ить босоножки не у гостиницы «Лондонская» или «Красная», опасаясь, что тебя посадят или, как минимум, исключат из комсомола за «фарцу». И эти нынешние, «толчковые», босоножки хоть отдалённо, но напоминают летнюю обувь, а не колодки для каторжников производства обувной фабрики имени светлого коммунистического будущего, что так и не наступит. И толпы людей – какого уж есть, но настоящего, – стекаются на Седьмой километр Овидиопольского шоссе.
Толпы людей, море бросовых турецких, польских, греческих и итальянских товаров – в основном тряпок и обуви. Море… Тьфу ты! Опять море. Вот лучше бы на море сейчас, чем здесь париться. Сталкиваться с потными телами. Тесниться у прилавков. Шумное, гомонящее, разгорячённое людское море. Но ничего не поделаешь – нужно приодеться к шестому курсу. Так что студентке-отличнице остаётся только сосредоточиться, выбрать, купить и смотаться побыстрее. На море. На нормальное море из солёной воды, а не из пропотевших, солёных, разгорячённых людей.
– Чай-кофе-капучино-холодная минералка!
– Шо вы мне впариваете, оно три копейки стоит, а вы мне тут говно за слона продаёте!
– Так не берите!
– Так я и не беру!..
– Чай-кофе-капучино!..
– Так уже идите себе!
– Так я и иду!..
– Яна, я пойду в машину, у меня уже ноги болят!
– У тебя всегда ноги болят, как только ты сюда приедешь!
– Такие у меня ноги, шо я им скажу?!
– Холодная минералка!..
– Давайте ваше говно, я его померяю!
– Не надо мерить моё говно, мерьте своё!..
– Почём эти целлофановые тапки?
– Эти прекрасные кожаные туфли – двести!
– Двести чего?
– Двести отжиманий. Начинайте. Если отожмётесь и не сдохнете – подарю, будете ходить как новенький. Если отожмётесь и сдохнете – подарю вашей жене, будете хоть в гробу обуты как человек!..
– Чай-кофе-капучино!
– На Староконке хоть рачков продавали!
– Вам рачков с капучино?
– Мне сказать!
– А если вам сказать, так и молчите! И не мешайте работать! Чай-кофе…
– Мадам, пирожки есть?
– Есть.
—Ну если есть, так знаете анекдот? Революция. Молодой полицейский Федя арестовывает юного революционера Васю, который орёт: «Долой царя! Долой правительство министров-капиталистов!» Гражданская война. Красногвардеец Вася арестовывает бывшего полицейского, спекулянта Федю. Отечественная война. Командир полка Вася сражается за советскую родину, Федя отбывает очередной срок за спекуляцию. Семидесятые годы. Майор милиции Вася арестовывает матёрого волка фарцовки Федю. Восьмидесятые. Пенсионер Вася торгует пирожками. Возле него останавливается лимузин, телохранитель открывает заднюю дверцу, из машины выходит Федя: «Слушай, Вася, что ж ты тогда орал: «Долой царя!»? Неужто тебе царь-батюшка запрещал пирожками торговать?»
– Ну ты пошутил, я тоже посмеялась. Так будем покупать пирожки или будем дальше слюнями брызгать?
– Мадам! Дайте два! Вы сформировали мою лояльность!
– На тебе три, пока мои правнуки в Гарвард не поступили, а твои не стали орать: «Долой правительство министров-капиталистов!»
– Вы берёте?
– Скорее нет, чем да.
– А так, чтобы скорее да, чем нет?
– Так уже скорее дарите, я только вчера был именинник по греко-католической версии.
– Котик, это очень дорого! Зайка, давай походим ещё, что ты тут уцепилась, мы только зашли. Ласточка, присмотримся-поторгуемся…
– Рыбка, вы за ним замужем или в любовницах? Первое – глупо, второе – стыдно!
О, никогда-никогда не умрёт язык этого южного приморского города, хотя хоронят его регулярно. В крови у местных афористичность и лингвистическая ёмкость, точность формулировок и уместность едких ремарок. Но не до того студентке-отличнице. Её это всё раздражает. Студентке-отличнице нужны новые джинсы, новые ботиночки и новая кожаная куртка. Старые джинсы уже никуда не годятся, старые ботиночки ещё вполне годятся, но они же уже старые! А новая кожаная куртка нужна, потому что старой у студентки-отличницы ещё никогда не было. Она хочет всё это купить, потому что накопила денег, и побыстрее выплыть из моря людского, чтобы поплавать в море Чёрном.
– Чай-кофе-капучино!..
– Чья это кожа?
– Это турецкая кожа.
– Я вас спрашиваю, чья эта кожа?!
– Так бы сразу и спросили. Телячья.
– Так я так сразу и спросил. А похоже на свиную.
– Вы что, обалдели?! Мусульмане не шьют из свиней.
– А турки что, мусульмане?
– А по-вашему, турки кто?
– А по-моему, турки – они хасиды.
– Шо вы себе думаете?! Вы хоть знаете, какие они, хасиды?
– Точно телячья?
– Вы будете брать или вы тут поговорить?
– Я не могу брать, не поговорив…
Голоса-голоса-голоса… Они сливаются в гул, и студентке-отличнице не до языковых изысков. Незнакомые голоса сливаются в незнакомый гул. Жара, душно, дурно…
– Холодная минералка!..
– Если это фирменные джинсы, то я – папа римский.
– Это фирменные джинсы. Бьюсь об заклад на вашу папскую тиару!..
– А чтобы взять?
– Это уже чтобы взять!
– Да я себя уважать перестану!
– Уж что-что, но это вы легко переживёте!
– Зачем вы меня обсчитываете?
– А зачем вы ко мне с долларами пришли? Когда я вижу доллары, я не могу не обсчитать. Такой у меня недостаток.
– Держите ваши недостатки в узде.
– Когда я вижу доллары – мои недостатки необузданны.
– Люся! Когда ты видишь любые деньги, твои недостатки необузданны… Рассчитай товарища по человеческому курсу, и я с тобой буду иметь серьёзный разговор!
Голос!
Голос!.. Это же классика! В человеке может измениться всё. Только не голос. Знакомый голос посреди моря незнакомых – это как маяк… Студентка-отличница поворачивается на голос, властно приказавший какой-то Люсе «рассчитать товарища по человеческому курсу», и видит… Видит прекрасно, дорого и со вкусом одетую стройную блондинку с конским хвостом, голубыми глазами и рыжими веснушками. Она кого-то ей смутно напоминает. Коровьи ресницы с размахом в полметра. Но взгляд, взгляд… Жёсткий, холодный, расчётливый. И… Ну нет! Та была глупая, добрая и толстая. А эта… Эта явно умная, очевидно, не так уж и добра, и тощая, килограммов пятьдесят вместе с конским хвостом толщиной в руку. Хоть сейчас на подиум. Да она на пару сантиметров выше самой студентки-отличницы, хотя та тоже вовсе не гном.
– Не может быть! – произносит вслух студентка-отличница, и красавица-блондинка внезапно отвлекается от Люси и смотрит на студентку. Взгляд её меняется…
– Подружка! – вдруг вопит она. – Чёрт возьми! Сколько лет, сколько зим!
– Семь. Если быть точными. Наташка, это ты?
– Ну а кто же ещё, кто же?! – подскакивает Наташка к девушке-ровеснице и радостно тормошит её. – Пошли, пошли скорее… пошли, тут есть спокойные места.
Она на мгновение оборачивается к той самой Люсе и, не отпуская подружкиной руки, говорит торговке жёстким тоном:
– Вечером сдашь кассу – поговорим. Всё поняла?
– Да, Наталья Николаевна, – коротко, расстроенно и несколько даже по-коровьи обречённо-покорно говорит Люся.
– За ними глаз да глаз нужен! – говорит Наташка подружке, таща её за собой через толпу. Чувствуется, что она тут как рыба в воде и ей в её передвижениях людское потное солёное море – не помеха. – Я тут девять контейнеров держу. Только поспевай!
Наташка? Наташка, с трудом складывавшая в столбик двухзначные цифры когда-то в школе, «держит» девять контейнеров на Седьмом километре? Студентка-отличница не может всё это уложить в своей напичканной книжными знаниями голове.
Они идут с Наташкой на задворки «толчка». Там тень, столики, хороший кофе, терпкий коньяк и ледяная минералка. Наташку всё время отвлекают какими-то деловыми разговорами, и студентка-отличница чувствует себя тут не в своей тарелке. Как будто она в костюме зайчика по ошибке вместо детского утренника попала на переговоры деловаров в ночном кабаке.
– Так! Тут не поговоришь. Короче, на тебе адрес! – Наташка быстрым летящим почерком пишет адрес на плотном листе, вырванном из дорогого блокнота в кожаном переплёте. – Жду тебя вечером у себя. Всё. И не спорь.
Наташка крепко целует подружку и, крикнув куда-то: «Счёт на меня запиши!» – исчезает в мороке рынка.
Подружка смотрит на плотный лист, и никаких мыслей, кроме тех, что неужели этот почерк – почерк той самой Наташки, что только к третьему классу научилась выводить что-то мало-мальски похожее на прописные буквы? – у неё нет.
«Ни фига себе!» – только и думает она до вечера.
«Ни фига себе!» – думает она вечером, понимая, что адрес на листе привёл её к тому самому дому на Фрунзе, но к другому подъезду и к другой квартире.
«Ни фига себе!» – останавливается она у роскошной бронированной двери.
«Ни фига себе!» – нажимает она на звонок.
Дверь тут же распахивается, и Наташка накидывается на неё с объятиями:
– На кухне! На кухне!!! Я накрыла на кухне! – кричит она и тащит подругу на достаточно просторную кухню. Удачный проект. – Помнишь, как мы всё время сидели на кухнях? И на моей и на твоей. Только на кухне!
– Ты как?! Ты где?! Ты что?! – голосит Наташка после первой. – Ты же всегда была у нас самой умной!
– Да я обыкновенно. Учусь. Последний год вот будет… Да у меня ничего такого. Замуж сходила-развелась. Работаю санитаркой. Ничего особенного. Ты лучше про себя расскажи!
– По второй! Давай срочно по второй! Возьми вот это закусить! Пальчики оближешь. Так бабушка готовила. Не знаю, откуда у меня так получилось, но я однажды купила синие, лук, чеснок, помидоры – и у меня получилось так же! Представляешь? Никогда до этого – и сразу получилось! Наверное, человек может запоминать, не помня. Или как там правильно сказать.