Между тем в Ватикан стали поступать первые новости о сопротивлении, которое немецкие войска встречают на востоке, и даже о контратаках Красной армии. Папа и члены Курии страшились возможного грядущего всемогущества нацистской Германии, триумфально разгромившей всех врагов, но альтернативный вариант развития событий (пусть и казавшийся маловероятным), при котором русские одолевают вермахт, заставлял задуматься о возможном проведении – уже после победы СССР – мирной конференции, на которой будущее Европы окажется в руках Сталина. В Ватикане опасались и этой перспективы. Впрочем, имелся и третий вариант, дававший проблеск надежды. Пути Господни неисповедимы: быть может, он уготовил человечеству жестокую войну между Россией и Германией, но такую войну, которая положит конец коммунизму и при этом нанесет тяжелейший урон нацизму. При таком сценарии папа мог бы сыграть ключевую роль в подготовке мирного соглашения. Более того, однажды его могут даже восславить как спасителя Европы[455].
Рузвельт, который наращивал объемы помощи Британии и одновременно отбивался от призывов соотечественников не втягивать Соединенные Штаты в еще одну европейскую войну, решил вновь направить своего посланника в Ватикан для переговоров с папой. «Дуче! – говорилось в одной из анонимных записок, адресованных Муссолини. – Майрон Тейлор возвращается в Рим. Он еврей и прячется за спиной Ватикана. Будь начеку!»[456]
Рузвельт поручил Тейлору двойную миссию. Среди американских католиков усиливалось негативное отношение и к поддержке Британии, и к попыткам подготовить страну к возможному участию в войне. Президент решил, что на этом фоне публичное возобновление связей с папой принесет политическую выгоду. Кроме того, Тейлор отправлялся в Рим после недавней встречи Рузвельта с британским премьер-министром на острове Ньюфаундленд, где они наметили те восемь тезисов, которые позже получили название «Атлантическая хартия». Это была декларация их целей в послевоенном мире, где, в частности, заявлялось о необходимости разоружения стран-агрессоров и о праве всех народов на самоопределение. Президент надеялся убедить Пия XII продемонстрировать свою поддержку хартии.
Тейлор довольно успешно выстраивал тесные контакты с папой. Этот внушительного вида американский магнат умел при необходимости быть обходительным и мягким – он уважительно слушал папу и восхищался красивыми ватиканскими церемониями. Тейлор, хотя и был протестантом, не упускал случая в конце каждой аудиенции опуститься на колени перед папой и испросить его благословения. Понтифик высоко оценивал оптимистический настрой Тейлора, подкрепляемый колоссальной мощью Америки и дружбой с президентом, которая сама по себе являлась для папы весьма важным ресурсом. Осборн отмечал и еще одну черту, роднившую этих двух людей, – «воинствующий христианский идеализм»[457].
Тейлор встретился с Пием XII 9 сентября 1941 г. Он привез послание Рузвельта, в котором тот выражал надежду, что папа публично поддержит цели, поставленные им и Черчиллем. Понтифик со всегдашней осторожностью ответил, что подумает над этим. Затем, уже во время беседы с кардиналом Мальоне, Тейлор подчеркнул значение папской поддержки восьми тезисов Атлантической хартии. Он заявил, что лишь два человека на земле сейчас находятся в таком положении, чтобы к их словам о необходимости «триумфа справедливости» по-настоящему прислушались: это папа римский и президент Соединенных Штатов.
Источники расходятся по поводу того, что именно предложил Пий XII американскому представителю, когда они увиделись в следующий раз. По рассказу Тейлора, папа отметил, что желает сохранить «независимую роль», поэтому не может «тотчас же сделать такое заявление без подходящего повода. Однако он согласился сделать его в разумный срок – достаточно скоро»[458].
В архивах Ватикана нет никаких следов такой договоренности. Более того, сознавая, как встреча понтифика с американским посланником беспокоит Муссолини, после ее окончания папа распорядился, чтобы государственный секретарь Ватикана немедленно проинформировал о ней итальянского посла. Однако кардинал ни словом не обмолвился о предложении Рузвельта. Более того, Мальоне заверил посла Муссолини, что целью визита Тейлора была лишь демонстрация контактов с папой американским католикам, а также изложение взглядов американского президента на войну[459].
Как часто бывало в подобных случаях, папа положился на монсеньора Тардини, трезвомыслящего и откровенного заместителя кардинала Мальоне в подготовке аналитической записки, которая помогла бы сформулировать ответ понтифика на просьбу американского президента. Его записи служат бесценным материалом, по которому можно судить о тогдашних представлениях папы и его ближайших советников.
«Чтобы разгромить нацизм, – писал Тардини, – Соединенные Штаты поддерживают Россию», тем самым поддерживая коммунизм, то есть «воинствующий атеизм… битву против религии, безжалостную войну, которая прежде всего обращена против католицизма!» Рузвельт добивается поддержки американских католиков, а «главы католической церкви [в США] убеждены, что нацизм и коммунизм – два чрезвычайно опасных врага церкви. Оба этих врага должны быть уничтожены. Если уцелеет один или другой, это станет погибелью для человечества». Тардини ставил вопрос: разве можно заявлять, что главы американской церкви ошибаются?[460] На другой день он добавил следующее: «Письмо Рузвельта произвело на меня тягостное впечатление. Он словно пытается (хотя и безуспешно) оправдать коммунизм… В возможном будущем, где Европа истощена войной, а Германия уничтожена, коммунизм станет безраздельным властителем континентальной Европы».
В итоге папа решил, что лучше всего сказать как можно меньше, и попросил передать американскому президенту отвлеченные добрые пожелания без каких-либо утверждений, позволяющих поймать его на слове[461].
Тейлор еще не отбыл из Рима, когда итальянский посол явился к папе, чтобы выяснить, зачем приезжал этот американец, и в очередной раз попытаться убедить понтифика выступить с публичным осуждением коммунизма. Но посла разочаровала эта встреча: мысли папы явно занимала не Россия, а Германия.
«Если я стану говорить о большевизме – а я вполне готов это сделать, – разве после этого мне не придется высказаться о нацизме?» – заметил папа. Ситуация в Германии резко ухудшалась. Пусть даже фюрер, по уверениям, распорядился приостановить преследования, направленные против церкви, «это не привело к возврату учения Христа в школы… или к открытию многочисленных монастырей и других религиозных учреждений, которые были закрыты… или к запрету той пародии на "Отче наш", в которой немецкие дети благодарят Гитлера за хлеб насущный».
Папа распространялся в таком духе примерно полчаса, а затем сообщил Аттолико, что рад его визиту, поскольку сам хотел обсудить с ним один вопрос. Он уже долгое время слышит, что в Германии некоторые намереваются «обойтись без Ватикана» при том новом европейском порядке, который учредят победоносные армии гитлеровской коалиции. «Теперь же, – продолжал Пий XII, – мне передают, что даже во время встречи Гитлера с Муссолини фюрер будто бы высказался о необходимости вообще "разделаться" с Ватиканом. Правда ли это?»
Аттолико уверил папу, что все подобные сообщения – ложь от первого до последнего слова. Понтифик, отмечал Аттолико в докладе руководству, «был явно рад это услышать и испытал чуть ли не облегчение, что показывает, как сильно отягощала его душу уверенность (я бы даже назвал ее кошмарной) в новых, более серьезных преследованиях». Получив такие заверения, папа пустился в воспоминания о Германии, где он провел много приятных лет. «О, если бы только Германия оставила меня в покое, – сказал он послу. – Тогда во время этой войны мое отношение к происходящему, особенно в данный момент, было бы совсем иным»[462].
Во Франции правительство Петена стало вводить драконовские антисемитские законы вскоре после прихода к власти. Поначалу чиновники-коллаборационисты опасались, что это может вызвать протест Ватикана, но их успокоил Леон Берар, французский посол при Святом престоле. По его словам, «во Франции не происходило ничего такого, что могло бы вызвать критику со стороны Святого престола». В следующем письме он объяснил, что церковь, хотя и осуждает расизм, давно признала существование «еврейской проблемы», а кроме того, сами папы римские еще со времен Средневековья старались не допускать евреев до разных профессий и занятий. Он добавлял, что антисемитская кампания вызывает возражение церкви лишь тогда, когда с крещеными евреями обращаются как с евреями, а не как с католиками. С этим церковь не может смириться[463].
Хотя папа и не высказывал возражений по поводу кампании государственного антисемитизма, развернутой в Италии, Франции и других местах, он не мог спокойно смотреть на появившиеся сообщения о систематическом уничтожении нацистами европейских евреев. Беспокойство, которое папа испытывал по этому поводу, отчетливо проступает в дневниковых записях, сделанных монсеньором Анджело Ронкалли после аудиенции с понтификом в октябре 1940 г. «Он спросил меня, – писал будущий папа Иоанн XXIII, в ту пору служивший папским эмиссаром в Турции и приехавший в Рим, – не считаю ли я ошибкой его молчание относительно действий нацистов»[464].
Кампания по истреблению европейских евреев, которую проводила Германия, и в самом деле набирала обороты по мере продвижения немецких войск на восток. С того момента, как в июне началось вторжение в Советский Союз, специальные немецкие подразделения – Einsatzgruppen (айнзацгруппы) – занимались уничтожением евреев при поддержке местных антисемитов. Одна из таких групп при участии местных украинцев убила 27 июня 2000 евреев, проживавших в Луцке. В тот же день немецкий моторизованный отряд заживо сжег сотни евреев в одной из синагог польского Белостока. В начале июля в одном из литовских лесов не меньше 6000 евреев были расстреляны и свалены в ров, здесь опять нацистам помогали местные жители. На всей громадной территории, занятой немецкой армией, происходили массовые расстрелы евреев. Тела сбрасывали в траншеи, выкопанные руками самих жертв