новых печатных станков (спрос на ватиканскую газету в последнее время вырос). Кроме того, у посла создалось впечатление, что понтифик намекает на сокращение тиража издания. На следующий день папа подтвердил, что принял меры, позволяющие избежать оснований для новых жалоб и нареканий итальянского правительства на L'Osservatore Romano[200].
Возмущение молчанием папы продолжало нарастать как в самой Польше, так и среди ее союзников. К середине октября Гитлер присоединил к Германскому рейху большую часть Западной Польши, а остальную территорию страны разрезала извилистая граница между германской и советской зоной оккупации. Польский посол при Святом престоле неоднократно призывал папу высказаться, но тщетно. Британский посол в Ватикане жаловался, что понтифик «довел осторожность и беспристрастие почти до малодушия и попустительства». Осборн не считал, как его французский коллега, что Пий XII подпал под немецкое влияние, но признавал, что «молчание папы сейчас трудно объяснить или защитить»[201].
Папа в свою защиту заявлял, что как понтифик он должен заниматься духовными, а не политическими материями