Безысходность какая-то. Кто бы мог подумать, что всему виной станет самый родной мне человек. Мне словно всадили отравленный нож в сердце, прокрутили рукоятью, а затем оставили истекать кровью. Никогда не ожидал такой подлости от Марины.
— Боже, с кем я только живу? — качаю я головой, с презрением глядя на стоявшую рядом со мной жену, совестливо склонившую голову. — На протяжении четырёх месяцев ты вешала мне лапшу на уши о том, что принимаешь противозачаточные таблетки? Четыре месяца ты скрывала от меня, что внутри тебя растёт то, что может тебя убить? Почему, ответь! — Марина молчит, на её глаза наворачиваются слёзы. Они дорожкой скатываются по её щекам и впервые за всё время нашего знакомства у меня не возникает желания поддержать её, как-то утешить и на двоих разделить ту горечь, что мучает её сейчас. — Почему? Чтобы в случае чего я не отправил тебя на аборт?
— Да! Да, ясно!? — повышает она голос, рьяно срывая с головы колпак. Марина — самый спокойный человек, которого я знаю, за считанные секунды вышла из себя. — Я хочу родить нашего ребёнка сама! Как ты этого не поймёшь? Я хочу чувствовать как во мне будет расти наше чудо, понимаешь?! Ты не представляешь как это важно для меня.
— Ты не родишь его! Только через мой бездыханный труп! — сквозь зубы проговариваю, развернувшись к ней спиной. Не хочу в выражении её лица видеть, как дорого ей всё то, что она старается уберечь от меня же. — Завтра же поедем в больницу и вытащим из тебя этого… ребёнка.
— Ты спятил! Да как у тебя только язык поворачивается говорить такое? Это же и твой ребёнок!
— Я не просил тебя об этом. Мне он не нужен!
В комнате повисает гнетущее молчание. Мне трудно устоять на ногах от того, что напряжение тяжеленным грузом оседает на мои плечи и буквально припечатывает к полу своим давлением.
Стоя у балконной двери, я боюсь развернуться и увидеть перед собой такое же отчаяние, какое теперь растёт во мне с каждым последующим вдохом. Мне всегда хотелось сделать для неё всё, что угодно, лишь бы она никогда печалилась. Но не в этот раз. На сей раз, когда я сам расползаюсь по швам, когда надежды рушатся на моих глазах, этот трюк со мной не пройдёт.
Я слышу как Марина осторожной поступью подбирается ко мне из-за спины. Между лопаток я могу ощутить её беспокойное дыхание. Я с силой прикрываю глаза и напрягаюсь всем телом, как только её ладони касаются моей груди. Касание обжигает, оно словно через футболку разъедает мою кожу. Вот до чего мы дошли…
В моменты ссор именно Марина делает первые шаги к сближению. В отличии от меня она более отходчивая и никогда не держит на меня зла. Мне же, чтобы прийти в норму, требуется немалое время, желательно, проведённое в полном одиночестве.
Я позволяю Марине обнять себя. Щекой она прислоняется к моей спине в надежде, что я сменю гнев на милость. Она слишком хорошо меня знает, но она забыла главное — никакие шаги к сближению, никакие уловки, даже то, как сильно я люблю свою жену, не в состоянии изменить моё решение и принять этого ребёнка.
— Ты должен быть счастлив, ведь эта девочка будет расти в гармонии и любви! У нашей дочери будет самый лучший отец на всём белом свете! Тебе просто нужно смириться с этим, родной, — хлюпает носом. Она сильнее сжимает меня в кольце своих рук, перекрывая кислород. — Только представь, как будешь держать её на своих руках, когда она будет сладко спать и посапывать. Как она скажет своё первое: папа. Как через семь лет ты отправишь её в первый класс, а потом она станет подростком и ты будешь ворчать как старик, запрещая ей общаться с мальчишками, — из её груди вырывается короткий грустный смешок. Я поддаюсь мечтательному порыву и тоже улыбаюсь уголками губ, пока она не видит. Я хочу ребёнка. Безумно, но не при таких обстоятельствах, — Представь, как поведёшь её под руку к алтарю и как каждый год будешь принимать от неё поздравления в день отца. Мне же не с кем было разделить такие трогательные моменты. Мне некого было поздравлять с днём отца! Не лишай всего этого нашу Василису!
Замираю на мгновение, а затем резко разворачиваюсь, вынудив Марину отскочить от меня.
— Василису? Ты уже и имя успела ей дать? — в недовольстве я почти ору на неё с пеной у рта. Я не могу поверить своим ушам.
Но так и не дождавшись ответа, я обхожу Марину.
— Куда ты собрался?
— Пойду напьюсь в каком-нибудь дешёвом баре.
— Но как же наша годовщина?
— Не сейчас. Мне нужно побыть одному. .
Глава 17. Максим
Наши дни
— Я не понимаю, вы ответите мне или нет? — спрашиваю я у Тамары Александровны, но та молчит, а Надя хлопает глазами. — Дурдом какой-то!
Я встаю с постели, перешагнув обомлевшую Надю. Нет чтобы прийти мне на выручку, она помалкивает, да прячется под одеялом.
Выхожу из комнаты, и чтобы Тамара Александровна переключилась с Нади на меня, закрываю за собой дверь. Я стараюсь в ускоренном режиме переварить случившееся, но ничего не выходит. На уме столько предположений, но ни одно из них меня не устраивает.
— Пап, у бабушки что-то случилось, а Милана нас привезла сюда, — говорит дочь, стуча ладошкой по моему животу. Она хочет, чтобы я её обнял, но я и пальцем шевельнуть не могу.
— Что? Милана здесь? Она внизу?
— Откуда мне было знать, что ты тут… с этой? — через губу отвечает женщина обвинительным тоном. — Я звонила на домашний, как ты и просил, но ты же не соизволил взять трубку! Вот мы и приехали без предупреждения, но не переживай, Милана сразу же умотала по своим свадебным делам.
Фух! Полегчало!
Вот был бы прикол, если она тоже заявилась сюда. Свадьба накрылась бы медным тазом, а моей карьере пришёл бы конец. Милана не стала бы разбираться каким образом Надя очутилась в моей постели, и уж точно не дошло бы до разбора полетов. Она не стала бы выяснять, было у нас что-то или нет. Зная Милану, она всё равно мне не поверила бы.
— И всё же, откуда вы знаете эту девушку?
Женщина косится на дочь, которая с трепетной любовью в глазах смотрит на меня. Понимаю, что в присутствии Василисы она не скажет мне ни единого слова, а это значит, что меня ждёт капитальный разнос.
— Принцесса, иди посмотри телевизор. Сейчас как раз мультики показывают, — присаживаюсь на корточки и целую своё сокровище в курносый носик.
— Ура! Мультики!
Как только дочурка стремглав убегает в гостиную, я приподнимаюсь и тут же напарываюсь на негодующий взгляд.
— Как её зовут?
— Кого? — в непонятках спрашиваю я.
— Ту девку, с которой ты был в постели!
— Тамара Александровна. Знаю, поверить трудно, но у меня с ней ничего не было. Я вообще не знаю как она пробралась ко мне в кровать. Может из-за грозы. Ночью она была слегка напугана.
— Меня не волнует что у тебя с ней. Просто назови мне её имя.
— Надя, — выдыхаю я. — Её зовут Надя. Это разве что-то меняет?
Приложив ладонь к губам, женщина медленно, будто находясь в забвенном трансе, разворачивается на пятках и устремляется в кухню. Опасаясь за здоровье своей бывшей тёщи, я следую за ней по пятам.
— С вами всё хорошо?
Женщина лишь угукает и многозначительно пожимает плечами.
— Дай мне время прийти немного в себя.
Навалившись на стену, она наполняет стакан водой из-под крана, затем устало присаживается на угловой диванчик и полностью осушает его.
— Валерьянка есть? — спрашивает она.
Да что же там такое? Я немедленно хочу узнать правду, а она будто нарочно оттягивает момент истины. Отыскав в ванной комнате аптечку со скудным ассортиментом медикаментов, я нахожу успокоительное и передаю весь стандарт женщине.
В нетерпении присаживаюсь напротив неё и как только она проглатывает таблетку, стучу кулаком по столу.
— Довольно! Сколько можно? Скажите вы мне или нет что всё это значит? — женщина вздрагивает, но в то же мгновение отмирает, понимает, что ей уже не отделаться. Она не выйдет отсюда пока не внесёт хоть какую-то ясность в эту неразбериху.
— Я солгала, — произносит и выдерживает паузу. Я как могу держусь, чтобы не прикрикнуть на женщину. Эти заминки меня точно доконают. — Мой Толя не умер, — досадливо поджимает она свои губы и подымает на меня взгляд, проверяя мою реакцию. Внешне я сдерживаю спокойствие, но внутри меня бушует ураган противоречивых эмоций.
— Тогда что же с ним случилось?
— Он уезжал по работе в Магнитогорск и случилось так, что там он встретил другую женщину, гораздо моложе меня. Толя остался там! Он променял нас с Мариной на неё! — с холодным презрением в глазах она указывает в стену, за которой находится Надя.
— Чего, блин?
— Надя — сводная сестра нашей Мариночки.
— Ох, — только и могу сказать, поскольку сказанное не укладывалось в сознании.
Час от часу не легче. Хорошо, что я сижу, иначе точно бы рухнул на пол от такой новости.
— Я запретила ему видеться с Мариной, как только узнала, что тот ждёт ребёнка от другой женщины. Он каждую неделю писал письма. В них он умолял меня участвовать в жизни нашей дочери, но тогда я была слишком гордой, чтобы предоставить ему эту возможность. Мы ведь даже не были в браке. Я подумала, что если скажу Марине, что её отец погиб, то она перестанет надеяться на то, что он вернётся. Я верила, что так будет только лучше. Как-то раз он даже приехал. Стоял на коленях и умолял меня повидаться с Мариной, а я же… — задыхается она, рыдая в три ручья, а потом дрожащими руками выдавливает из стандарта ещё одну таблетку успокоительного и проглатывает её. — После этого случая я вынуждена была сменить место жительства, — задрав голову вверх, она сдерживает поток своих безудержных слёз, но мне нисколько не жаль её. — Боже, он ведь даже не знает, что нашей Мариночки больше нет.
Ком горечи встал в моём горле. Он мешает мне не только дышать, но и говорить:
— Как вы могли лишить её отца? — осуждающе качаю я головой из стороны в сторону, вперившись гневливым взглядом в бледное лицо женщины. — Вы хоть в курсе, как она надеялась когда-нибудь снова встретиться с ним? Она не верила в то, что он умер! Марина каждый год в день его рождения пекла торт, и не съев ни кусочка, выбрасывала, только потому что чуда не происходило! Для неё он был всем, а вы безжалостно лишили её этого! Вы — монстр, Тамара Александровна!