Хотя Пий XII старательно избегал порицаний в адрес Гитлера и других нацистов, одно зло он клеймил без особого беспокойства. В конце мая 1941 г., выступая перед представительницами молодежного крыла «Итальянского католического действия», он предупредил их об опасном враге, которому необходимо противостоять. По обыкновению, он прибыл на это мероприятие на переносном троне-паланкине sedia gestatoria. Перед ним стояли 4000 девушек, полные восторга, все облаченные в белое. Данное ежегодное мероприятие, «крестовый поход за чистоту», считалось достаточно заметным событием, чтобы удостоиться специального доклада комиссара местной полиции. Комиссар описал в нем «важную речь» Пия XII.
Сравнивая нынешнюю битву со «славными» крестовыми походами прошлого, папа напомнил девушкам, как невероятно важно, чтобы они помогали властям «бороться с опасностями безнравственности в области женской моды, спорта, гигиены, социальных отношений и развлечений». Римская католическая газета разъясняла, что папа имел в виду скандальную ситуацию, возникшую из-за того, что женщины и девушки носят нескромную одежду, занимаются спортом в нарядах, которые оставляют обнаженными некоторые части тела, уступают искушению, которое таят в себе неподобающие танцы, театральные представления, книги, журналы. На протяжении всех военных лет Пий XII неустанно предупреждал об этих опасностях[432].
При этом собственные познания папы о девушках и женщинах были весьма ограниченными: если не считать монахинь, которые вели его хозяйство, он обитал в мужском мире. Он считал возможным свободно делиться мыслями лишь с одной женщиной – сестрой Паскалиной, которая долгое время служила у него экономкой. «Поразительно, – доносил один из полицейских осведомителей, – какую власть получила эта немецкая монахиня, которая еще с тех пор, когда он был только кардиналом, служит его личным секретарем… Разумеется, такое положение порождает много слухов, так как злые языки говорят разное, но даже если отбросить клеветнические наветы, то все же остается очевидным тот факт, что эта секретарша обладает немалой властью и по собственному разумению отдает и отменяет распоряжения». Далее информатор приводил пример – проект реконструкции, которая в то время велась в Ватикане и вызывала интерес папы: «Она лично надзирает за работой над этим зданием, то и дело посещая стройку вечером, когда там уже нет рабочих… Каждый приказ, отдаваемый упомянутой монахиней, воспринимается так, словно его отдал сам папа. Такие приказы неукоснительно исполняют»[433].
После прибытия немецких частей на Балканы и в Северную Африку война стала складываться более удачно для Муссолини. Однако, как ни странно, он, казалось, отстранился от повседневного управления боевыми действиями и проводил слишком много времени в обществе Клары Петаччи. Еще в январе посол Филлипс сообщал Рузвельту, что этот роман диктатора вызывает в Риме все больше нареканий. Из-за ее характерной прически Филлипс прозвал Клару «мадам Помпадур» и даже передал президенту фривольную, хотя и ошибочную подробность: Муссолини якобы сделал своей любовницей не только Клару, но и ее младшую сестру. По уверению Филлипса, внимание диктатора настолько поглощено этой конкубиной, что «армия не видит его целыми неделями»[434].
Вызывали беспокойство и признаки формирования двух конкурирующих групп: вокруг Ракеле, жены Муссолини, женщины необразованной, но чрезвычайно упрямой и своевольной (дети считали, что настоящий хозяин в доме – она), и вокруг Клары (эту группу составляли склонные к интригам члены семьи Петаччи). В середине мая Чиано записал в дневнике: «Вот уже несколько месяцев донна Ракеле пребывает в холодном возбуждении, вмешивается в вопросы, которые ее не касаются, и ведет себя словно полицейский». В качестве примера он приводил донесение (в которое, впрочем, трудно поверить) о том, что она будто бы разгуливает по городу, переодевшись бедной римлянкой, и пытается разузнать, что говорят люди на улицах. Чиано нельзя считать беспристрастным свидетелем, когда речь идет о поведении его тещи – они никогда не ладили. Для Ракеле, которая происходила из тех же скромных анархо-социалистических кругов Романьи, что и ее супруг, Чиано олицетворял все то, что губит итальянский фашизм, привлекавший мягкотелых, но обеспеченных мужчин из экономической элиты, которые видели в фашизме способ защиты своего привилегированного положения[435].
Чиано видел проблему не в том, что Клара была любовницей Муссолини, а в том, что их роман стал таким скандальным. В 1939 г. с шиком, который трудно не заметить, когда его демонстрирует семейство скромного ватиканского врача, семья Клары переселилась в огромную роскошную виллу на холме Монте-Марио на окраине Рима с видом на Ватикан. Это произошло года за два до того, как общество обратило внимание на слабость дуче к Кларе и на ее паразитическую семейку. Но донесения полицейских осведомителей уже тогда были полны сообщений о народном гневе в отношении семьи Петаччи, откровенно демонстрирующей богатства, которыми ее осыпал Муссолини. Диктатор то и дело посещал Клару у нее дома, где его привечала ее мать. Ревностная прихожанка церкви, она давно примирилась с двойным адюльтером дочери и теперь наслаждалась его плодами, как и Марчелло, брат Клары (больше увлеченный сомнительными предпринимательскими затеями, чем врачебной карьерой), а также ее эффектная младшая сестра, мечтавшая стать кинозвездой и рассчитывавшая на помощь Муссолини. Генеральный инспектор итальянской полиции как-то заметил в разговоре с министром финансов, что Марчелло «наносит дуче больше вреда, чем нанесла бы потеря 15 батальонов». Ключевой фигурой в теневой системе оказания правительственной поддержки семейству Петаччи стал Буффарини, заместитель министра внутренних дел. Он ухитрился одновременно представить себя союзником обеих враждующих сторон – и жены Муссолини, и его любовницы[436].
Клара Петаччи
Сам диктатор, казалось, теперь редко пребывал в хорошем настроении. Прочитав одну из речей Рузвельта, он в ярости заявил: «В истории никогда еще народом не управлял паралитик. Бывали лысые короли, толстые короли, короли-красавчики и при этом глупцы, но никогда не было короля, которому, чтобы сходить в уборную… требуется посторонняя помощь»[437].
Рузвельт, со своей стороны, скептически относился к дуче, но мало верил в то, что итальянцы восстанут против него. Американский посол сообщал из Рима, что боевой дух итальянского общества упал, но оно все сильнее верит в победу немцев. На взгляд Филлипса, Муссолини по-прежнему сохранял популярность. Он советовал президенту не следовать примеру Черчилля и не порочить дуче в глазах итальянцев. Посол считал, что лучше попытаться расколоть итальянцев и немцев, подчеркивая различия между ними, а не равнять их под одну гребенку в осуждениях. Но Рузвельт отверг этот совет: «В настоящее время, судя по всему, итальянский народ не желает идти ни на что, кроме пассивного согласия с унизительным положением, в которое его поставил альянс с Германией». Как он заметил, «в нашей стране вряд ли стоит ожидать большой поддержки такого подхода»[438].
Глава 21Крестовый поход
Ранним утром 22 июня 1941 г. Гитлер напал на Советский Союз. В этой операции под кодовым названием «План "Барбаросса"» были задействованы три четверти германской армии, 160 сухопутных дивизий и 2500 самолетов. На поле боя сошлись 3,5 млн немецких солдат, к которым присоединились 700 000 бойцов из союзных Германии стран, и Красная армия, насчитывавшая 5,5 млн человек. За шесть последующих месяцев, пока вермахт продвигался к Москве, Красная армия потеряла в боях 4 млн человек (из которых 3 млн оказались в немецких лагерях для военнопленных). Хотя Гитлер потратил не один месяц на планирование этого наступления, он сообщил о нем Муссолини лишь за несколько часов до начала: немецкий поверенный в делах доставил послание фюрера министру Чиано домой в 3:00. Несмотря на ранний час, Чиано тут же позвонил Муссолини, чтобы передать это известие[439].
Воодушевленный легкостью продвижения немецких войск по Западной Европе прошедшей весной и теми трудностями, с которыми столкнулась Красная армия зимой 1940/41 гг. во время вторжения в Финляндию, Гитлер рассчитывал, что кампания на Восточном фронте займет не больше нескольких месяцев. Да и союзники полагали, что русские не продержатся долго: они не без оснований считали, что советская армия чрезвычайно ослаблена сталинскими чистками офицерского состава в предшествующие годы.
В Ватикане новость о нападении Германии на коммунистическое государство встретили с огромным облегчением: прелаты давно беспокоились, как бы Россия не получила выгоду от победы гитлеровской коалиции. Для папы это известие представило войну в совершенно новом свете, ведь нацисты теперь избрали своей мишенью страну, которую он считал величайшим врагом христианства. Посол Муссолини в Ватикане тоже был рад. Он полагал, что этот шаг Гитлера сведет на нет попытки союзников представить себя сражающимися за христианскую цивилизацию и против нацистов, и против коммунистов[440].
Первые сообщения с новых полей сражений лишь усилили надежды на молниеносную победу немцев, как, впрочем, и опасения. Больше всего эйфорию испытывали Муссолини и его зять. Чиано записал в дневнике, что уже в первую ночь войны уничтожено, как сообщают, 1700 русских самолетов. Генерал Уго Кавальеро, новый начальник генштаба итальянских вооруженных сил, заверил диктатора, что плохо подготовленные и плохо экипированные советские солдаты скоро прекратят сражаться. Поверенный в делах посольства Германии в Риме высказал министру Чиано сходную точку зрения. Немецкое военное командование, сообщал он, прогнозирует, что вскоре в руках немцев окажутся 5 млн русских пленных. Хотя Гитлер не просил Италию о помощи, Муссолини настаивал на отправке своих войск на фронт. «Когда война принимает такой характер, – писал ему дуче, – Италия не может оставаться в стороне». Он предрекал, что кульминацией кампании станет «ослепительная победа… пролог к полной победе над всем англосаксонским миром»