'Ормессон, – что для него коммунизм – это "враг номер один"»[363].
Отношения Ватикана с итальянским правительством оставались хорошими, однако нападки Роберто Фариначчи на деятелей церкви в первополосных статьях газеты Il Regime Fascista продолжали вызывать недовольство Пия XII. Летом 1940 г. Фариначчи избрал себе новую мишень, лучше которой нельзя было ничего придумать, если он хотел расстроить папу. Речь шла о Фрэнсисе Спеллмане, которого папа в предыдущем году назначил архиепископом Нью-Йоркским. «Он большой друг папы, благодаря чему и получил это неожиданное повышение», – отмечал британский посланник в Ватикане. И в самом деле, среди американской церковной верхушки Пий XII лучше всего знал именно Спеллмана. Он много лет прослужил в ватиканском Государственном секретариате (начиная с 1920-х гг.), а в ходе большого турне Эудженио Пачелли по Соединенным Штатам в 1936 г. играл роль постоянного компаньона и гида тогдашнего кардинала[364].
В 1932 г. Пий XI приставил Спеллмана к Уильяму О'Коннеллу, самостоятельно мыслящему архиепископу Бостонскому, назначив его викарным епископом. Чтобы продемонстрировать свое недовольство таким решением, О'Коннелл отказывался встречаться со своим новым «номером вторым» в течение месяца после его прибытия. Через семь лет, уже на своем новом посту в Нью-Йорке, Спеллман, хитроумный политик, завоевал доверие американского президента. Рузвельт стал смотреть на этого нового архиепископа, человека талантливого и амбициозного, как на ценный ресурс для приобретения поддержки католического электората, составлявшего немалую долю населения США. В своем типичном письме, написанном от руки в марте 1940 г., Спеллман рассказывал Рузвельту о речи, произнесенной им в честь Дня святого Патрика. В ней архиепископ «благодарил президента от имени 21 млн католиков за продуманное и смелое решение – направить мистера Тейлора к Святому Отцу… Я воспользовался тем, что на этом важном собрании присутствовали епископы со всей страны, в общей сложности 65… и объяснил им, как мы вам признательны». К письму он приложил несколько газетных вырезок – статьи и заметки, освещавшие его выступление[365].
После двух редакционных статей Фариначчи, в которых тот обрушивался на Спеллмана за поддержку Рузвельта и называл иерарха марионеткой американских евреев, архиепископ выразил свое недовольство генконсулу Италии в Нью-Йорке. Эту жалобу затем переправили зятю Муссолини. Консул сообщал, что Спеллман уже долгое время является другом Италии, и возмущался тем, что на этого человека ополчилась фашистская печать[366].
В конце сентября дуче получил очередные новости по поводу проблем, создаваемых для него в Соединенных Штатах нападками Il Regime Fascista. Группа видных американских деятелей и судей (итальянского происхождения), заявлявшая, что она представляет более миллиона нью-йоркских католиков «с итальянскими корнями», направила в Рим телеграмму. Авторы призывали дуче «остановить развязанную Фариначчи кампанию против Святого Отца, которая задевает наши католические чувства и, провоцируя массовое возмущение в Америке, усиливает здесь антипатию к Италии»[367].
Монсеньор Фрэнсис Спеллман, архиепископ Нью-Йоркский
Сам папа тоже вскоре заявил о своем недовольстве. Явившись 22 сентября на очередную аудиенцию, Бернардо Аттолико застал Пия XII в необычно воинственном настроении. Посол Италии пришел с просьбой. Муссолини хотел, чтобы папа повысил статус епархии Бари, располагавшейся у основания каблука итальянского сапога, с той стороны, что обращена к Адриатике, с архиепископской до кардинальской. Как объяснил дипломат, дуче хотел, чтобы портовый город Бари стал «звеном, связующим запад и восток, инструментом экспансии Италии в Средиземноморье и за его пределами». Однако оказалось, что папа не настроен обсуждать данный вопрос. Он нетерпеливо пообещал изучить предложение, но тут же отметил, что сейчас его занимает другое – статья, которая появилась накануне в одной из римских газет.
«Не успел я получить заверения о том, что полемика в Il Regime Fascista, направленная против меня и против Святого престола, будет прекращена, как такую же полемику развернула газета Popolo di Roma, – пожаловался папа. – Это очень огорчает меня. Весь прошлый год я обманывался и питал иллюзии, что отношения между церковью и государством в Италии могут быть идеальными. Я мечтал об этом, и эта мечта вдохновляла меня в моих речах и действиях».
Чтобы привести пример своей поддержки режиму с начала войны, папа процитировал выступление, с которым он ранее в том месяце обратился к членам «Итальянского католического действия». Там, сообщил он послу Муссолини,
в общенациональном призыве я напомнил верующим, что их долг – приносить жертвы ради отечества и что в случае необходимости они должны даже пожертвовать жизнью. Со своей стороны я не пренебрегал никакими обязательствами и готов сделать даже больше. Я низвел L'Osservatore Romano до положения такого издания, которое теперь никто не читает. А в ответ меня беззастенчиво оскорбляют публично без каких-либо извинений. Мое имя бесчестят, потому что я не отвечаю на это. Но однажды я не смолчу и буду говорить, не беспокоясь о последствиях для тех или иных людей.
Произнося это, папа сидел, положив ладонь на толстую папку, набитую оскорбительными газетными вырезками.
Опешив от агрессивного, несвойственного папе тона, Аттолико попробовал перевести внимание понтифика на более приятные предметы. По его словам, Муссолини надеялся добиться, чтобы Италия заменила Великобританию в качестве официального защитника Святой земли, поэтому дуче сейчас работает над тем, чтобы спровоцировать там арабскую революцию.
Но папа не был склонен отвлекаться. Когда Аттолико попытался втянуть его в беседу о том, как итальянское правительство могло бы сотрудничать с Ватиканом в вопросах управления святыми местами Палестины, папа перебил его: «Да, это тоже было бы возможно, однако лишь в атмосфере гармонии и взаимопонимания, которой сейчас нет».
И понтифик вернулся к своим сетованиям по поводу того, как он обманывался, мечтая о полнейшей гармонии с режимом Муссолини. «Папа говорил все это, – позже вспоминал Аттолико, – тоном, в котором сквозила горечь, а не обреченность, как прежде. Казалось, этот человек готов к худшему». В своих рекомендациях правительству Аттолико подчеркивал важность избегания дальнейшей критики Ватикана в итальянской прессе и поиска предлога для высказывания похвалы в адрес Пия XII[368].
Услышав о папском недовольстве, Муссолини приказал своему послу немедленно вернуться и успокоить Святого Отца. Дипломату следовало дать знать папе, что дуче твердо намерен соблюдать букву и дух конкордата, в том числе пункт о приравнивании оскорбления понтифика к уголовно наказуемому преступлению. Дуче сообщал также, что распорядится прекратить нападки прессы на понтифика. Но среди этих пряников таился и кнут: посол должен был передать папе, что Муссолини недавно получил весьма тревожный доклад. Ряд местных групп «Католического действия», как оказалось, занимается неприемлемой политической деятельностью. Само собой разумелось, что правительству придется принять меры на сей счет.
Встретившись с послом всего через пять дней после предыдущего разговора, папа отреагировал на нарекания дуче весьма бурно: для понтифика, который обычно проявлял завидное самообладание, это был практически взрыв гнева. По заявлению папы, если какие-то группы «Католического действия» и делали что-то неподобающее, то ему об этом ничего не известно. Он снова процитировал свое недавнее воззвание к лидерам «Католического действия», в котором призывал членов организации быть готовыми отдать жизнь ради своей страны. «И в этот момент, – докладывал посол, – глаза его засверкали: видимо, ему было приятно вспоминать о "всплеске энтузиазма" в ответ на его слова».
Может, и так, возразил Аттолико, который, хотя и с пониманием относился к взглядам папы, продолжал настаивать на том, что отдельные группы «Католического действия» укрывают «ностальгирующих противников тоталитарных режимов». Тогда, отвечал папа, «назовите мне конкретные случаи. Дайте мне точные факты, и я не стану медлить ни секунды, чтобы исправить положение».
«Я бы хотел, чтобы отношения между нами были не просто результатом взаимопонимания, а основывались на доверии, – проговорил папа, который теперь явно был настроен на примирение. – Не всегда стоит безоговорочно верить тем сведениям, которые получаешь. Если, по мнению итальянского правительства, что-то следует подкорректировать, то говорите мне об этом ясно и открыто. Я всегда буду рад получать от вас откровенные сообщения, и наши отношения от этого только выиграют».
Выразив свое удовлетворение тем, что дуче подтвердил свою приверженность конкордату, ключевому элементу Латеранских соглашений 1929 г., папа напомнил, что переговоры об их заключении вел его старший брат Франческо. Когда он заговорил о брате, умершем несколько лет назад, его голос смягчился. По словам папы, Франческо очень хорошо отзывался о «бесценном вкладе», который дуче внес в подготовку этих исторических договоренностей, и вообще восхищался его величием и умом. Брат понтифика относился к Муссолини не только «с величайшим уважением, но и с глубочайшим восхищением». Казалось, эта тема увлекла папу. Как он выразился, никому не следует забывать все то, что дуче сделал для церкви, в частности официально уравнял церковные браки со светскими и ввел изучение Закона Божьего в государственных школах. Аттолико с облегчением сообщал, что папа явно остыл[369]