Дергаю дверь, но она не поддается. Это запасной выход, один из тех, который в больнице используется для разных целей, но всегда остается закрытым. Вдруг вижу на стене сбоку ключ. Резко хватаю его, не с первого раза, но попадаю в замок, прокручиваю его несколько раз, и с наслаждением и облегчением понимаю, что дверь поддается. Слава богам!
Едва только стеклянная преграда отодвигается в сторону, я тут же со всех ног несусь вперед, запинаясь о неудобные больничные тапки. Холодный ветер охватывает горящие щеки, и я не сразу понимаю, что плачу — горячая влага стекает из уголков глаз незаметно для меня.
— Кир, Кирилл! — мой рыцарь в сияющих доспехах пытается подняться, но у него ничего не получается. Бок его светлого пиджака испачкан в грязи, и сейчас он меньше всего похож на того красивого франта, что заходил в больничную палату меньше пятнадцати минут назад…
— Как ты? — бросаюсь к нему, хватаю за руку, помогая подняться.
Кирилл, конечно же, отвергает мою помощь. Он закатывает глаза, встает самостоятельно, но тут же сгибается и прижимает руку к животу. Видимо, боль, которая простреливает его внутренности, невыносима, потому что в какой-то момент он даже не замечает, как позволяет мне взять его под руку и повести в сторону больницы.
Хромая, с трудом мы доплетаемся до двери, которая так и осталась стоять нараспашку. Не разрешаю Кириллу отстраниться, убрать руку, которой он держится за мое плечо, но и он тоже пытается удержаться на расстоянии, чтобы не навредить мне, не опереться всем своим немаленьким весом.
— Антонина! Вы что это… — слышу удивленный возглас нашего врача. Увидев всю картину целиком, он тут же меняется в лице.
— Кир, это. что происходит?
— Его избили во дворике больницы, — говорю я сипло, а Кирилл стонет в ответ, подтверждая мои слова. — Нужна помощь…
— Конечно, — врач тут же перехватывает поудобнее руку Кира с другой стороны и делает знак головой мне отойти в сторону. Я бегу закрыть дверь на замок, чтобы никто из больных не вышел, но лучше всего — чтобы никто не вернулся и не зашел внутрь. А после семеню за врачом, который на себе буквально тащит Кира, расслабившегося и закрывшего от боли глаза.
Шмыгаю носом и не знаю, что сказать, что сделать, чем помочь ему, как отплатить за его добро, которое. Оказывается, приносит одну только боль…
Но прямо перед моим носом дверь в кабинет доктора закрывается. Врач отодвигает меня рукой.
— Вернитесь к сыну, Кир будет в порядке, он сильный и выплывет. Пока помочь ему вы ничем не сможете. А я понаблюдаю, — говорит он строго и под его взглядом я теряюсь.
— Но я… — мне хочется сказать ему, что я могу побыть рядом, посмотреть, поддержать, однако ничего не удается проговорить: с глухим стуком дверь захлопывается.
Плетусь к себе на этаж, беру присмиревшего Егорку под ручку и возвращаюсь в палату. Малыш молчит, будто бы чувствуя мое настроение, не говорит ничего, не требует ответов, где отец и что случилось с дядей Киром.
Я усаживаю его в кровать, где совсем недавно он сидел вместе с Кириллом, беру забытую книжку со пола, открываю его на странице, где нарисована русалочка, и говорю неестественно радостным тоном:
— Прочитаю тебе до обеда новую сказочку. — Егор шмыгает носом. — Жила-была одна принцесса и влюбилась она в разбойника. Но разбойник оказался вруном, и пришлось принцессе выйти замуж за нелюбимого принца. Однако принц тоже оказался тем еще пройдохой. И жить бы принцессе в тоске и печали, если бы у нее не появилось настоящее сокровище.
— Сокхгховище? — картавит Егор, сразу заинтересовавшись. Я в ответ улыбаюсь и глажу его по голове.
— Конечно сокровище. По имени Егор.
Малыш улыбается. Ему приятно ощущать себя частью сказки, где он становится главным лицом.
— И тогда у принцессы стало все хорошо.
— А принц? — спрашивает он.
— А принц… — я беру в руку сотовый телефон и отправлю Жене сообщение о том, что хочу скорее получить развод, которое так и стоит в набранных уже несколько дней. — А принц пошел искать себе другую принцессу. Ну а разбойник… — вздохнув, добавляю я. — Он решил сразиться с драконом. И победил его. Потому что в его груди билось жаркое сердце настоящего воина!
Глава 40
— Кирилл, мы должны, нет, мы просто обязаны вызвать полицию, потому что всё произошло во дворе больницы! — настаивает Иван, обработав мне ушибы и проведя первичный осмотр.
— Я уже в порядке, Вань! Пара царапин для мужика — фигня, — стараюсь отмахнуться я, но сам понимаю, что тут царапинами дело не обошлось: у меня все кости болят. Бока помяты знатно. Седой самая настоящая крыса, исподтишка накинулся на своего же, да и не один. Сам, видимо, не захотел пачкать свои белоснежные ручки об меня. Или сыканул, что не осилит, не справится со мной… Во вторую версию мне верится больше.
Конечно, мне хочется найти его и раскатать по стенке, но отчасти я понимаю его состояние. Я бы тоже пытался бороться до последнего за семью, которую у меня просто отняли. Как минимум, в этой ситуации Седой достоин разговора начистоту. А чтобы говорить с ним начистоту я должен разобраться сам: изменяла мне Малая с ним или нет. Почему она выскочила замуж за него? Этот вопрос не даёт покоя, потому что видно же невооружённым глазом, что нет, и не было между ними большой любви. Нет. И не было.
— Я должен вызвать полицию! — повторяет Иван и тянется к трубке.
— Вызывай, но я не дам никаких показаний. Скажу, что сам напал на него… Пусть меня ещё и посадят на пятнадцать суток, раз ты так хочешь.
Иван с силой стучит кулаком по столу и шипит себе под нос. Он злится на меня, и я понимаю, что не без оснований. Я сам вывожу на конфликт, но по-другому нельзя. Я не такая крыса, как мой бывший лучший друг. Я во всём привык разбираться сам. Без группы поддержки.
— Какой же ты упёртый! А что ты делать будешь, если тебя в подворотне поймают и ножом пырнут? А?
— Не поймают… И не пырнут… — отрицательно мотаю головой я.
Седой хоть и крыса, но мозг у него есть, а голова пока ещё на плечах. Я понимаю, что это было предупреждение, месть за тот случай, когда я унизил его и начистил ему морду. Месть за то, что я увёз его жену и сына, не удостоив его оправданиями, и разорвал наш контракт. Следующим этапом и жирной точкой в наших с ним отношениях будет разговор.
— Вань, не лезь ты… Ладно? Сейчас узи-шмузи сделают, и я домой. Мы сами с ребятами разберёмся. Тут никак по-другому. Понимаешь?
Иван стискивает зубы и кивает. Его всегда настораживала моя связь с криминальным миром, но он не лез и знал, что именно эта сторона моей жизни однажды спасла его шкуру.
Согласившись со мной и заявив, что за это его не погладят по головке, Иван всё-таки выписывает мне направления, и я медленно бреду к лифту, чтобы поскорее завершить весь этот кошмар с осмотрами и поехать домой.
УЗИ делают быстро, как, впрочем, и рентген… Терпеть не могу все эти медицинские осмотры, а когда твоя жизнь в последние месяцы напрямую связана с ними, это всё бесит ещё сильнее. Мне хочется как можно быстрее забыть о больницах и услышать заветное: «полная ремиссия». Иван говорит, что всё пока идёт просто идеально, но нужно будет смотреть анализы после последней химии. Совсем скоро.
Мне даже страшно представить, что будет, когда случится это «скоро». Как мы будем жить дальше, когда Малую и пацана выпишут? Сейчас я понимаю, что отнять ребёнка у матери не смогу. Егор любит её… А ко мне он до сих пор относится с осторожностью, и я не хочу пугать его. Я и так отнял у него отца и, наверное, он скучает по Седому. А эта бесчувственная тварь даже не попыталась узнать, как у него самочувствие и заглянуть к нему. Почему он вообще повёл себя так, словно с цепи сорвался? Может, снова повздорил с Малой? Спросил бы я у неё, но не хочу сталкиваться с ней. Не хочу, а всё равно спускаюсь по лестнице и бреду мимо их палаты по коридору, чтобы заглянуть в небольшую щель, чтобы убедиться, что они в порядке. Проклятый мазохист. Мог бы успешно спуститься на лифте и поехать домой, чтобы отдохнуть, чтобы обдумать всё хорошенько и успокоиться, но нет, я вскрываю больные мозоли, отрываю их снова и снова.
Егор спит, а Тоня шепчет что-то себе под нос и держит руки на груди, словно молится. Наши взгляды на мгновение пересекаются, и она подскакивает на ноги. Зря… Я не хотел общаться с ней. Не хотел видеть её. Не хотел слушать её голос и нелепые оправдания. А зачем тогда пошёл мимо их палаты? Малая выбегает в коридор и останавливается слишком близко от меня.
— Как ты? — спрашивает она дрожащим голосом и смотрит на меня из-под опущенных ресниц.
— Тонь, вот только не надо паниковать… Я не сахарный, жить буду. Понимаешь?
Она поджимает губы и принимается кивать.
— Прости. Это я во всём виновата. Наверное, я слишком долго игнорировала Женю: мне следовало ответить на его звонки и объясниться перед ним. Я не хотела, чтобы всё закончилось именно так…
— А чего ты хотела? — всё-таки не выдерживаю я, теряю самообладание и хватаю её за плечи.
От резкого движения у самого всё тело начинает ныть, но я стискиваю зубы и терплю. Смотрю на неё и жду хоть слова оправдания.
— Ну? Чего ты хотела, Малая, когда сбежала от меня? Когда решила растить моего ребёнка с какой-то скользкой тварью? О чём ты думала вообще? Может, хотя бы теперь скажешь мне правду?
Из соседней палаты выглядывает встревоженная мамочка, раскрывает рот, но я окидываю её таким убийственным взглядом, что она моментально тушуется и прячется за дверью, закрывая её, кажется, даже на защёлку.
Я стараюсь говорить как можно тише, но как получается… Внутри кипят самые противоречивые эмоции из всех тех, которые могут там быть. Я зол и в то же время жажду докопаться до истины, как побитый зверь, раны которого может залечить только правда.
— Правду! Говори мне правду, Малая, потому что я устал жить во лжи! Мне надоело озираться по сторонам и копаться в себе! Ты спала со мной, а сама была невестой Седого? Ты знала, что мы с ним друзья? Или ты мне изменила с ним, и там тебе понравилось больше? Говори!