Вскоре после полудня 15 июля 1943 г. генерал разведслужбы под каким-то предлогом явился в роскошный дом семейства Петаччи, располагавшийся на холме Монте-Марио. Огромное фасадное окно из хрусталя обрамляло весь нижний этаж гигантского особняка, так что строение, заметил генерал, напоминало «здоровенную коробку, водруженную на глыбу льда». Его доклад позволяет получить некоторое представление о жизни в особняке Петаччи, выстроенном на средства, которые, как полагали многие, утекли из государственной казны не без помощи одного из подручных Муссолини. После того как один из слуг семейства не без труда отворил массивную раздвижную дверь (тоже сделанную из хрусталя), генерала провели в огромную гостиную, украшенную 20 шикарными креслами, роялем и арфой. «На одной из стен», заметил он, имелся «невероятно уродливый портрет дурнушки». Все полы в доме были мраморные. Визитеру сообщили, что Клара примет его у себя в спальне, так что он предоставил детальное описание роскошества этого помещения, не забыв отметить, что смежная ванная комната отделана черным мрамором. На стене спальни висела большая цветная фотография Муссолини. Рядом стоял шкафчик с несметным количеством всевозможных лекарств. Как насмешливо сообщал генерал, Клара поведала ему, что страдает «от множества воображаемых недугов»[660].
Этот непростой период в отношениях с любовницей пришелся на драматичное время в жизни Муссолини. Итальянцы страдали, им приходилось довольствоваться макаронами, хлебом и другими базовыми продуктами, отпускаемыми по карточкам. В стране ширилось недовольство, когда люди увидели, что зажаты между наступающими англо-американскими силами и неуверенным в себе, но все еще могущественным союзником – Германией. Полиция доносила дуче, что предпринимаются попытки убедить короля сместить его. Два месяца назад сама Клара, его вернейшая защитница, предупреждала любовника о той угрозе, которую представляют для него маршал Бадольо и другие военачальники: «Твой генеральный штаб – гнездо мерзких змей». Она обвиняла Эдду и ее мужа в том, что они предали дуче, вступив в сговор с Виктором Эммануилом – «королем-карликом», как она его называла.
После того как Клару 18 июля в третий раз не пустили в палаццо Венеция, она возобновила свои предостережения: «Если ты падешь, как миф, как бог, мне останется лишь покончить с собой». Причиной ее отчаяния стало не только то, что дуче не допускал ее до себя, но и вполне обоснованные подозрения, что ее Бен встречается с другими женщинами. «Ты властен над моей жизнью и смертью, – писала она в своем обычном мелодраматическом стиле. – Твой приговор должен быть соразмерен нашей любви». Два дня спустя она написала ему снова: «Я бы с радостью своими руками убила Амброзио, Бадольо… Кавальеро, все военное командование, всех министров, которые тебя предают… Спасай себя… реагируй, принимай крайние меры, убивай, если необходимо»[661].
Глава 30Низложение дуче
Итальянские солдаты на Сицилии бежали с поля боя, по пути срывая с себя военную форму. Войска союзников начинали стремительное продвижение по острову. На фоне этих событий группа давних соратников Муссолини (включая Боттаи, Бастианини и Фариначчи) пошла на беспрецедентный шаг и отправилась в палаццо Венеция, чтобы убедить дуче в крайней опасности сложившейся ситуации и призвать его созвать Большой фашистский совет. Диктатор выглядел сравнительно неплохо и выслушал их, не проронив ни слова. «Хорошо, – ответил он, когда они закончили свой доклад. – Я созову Большой совет. В неприятельском лагере скажут, что он собирается для обсуждения капитуляции. Но я все равно его проведу». На этом Муссолини завершил разговор. Совет не собирался уже больше трех лет[662].
Операция «Хаски» застала Гитлера врасплох, поскольку он считал Сардинию более вероятным местом предстоящей высадки союзников. На Сицилии находились всего две немецкие дивизии, итальянские солдаты бежали с поля боя, и было ясно, что долго на острове не продержаться. Встревожившись, он попросил Муссолини тут же связаться с ним, даже предложил встретиться в Италии. Их свидание состоялось в городке Фельтре, расположенном чуть севернее Венеции, неподалеку от австрийской границы. Это был последний случай, когда Гитлер ступал на итальянскую землю. Оба прилетели 19 июля в аэропорт Тревизо и затем в течение часа добирались на автомобилях до виллы, где должно было пройти рандеву.
Муссолини самонадеянно полагал, что это встреча равных, встреча давних товарищей. Его заблуждение упорно раздувалось итальянской машиной пропаганды, однако для дуче такие свидания с некоторых пор стали унизительными: ему приходилось молча выслушивать нескончаемые разглагольствования своего бывшего ученика. Нынешняя встреча не стала исключением. Хотя лицо Гитлера казалось мертвенно-бледным, он два часа вещал как одержимый. Фюрер предложил передать скверно функционирующие итальянские войска под командование немцев. Муссолини, невзирая на свои похвальбы, не очень-то хорошо знал немецкий, ему удавалось лишь временами улавливать смысл слов разгоряченного собеседника, но он терпеливо сидел на краешке кресла (оказавшегося для него чересчур широким и глубоким), с показной непринужденностью закинув ногу на ногу и обхватив руками колено. Еще меньше понимала речь фюрера свита из итальянских военных, которую дуче привез с собой. Временами Муссолини, казалось, начинал дремать, но, как только Гитлер затрагивал Италию, он снова возвращался к жизни. Дуче то и дело нервно вытирал рот правой рукой, а левой поглаживал живот, где пульсировала боль[663].
Новости, которые дошли до дуче в ходе этого саммита, никак не способствовали сосредоточенности. Пока два диктатора ехали в Фельтре на автомобилях, американские и британские самолеты, взлетевшие с аэродромов Туниса и Мальты, достигли Рима и начали бомбардировку. Это был дневной налет, целью которого стали железнодорожные узлы города и его аэропорт. Накануне Рим уже получил предупреждение: в полночь британские самолеты прошли над итальянской столицей, спровоцировав огонь ПВО; небеса озарились красными вспышками осветительных ракет и пунктирами трассирующих пуль. Когда дипломаты союзников, размещавшиеся в ватиканском гостевом доме, выбежали на улицу, чтобы посмотреть на зрелище, они услышали, как монахини в близлежащей часовне молятся. Но в ту ночь на город обрушились не бомбы, а листовки, предостерегавшие, что на следующий день Рим подвергнется настоящей бомбежке, и призывавшие жителей города держаться подальше от железнодорожных станций и военных аэродромов[664].
В результате авианалета союзников погибло около 700 римлян, еще около 1600 жителей города получили ранения. Количество тех, чьи дома обратились в руины, было значительно больше. Первые бомбы упали в 11:00, а последний бомбардировщик покинул безоблачные римские небеса четыре часа спустя. Налету, в котором участвовали 500 самолетов союзников, противостоял редкий и совершенно неэффективный огонь ПВО. Горстка итальянских истребителей взлетела навстречу врагу, но быстро повернула назад, чтобы избежать уничтожения. На следующий день Эйзенхауэр докладывал, что на город сбросили 769 тонн бомб, однако «видимого ущерба историческим или религиозным зданиям удалось избежать за одним исключением: предварительная интерпретация фотографий показывает, что повреждена кровля одной из церквей на краю зоны бомбардировки, но это, скорее всего, результат ударной волны, а не попадания бомбы»[665].
Рузвельта давно беспокоил ущерб, который бомбардировка Рима может нанести общественному мнению, и то, что угроза папы осудить налет может стать настоящим пропагандистским праздником для держав гитлеровской коалиции. Но его британский коллега не мучился особыми угрызениями совести по этому поводу. Когда Черчиллю сообщили о начале бомбардировки Рима, он пришел в восторг. «Хорошо. А в папу мы попали? – шутливо отозвался он. – Продырявили его тиару?» Как заметил Пирелли, первые после возвращения в столицу слова дуче насчет этой бомбардировки отдавали какой-то горькой радостью: «Так кончается миф о папском Риме»[666].
При звуке первых разрывов на другом берегу Тибра Пий XII подошел к своему окну. На фоне ясного голубого неба ему хорошо был виден рой вражеских самолетов и дым, поднимающийся снизу. Позднее в этот же день, желая показаться на глазах пострадавшей паствы, он распорядился подготовить ватиканский автомобиль. Через три часа после того, как скрылся последний неприятельский бомбардировщик, понтифик на машине двинулся по улицам, усеянным обломками, чтобы лично осмотреть масштабы разрушения.
Внимание папы больше всего привлекли сообщения о том, что разрушен один из главных соборов Рима. Сан-Лоренцо-Фуори-ле-Мура – одна из семи основных церковных святынь, которые посещали пилигримы-католики, прибывавшие в Рим. Собор располагался недалеко от железнодорожного вокзала и, как и многие близлежащие здания, получил серьезные повреждения. Когда папский автомобиль, двигавшийся довольно медленно, приблизился к разрушенному храму, прохожие узнали понтифика в его белом облачении и начали следовать за машиной. К тому моменту, когда автомобиль остановился и папа открыл дверцу, его окружала растущая толпа потрясенных римлян. Собравшиеся громко приветствовали папу-миротворца. Понтифик не смог войти в церковь (ее фасад был сильно разрушен, а крыша провалилась внутрь), поэтому он произнес молитву по погибшим, опустившись на колени рядом с ней. Поднявшись на ноги, папа повернулся к пришедшим и призвал их молиться «за то, чтобы Господь обратил эти страдания в благословение для вас и для всей Италии». Когда он, благословляя собравшихся, воздел руки, сотни римлян упали перед ним на колени