м. Я обнаружил, что это человек сердечный, настроенный на примирение, образованный и хорошо информированный. Он произвел на меня чрезвычайно сильное впечатление, пожалуй, даже почти гипнотическое. А вот в лице кардинала, который служит государственным секретарем, я обнаружил врага германского национал-социализма»[251].
Хотя нацистский министр иностранных дел поехал в Рим главным образом для беседы с папой, его встречи с Муссолини и Чиано в ходе пребывания в итальянской столице также имели немалое значение. Если говорить о дате окончательного поворота Муссолини в сторону войны, то она, скорее всего, приходится именно на этот визит Риббентропа. Когда поезд, на котором ехал немецкий министр, прибыл в Рим, Чиано встретил гостя довольно холодно: он был недоволен тем, что немецкая сторона уведомила его о запланированном визите лишь за пару дней. Предыдущая встреча Риббентропа с его итальянским визави, которая состоялась в августе в Зальцбурге, была неприятной – именно там нацистский лидер сообщил Чиано о решении Гитлера вторгнуться в Польшу[252].
Во время встречи с Муссолини в палаццо Венеция Риббентроп передал ему письмо Гитлера, где тот писал, что решение Муссолини пока не вступать в войну, безусловно, понятно. «Однако, Дуче, я полагаю, что в одном не может быть сомнения: от исхода войны зависит и будущее Италии». Играя на тщеславии Муссолини, его жажде вечно быть в центре внимания, обиде на то, что в международных делах Италия прозябает на вторых ролях, и зависти к военным успехам Германии, фюрер затрагивал чувствительную струну. Письмо завершалось воодушевляющим призывом: «Рано или поздно судьба заставит нас сражаться плечом к плечу. А значит, вы тоже не сможете стоять в стороне от конфликта… Это еще больше подчеркивает, что ваше место – рядом со мной, а мое – рядом с вами»[253].
Это письмо Гитлера к дуче было напрямую связано с устным посланием, которое намеревался передать Риббентроп: фюрер принял решение нанести удар по Франции и Британии в уверенности, что сумеет разгромить французскую армию летом и изгнать английские войска с континента до осени. По словам Риббентропа, фюрер тщательно изучил военную ситуацию и знает, что эта битва не будет такой легкой, каким стало завоевание Польши. Но Гитлер не сомневается, что и Францию, и Англию удастся не только победить, но и полностью сокрушить. Риббентроп признал, что в Зальцбурге он приуменьшил вероятность того, что Франция и Великобритания исполнят свое обещание прийти на помощь Польше. Однако, заметил он, пока все складывается неплохо. Финальная, решающая битва с западными демократиями неизбежна. По утверждению немецкого министра иностранных дел, в Германии не было ни единого солдата, который не верил бы, что рейх одержит победу еще до конца года.
Когда в ответ дуче заметил, что боевой дух французских войск, похоже, и в самом деле низок с учетом развернувшейся там коммунистической пропаганды, Риббентроп улыбнулся. Целый ряд этих французских коммунистических газетенок печатается в Германии, похвастался он[254].
Муссолини воспользовался случаем и спросил у Риббентропа, как прошла его аудиенция с Пием XII. Немецкий гость ответил, что папа согласен с фюрером относительно перспектив достижения взаимопонимания двух сторон. Дуче, не упускавший возможности дать нацистским вождям собственный совет насчет церкви, отметил, что нацистам лучше не ссориться с папой. Иначе, предупредил он, возникнут «немалые затруднения»[255].
На следующий день, поздно вечером, в числе официальных лиц, встречавших Риббентропа на берлинском вокзале, оказался и монсеньор Чезаре Орсениго, папский нунций в Германии. Он гордо доложил в Рим, что немецкий министр иностранных дел, едва сойдя с поезда, демонстративно поприветствовал его первым. Затем, обменявшись приветствиями с остальными, Риббентроп снова подошел к Орсениго, чтобы сказать, как его порадовала встреча с папой. Орсениго сообщал: «Среди дипломатов, представителей правительства и даже среди тех, кто не испытывает энтузиазма в отношении режима, преобладает чувство облегчения. Многие также говорили мне о своей удовлетворенности, видя в новом шаге синьора фон Риббентропа если и не начало изменения церковной политики в Германии, то по крайней мере знак явного дистанцирования от всех этих революционных элементов, которые хотели бы уничтожить любые следы христианства»[256].
Нунций Чезаре Орсениго с Адольфом Гитлером в рейхсканцелярии, Берлин, 1936 г.
Вскоре после того, как Риббентроп покинул Рим, Самнер Уэллес, заместитель госсекретаря США, вернулся в итальянскую столицу. После своего предыдущего визита в том же месяце он успел посетить Лондон, Париж и Берлин, где встретился с Гитлером. Как отмечал Уэллес, «Гитлер выше, чем можно предположить по фотографиям. В жизни в нем нет ничего от той женственности, которой его часто попрекают… Он полон достоинства в речах и движениях, а его усы и шевелюра вовсе не производят того комического эффекта, который мы видим в карикатурах». Но, как оказалось, фюрера не интересовал тот вариант примирения, который имели в виду американцы и который предполагал вывод немецких войск из всех захваченных земель. «Я не желал этой войны, – заверил его Гитлер. – Ее навязали мне против воли». Его цель, заявил диктатор, состоит просто в том, чтобы добиться «справедливого мира»[257].
Во время своего второго визита в Рим американский дипломат снова курсировал между руководителями итальянского государства, папой римским и его государственным секретарем. Всем очень хотелось услышать, что он узнал в ходе своих недавних поездок[258]. Отправляясь 18 марта к Пию XII, он взял с собой Майрона Тейлора, личного эмиссара президента, которого Рузвельт направил к папе. Уэллес общался с папой по-французски, но Тейлор владел лишь английским, и, хотя папа свободно читал по-английски и неплохо говорил на этом языке, он не всегда мог понять сказанное Тейлором[259]. Так или иначе, оба американца поняли одно: сведения о той драме, которая разворачивается в Европе, Пий XII получает из надежных источников. Именно папа объяснил им, какое направление вскоре примет война. Он сообщил, что немцы планируют наступление на Западном фронте, но оно не начнется еще по крайней мере месяц.
Тейлор спросил понтифика, не взбунтуются ли итальянцы, если Муссолини поведет страну воевать на стороне Германии? Казалось, папу шокировал этот вопрос. Он долго молчал, прежде чем ответить. Медленно выговаривая английские слова, он заметил, что итальянское общество настроено против войны, однако вряд ли в стране поднимется восстание против Муссолини, если тот решит вступить в нее.
«Папа держался очень сердечно, – написал заместитель госсекретаря в конце своего отчета для Вашингтона. – Он произвел на меня большое впечатление как человек необычайно информированный, с хорошими аналитическими способностями, однако без той силы характера, которой я прежде наделял его. Как оказалось, кардинал Мальоне гораздо более прям и менее уклончив в обсуждении нынешней обстановки».
Этот контраст между папой и Мальоне, подмеченный американским дипломатом, находит отражение и в наблюдениях французского посла в Ватикане, которые он записал позднее в том же году. Француз углядел соперничество между Пием XII и его государственным секретарем. Похоже, эти двое никогда не испытывали взаимной симпатии, отмечал он. Французский посол считал, что Мальоне умнее и решительнее папы, что он лучше разбирается в людях. «Из-за присущей ему проницательности его называют человеком хитрым и коварным», – добавлял дипломат. Однако, по его словам, у кардинала была и немалая доля человечности, к которой можно апеллировать, но только если вы не будете давить слишком сильно, иначе он мгновенно уйдет в оборону. По мнению посла, Мальоне не спешил откровенно высказываться отчасти из-за неуверенности в незыблемости собственной позиции. Французу казалось, что Мальоне не является persona grata для папы, «как и для фашистов, оказывающих влияние на Ватикан»[260].
Накануне аудиенции у папы, назначенной Уэллесу на 18 марта 1940 г., Муссолини и его зять Чиано в сопровождении представителей фашистской верхушки сели в спецпоезд, отправлявшийся из Рима: Муссолини намеревался встретиться с Гитлером впервые после исторической мюнхенской встречи в сентябре 1938 г., когда Британия и Франция уступили требованию Гитлера и позволили ему захватить Судетскую область в обмен на обещание мира. Поздно ночью они прибыли в немецкоязычный город Брессаноне, который отошел Италии лишь двумя десятилетиями раньше, а до этого принадлежал Австрийской империи. Теперь, после того как Австрия вошла в состав рейха, это был последний итальянский город перед немецкой границей. Наутро, двигаясь сквозь метель, их поезд подошел к небольшой станции на перевале Бреннер на высоте 1400 м в Альпах. Через полчаса к той же станции приблизился поезд Гитлера, украшенный и итальянским триколором, и флагами с красно-черной свастикой.
Адольф Гитлер и Бенито Муссолини на железнодорожной станции, перевал Бреннер, 18 марта 1940 г. (Галеаццо Чиано смотрит на них, выпятив подбородок)
Муссолини, вместе с Чиано ожидавший прибытия фюрера в небольшом павильончике возле железнодорожных путей, был облачен в генеральскую форму командующего итальянскими чернорубашечниками. Фюрер спустился на платформу, и почетный караул итальянских военных отдавал ему честь, пока он приветствовал дуче. После того как из поезда вышел Риббентроп, они вместе с Гитлером приветствовали Чиано. Героически сражаясь с падающим снегом, военный оркестр играл гимны обеих стран, пока два диктатора поднимались в обшитое темным деревом купе-салон поезда дуче, где должна была пройти их встреча. Гитлер уселся во главе длинного стола, Муссолини и Чиано – напротив друг друга, по обе стороны от него