Папу известили об этом немецком плане возмездия утром в тот же день. Судя по всему, он сумел добиться, чтобы из расстрельного списка вычеркнули нескольких человек, пользовавшихся благосклонностью церкви, их заменили теми, у кого не было связей в Ватикане. Ни папа, ни кто-либо еще в Ватикане не заявил протест по поводу намеченной казни. Более того, вечером ватиканская газета осудила нападение партизан на эсэсовское подразделение и призвала римлян отказаться от актов насилия, направленных против оккупантов. Это послание Ватикан повторял до самого конца немецкой оккупации Рима[889].
В последующие недели родственники тех, кого убили в пещерах, толком не зная, что произошло с их близкими, обращались за помощью к Ватикану. Через месяц после массового убийства папа поручил государственному секретарю направить обращение немецкому послу. Начиналось оно с заверений: Святой престол понимает, что Вайцзеккер не несет ответственности за произошедшее, однако просит дипломата помочь ответить на мольбы тех, кто беспокоится о судьбе близких. Вайцзеккер переслал ватиканский запрос в Берлин, однако так и не открыл, что же случилось. Правда о массовой казни в Ардеатинских пещерах выплыла на свет лишь после того, как союзники выбили из Рима немецких оккупантов[890].
Вайцзеккер продолжал отправлять в Берлин успокоительные отчеты о сотрудничестве папы с оккупантами. Он утверждал, что Пий XII опасается распространения коммунизма в Европе и сочувствует делу нацизма. В своем рапорте от 29 марта 1944 г. посол выразил это так: «Шесть дней в неделю папа работает на благо Германии, а в седьмой молится за союзников»[891].
Папа неустанно осуждал союзнические бомбардировки Рима, хотя и знал, что немцы используют город как важный перевалочный пункт при осуществлении военных операций. Хуже того, они стали пользоваться железнодорожными линиями, которые проходили совсем рядом с Ватиканом. В начале апреля это побудило кардинала Мальоне направить ноту немецкому послу. Чиновник жаловался, что в последние дни 39 товарных вагонов со взрывчаткой стояли на железнодорожной станции по соседству с собором Святого Петра. Кроме того, четыре товарных вагона с зенитными орудиями, охраняемые немецкими солдатами, стояли на путях, которые соединяют эту станцию с другой, за пределами Ватикана.
В необычно откровенной записи монсеньор Тардини признавался, какой дискомфорт у него вызывает текущее положение Ватикана. Незадолго до этого бомбы союзников разрушили римский вокзал Остиенсе, где сдетонировал состав, перевозивший вооружения, однако папа жаловался лишь на разрушение храмов и жилых домов и ни разу не обмолвился, что вообще-то союзники целятся в военные объекты. «Мы в "новостях" по "Радио Ватикана", – писал Тардини, – говорим лишь о гибели мирных жителей и умалчиваем о военных целях. Как после этого можно говорить, что "Радио Ватикана" остается "беспристрастным"?»[892]
Муссолини в пяти сотнях километров севернее терзался проблемами более домашнего свойства. Его верная любовница Клара теперь проживала вместе со своей семьей в одном из поместий на озере Гарда, примерно в 20 км к югу от виллы самого дуче. Ракеле с помощью своего сына Витторио делала все возможное, чтобы помешать мужу встречаться с молодой любовницей. В этом ей помогали и рьяные фашисты, которых теперь было много в марионеточном правительстве: они считали эту связь постыдной. Клара, раздосадованная, но не сломленная, неослабевающим потоком слала дуче страстные письма, где перемешивались возражения против дурного обращения с ней, попытки подбодрить Муссолини и порции непрошеных политических советов. В середине апреля она отправила Бену образок своей покровительницы святой Риты. «В тюрьме я хранила его при себе, – писала она, – вот почему он такой потрепанный, ведь я постоянно, неустанно молилась святой Рите, орошала ее образ слезами во время долгих мучительных ночей… Не потеряй его, любимый… Всегда храни его, пусть он будет дорог тебе так же, как был дорог мне, верь в Ее чудесную помощь, ибо Она воистину Святая, исполняющая невозможное». Заодно Клара писала об одном дне рождения, который они могли бы отметить в нынешнем месяце, намекая на свою единственную (и неудачную) беременность: «Моему – нашему – теперь было бы больше двух, даже три, если бы он родился в апреле! Что за скверная, злая судьба! Меня лишили и этой радости – твоего ребенка, зачатого тобой и мной»[893].
Когда Муссолини стал готовиться к встрече с Гитлером, первой с момента основания Итальянской социальной республики, учрежденной несколькими месяцами раньше, Клара отправила ему целый пакет материалов, приложив к подробным политическим рекомендациям свою фотографию. Она убеждала его установить «абсолютный паритет» в отношениях с фюрером. Со времени последней встречи двух диктаторов война обернулась против них: Красная армия успела вытеснить вермахт почти со всей советской территории, которую тот прежде оккупировал, и приступила к изгнанию немцев из Крыма. Росла вероятность того, что союзники скоро попытаются осуществить масштабную высадку во Франции.
Встреча дуче и фюрера состоялась 22 апреля 1944 г. в главном бальном зале замка Клесхайм близ Зальцбурга, неподалеку от Бергхофа, известной гитлеровской резиденции. Муссолини хорошо знал это строение, его декор XVIII в., его высокие зеркала и грандиозные лестницы, поскольку уже встречался там со своим немецким соратником. Читая по подготовленной заранее бумажке на немецком, Муссолини начал с жалоб на плохие условия, в которых 600 000 итальянских солдат содержатся в тех лагерях, куда они попали после заключения перемирия с союзниками. Затем он выразил протест против требования Германии поставить ей еще больше работников, отметив, что это неразумно. Наконец он подчеркнул, как важно избегать создания у итальянцев впечатления, будто его правительство находится под немецким контролем.
Гитлер нетерпеливо выслушал доводы дуче. «Но чем таким был этот ваш фашизм, если теперь он просто растаял, как снег?» – спросил фюрер. Он отверг просьбы Муссолини, однако старался излучать оптимизм и предрек, что альянс между западными союзниками и Советским Союзом скоро рассыплется. В конце Гитлер, по-видимому, решил, что мудрее будет закончить встречу чем-то более вдохновляющим. Фашистская Италия – его ближайший соратник, заявил он своему итальянскому партнеру. Это режим, который по своей идеологии ближе всего к его собственному. Им двоим необходимо держаться вместе, ибо они с дуче – два самых ненавидимых человека на свете. Германия и Италия обязаны победить в войне. Иначе обе страны и оба народа сгинут.
После официальных встреч эти двое позировали перед фотографами. «Сейчас не время для публичных взаимных обвинений, – объяснял Муссолини своему сыну Витторио на следующее утро. – Похоже, уже готово к применению секретное оружие. Оно должно изменить ситуацию в нашу пользу. Я почувствовал напряжение между нацистскими лидерами и генералами. Так бывает во всем мире, когда дела идут плохо»[894].
Когда дуче вернулся в Италию, так и не достигнув на встрече с фюрером тех целей, которые Клара наметила для него, она написала ему снова, заранее скорбя о той гибели, которая, как ей виделось, ожидает их «от рук пьяных негров, евреев, плутократов». Между тем ее мать, с огорчением видевшая, что жена Муссолини настраивает его против Клары, написала дуче собственное письмо, обвиняя Ракеле в «умопомешательстве с навязчивыми мыслями об убийстве из-за старческой постменструальной фобии». Младшая сестра Клары отправляла загнанному в угол диктатору осуждающие письма того же рода. Нельзя сказать, что эта переписка была односторонней. За 19 месяцев существования Итальянской социальной республики Муссолини написал Кларе более 300 посланий[895].
По мере приближения лета 1944 г. жизнь в Риме становилась все мрачнее. Немецкая оккупационная и итальянская полиция продолжала прочесывать жилые дома в поисках partigiani – бойцов отрядов подпольного сопротивления, время от времени устраивавших атаки на немецкие части и фашистские формирования. Полиция также выискивала мужчин, которых можно отправить на принудительные работы, и стреляла в тех, кто пытался бежать. Процветал черный рынок, где по заоблачным ценам предлагались товары первой необходимости, включая дефицитную питьевую воду. Электричество и газ то и дело отключались, угля не хватало, поэтому женщины и дети пешком тащились в сельские районы под Римом, чтобы собрать вязанку хвороста. Велосипедами пользоваться запрещалось после одного декабрьского инцидента, когда партизан, передвигавшийся на этом транспортном средстве, бросил бомбу и укатил восвояси. В январе немецкие оккупационные власти ввели комендантский час, начинавшийся в 17:00, в наказание за еще одну партизанскую акцию, осуществленную в городе[896].
Выстаивавшие в нескончаемых очередях, чтобы получить свои скудные 100 г хлеба, ежедневно причитающиеся по карточкам, женщины Рима отчаянно пытались найти еду, чтобы прокормить голодающих детей. Стены в городе были покрыты одним и тем же посланием, повторенным много раз, написанным прописными буквами: «VOGLIAMO PANE! PANE! PANE!» – «Мы хотим хлеба! Хлеба! Хлеба!»[897] Хуже всего приходилось тем 200 000–300 000 человек, которые недавно перебрались в Рим из прилегающих районов, спасаясь от бомбежек. Карточек им не полагалось, и они практически не могли добыть себе еду[898]. Но и коренным римлянам было не намного лучше. В апреле ряд внезапных нападений на булочные и пекарни, а также на грузовики, доставлявшие продовольствие немецким войскам, привел к ожесточенным столкновениям населения с военными. Архивы римской полиции за апрель 1944 г. полны сообщений об отчаявшихся женщинах и детях, штурмовавших пекарни и продовольственные склады (иногда при молчаливом согласии владельцев). «В 6:30, – говорится в одном из отчетов от 25 апреля, – на территории района Тибуртина-Терцо около 50 женщин и детей попытались атаковать местные пекарни, и, хотя их натиск удалось сдержать полиции, они все же сумели захватить… около 400 кг хлеба». Аналогичный полицейский рапорт, составленный несколькими днями позже, сообщае