Когда в феврале 1941 г. после ряда поражений, которые Италия потерпела от британцев в Северной Африке, на фронт прибыли немецкие части под командованием генерала Роммеля, ситуация стала меняться. В последующие несколько месяцев Лис Пустыни вытеснил британцев с тех позиций, которые они заняли в Ливии, и взял в плен двух британских генералов. Но положение в восточноафриканских колониях, которыми так гордилась Италия, было совсем другим. Объявив войну Великобритании в июне предыдущего года, Муссолини, судя по всему, мало задумывался о том, чем это обернется для Итальянской Восточной Африки (как в совокупности называли три итальянские колонии: Эритрею, Эфиопию и Сомали). Теперь же эту территорию полностью отрезали войска противника: со стороны побережья, протянувшегося на 3900 км, ее блокировал британский военно-морской флот, существенно превосходивший итальянский, а сухопутная граница, протяженностью 4800 км, оказалась под ударом со стороны ближайших британских колоний, где линии снабжения не были перекрыты.
За шесть недель наступления британцев в Восточной Африке, начавшегося в середине января, войска Британского Содружества заняли более 600 000 кв. км территории Итальянской Восточной Африки. Сомалийская столица Могадишо пала 25 февраля, Асмара, столица Эритреи, – 1 апреля. Месяц спустя Хайле Селассие, император Эфиопии, которого за пять лет до этого изгнали итальянские войска, триумфально возвратился в Аддис-Абебу. Италия начинала боевые действия на этом фронте с огромным численным перевесом: контингент из более чем 90 000 итальянцев дополняли свыше 200 000 местных бойцов, а противостояли им около 20 000 британских солдат, в основном выходцев из доминионов, включая Индию. К моменту завершения боев было убито более 15 000 итальянцев, многие попали в плен[423].
Более приятные для Муссолини новости поступали с Балкан, где на выручку потрепанным итальянским частям пришли немецкие войска. Благодаря поддержке люфтваффе немецким сухопутным силам потребовалось лишь 11 дней на то, чтобы завоевать Югославию. Страну быстро поделили между Римом и Берлином, не забыв и про независимую Хорватию. Два месяца спустя Хорватия, которой управлял Анте Павелич, поборник хорватского католического фашизма, официально присоединилась к гитлеровской коалиции. Затем немецкая 12-я армия перешла границу, вступила в Грецию и 9 апреля заняла Салоники. Через две с половиной недели германские мотоциклетные части вошли в Афины. Хотя 50 000 солдат Британского Содружества, пытавшихся укрепить греческую оборону, сумели эвакуироваться, несколько тысяч защитников попали в плен. Легкость, с которой немцы покорили Грецию, на фоне неудач итальянской армии показала смехотворность хвастливых заявлений Муссолини насчет военной мощи итальянского фашизма[424].
Такой поворот событий сделал дуче объектом насмешек повсюду, кроме Италии, где действовала жесткая цензура. Американский посол в середине апреля писал Рузвельту: «С момента краха Югославии итальянцы стали чувствовать себя более уверенно, к тому же им не говорят, как мало их собственные войска сделали для этого». Он добавлял, что «в правительственных кругах охотно выдают желаемое за действительное»: там теперь убеждены, что войну удастся выиграть уже к концу лета. Римляне считали, что присутствие в городе папы защищает их от британских бомбежек, и старались вообще забыть о непопулярной войне, которая где-то там идет. Под вечер они заполняли бары, театры, кинозалы и бордели, прежде чем поспешить домой: ночная светомаскировка начиналась в 20:30.
Хотя цензура позволяла итальянцам получать лишь искаженную картину войны, солдаты, возвращавшиеся с фронта, приносили вести о слабости их собственной армии и о всесокрушающей силе немцев. Но если люди и были недовольны войной, то им приходилось помалкивать об этом. «Полиция повсюду, – сообщал американский военный атташе из Рима, – особенно сотрудники в штатском, которые, как всегда, являются основой местной сети соглядатаев. В каждой гостинице, в каждом ресторане, многоквартирном доме и т. п. есть свои полицейские агенты. Многие телефонные линии прослушиваются, и люди, конечно, опасаются высказываться свободно». Хотя итальянцы боялись, что всесильные немцы могут навалиться и на их страну, все, на взгляд этого американского советника, ожидали, что Германия выиграет войну. Вступление Америки в войну, по мнению итальянцев, лишь продлит всеобщие страдания, а немцы все равно победят. Между тем американский посол в Риме предложил президенту Рузвельту собственную оценку ситуации: «Как ни парадоксально, военные неудачи Муссолини временно укрепили его мышцы; большинству людей [в Италии] кажется, что с итальянским фашизмом и с дуче уже покончено, но они считают, что в случае падения фашизма и дуче им на смену придет нацистский режим»[425].
Фашистская система цензуры и слежки продолжала набирать обороты. В середине апреля служба военной разведки доложила Муссолини, что все телефонные звонки из Ватикана отслеживаются. Уступив давлению итальянских властей, Ватикан сам сотрудничал с ними в вопросах слежки: ватиканские жандармы шпионили за дипломатами из недружественных стран, которые проживали в городе-государстве[426]. В ответ на замечания итальянского правительства по поводу того, что «Радио Ватикана» в вещании на некоторые зарубежные страны выставляет немецкие вооруженные силы в невыгодном свете, понтифик без огласки позволил папской полиции вести надзор за иезуитами, участвующими в передачах. «В результате кампании угроз и запугивания, – писал британский посланник Осборн, – Государственный секретариат распорядился, чтобы "Радио Ватикана" вообще прекратило упоминать Германию». Осборн пожаловался Пию XII, в его записке говорилось, что «политика умиротворения Гитлера не привела ни к чему». Папа отрицал, что он договорился с державами гитлеровской коалиции о сдерживании ватиканского радио, но Осборн ему не поверил[427].
Надо полагать, что британский посланник отнесся бы к утверждениям папы еще более скептически, если бы знал о наличии у Гитлера тайного канала связи с Пием XII через принца Филиппа фон Гессена: закулисные встречи папы с эмиссаром фюрера не прекратились после визита Риббентропа в Италию, состоявшегося годом раньше. Эти встречи всплыли лишь благодаря недавнему рассекречиванию ватиканских архивов, но даже документы, которые теперь стали доступны исследователям, не говорят о том, почему же Гитлер упорно продолжал отправлять принца на переговоры с папой. Возможно, цель была в том, чтобы водить понтифика за нос и обеспечивать его молчание. Одна из таких встреч, о которой обычным образом договорились в конце марта 1941 г., состоялась в начале апреля. Передавая просьбу о встрече, кардинал Лаури мимоходом сообщил папе, что принца, как обычно, сопроводит в папскую приемную Раффаэле Травальини – все тот же посредник, член итальянского отделения Мальтийского ордена[428].
Вера в высокую вероятность грядущей победы гитлеровской коалиции прочно укоренилась в Ватикане. В конце апреля Гарольд Титтман, рузвельтовский посланник при Святом престоле, случайно встретился с монсеньором Бернардини, папским нунцием в Швейцарии, приехавшим в Ватикан. По замечанию нунция, даже если Соединенные Штаты вступят в войну, Германию все равно не удастся победить. Лучше договориться с ней о компромиссном мире. Титтман осведомился, как он, церковник, может выступать за компромисс, который будет означать, что Европа окажется «в руках Гитлера». Бернардини ответил, что у Ватикана нет оснований для тревоги, а сам он «уверен, что нацистские предубеждения против католиков развеются в течение нескольких лет»[429].
Даже те, кто прежде критически относился к стремлению Италии соединить свою судьбу с нацистами, теперь пытались задобрить немцев. Олицетворением такой перемены может служить искусно составленное письмо (с пометкой «личное»), которое Бернардо Аттолико, итальянский посол в Ватикане, направил в начале мая гитлеровскому послу в Риме. Аттолико, считавший, что Гитлер – безумный поджигатель войны, писал: «Вчера я прослушал речь фюрера по радио не один раз, а дважды. Это самая возвышенная и самая благородная из всех речей, с какими он когда-либо выступал, и она наверняка оставит в сердцах слушателей неизгладимое впечатление, которое не забудется никогда. Позвольте мне, скромному гражданину, передать вам самые горячие и сердечные поздравления»[430].
На фоне роста уверенности в победе Германии папу тревожили неприятные слухи. Поговаривали, что Риббентроп сказал министру Чиано: как только война кончится, державы гитлеровской коалиции выгонят папу из Рима. Министр иностранных дел Германии якобы заявил, что в новой Европе не будет места папству. Услышав об этом, кардинал Мальоне тут же вызвал к себе итальянского посла. Хотя Аттолико отмахнулся от этого сообщения, назвав его нелепостью, он все-таки пообещал поговорить об этом с Чиано. Затем Чиано направил кардиналу собственное горячее отрицание.
Но папа продолжал волноваться по этому поводу и даже предпринял необычный шаг – обратился с запросом непосредственно к дуче. Точнее, все-таки через посредника: один из лично знакомых понтифику монахов, капеллан при итальянских частях в Албании, некоторое время общался там с дуче. Папа попросил капеллана передать Муссолини, как его поразило такое сообщение. Муссолини, сидевший за своим рабочим столом, когда монах пересказывал ему эти слухи, вскочил и стукнул по столешнице кулаком. «Я тоже поражен», – заявил он. Это сообщение, по его словам, было совершеннейшей выдумкой, распространяемой врагами Италии