о лечь собака.
Это была могила. Она настолько близко примыкала к стеблю кукурузы, что часть корня обнажилась. Закончив копать, старик немного отдохнул, лёжа на земле, затем подошёл к очагу и заглянул в кастрюлю. В ней по-прежнему было полчашки крысиного отвара и шесть пятнышек жира, плававших на поверхности у стенок, словно лодки, причалившие к берегу. Старик хотел пить. Он зачерпнул немного бульона ложкой, но снова отложил её и сказал: «Нет, эти полчашки отвара для пса. Слепыш, ты уже три дня не пьёшь, почему?»
Пёс лежал под навесом, эти три дня он почти не шевелился. Освежающий лунный свет заливал его тело. Приподняв голову, Слепыш устремил свой незрячий взор туда, откуда доносились слова хозяина, но, ничего не ответив, снова опустил голову на передние лапы. Небо уже начинало светлеть. Это был момент, когда цвет ночи над горами сменялся дневным сиянием. Старик припал к бочке и отпил несколько глотков. Затем он взял ножницы и, словно шилом, пробил отверстие в нижней части бочки.
Когда из отверстия начала сочиться вода, старик залепил её землёй. Казалось, делать ему больше было нечего. Он повесил мотыгу на дерево, положил лопату рядом с могилой, плотно прикрыл бочку циновкой, свернул слоями одеяло под навесом, аккуратно разложил под столбом чашки, ложки, палочки для еды. Затем встал перед стеблем кукурузы, взглянул на листья — их полностью поглотила желтизна — и сжал пальцами дряблый початок, напоминавший мешочек с водой. Повернув голову, старик увидел, что солнце готовилось всплыть между двумя вершинами на востоке. Красный рассвет кровавым океаном залил горы и равнины. Старик, стоя между навесом и стеблем кукурузы, взглянул на горы, и ему показалось, что он увидел там тысячи пасущихся красных коров…
Старик знал, что сил у него совсем не осталось. Потерев глаза, он посмотрел на небо и увидел, что окаймлённые золотом чешуйчатые облака скользят перед солнцем, словно рыбки, плавающие в красном озере. «Сегодня солнце будет весить не меньше одного ляна и четырёх цяней», — подумал он и, обернувшись, взглянул на весы, лежавшие под навесом. Он подошёл к собаке, погладил её, взял на руки и положил в недавно вырытую могилу, чтобы она своей шерстью обтёрла её стенки. Затем достал пса из канавы и произнёс: «Слепыш, либо ты умрёшь первым, либо я. Кто из нас останется в живых, тот и должен закопать того, кто умрёт».
Сказав это, старик погладил пса по спине, вытер слёзы в уголках собачьих глаз и достал из мешка медную монетку. Положив её на ладонь иероглифами кверху, он взял переднюю правую лапу пса, потёр ею монету и сказал: «Кому жить, а кому умирать — пусть решает судьба. Я подброшу эту монету, и если она упадёт иероглифами кверху, то ты закопаешь меня, и я стану удобрением, если иероглифами книзу — я закопаю тебя, и ты станешь удобрением». Два пересохших колодца собачьих глаз внимательно смотрели на старика. Лапа неподвижно лежала на монете в ладони хозяина. Мутные чёрно-красные слёзы капали в недавно вырытую стариком могилу.
Старик успокаивал: «Не надо плакать. После смерти, если моей душе суждено будет переселиться в тело животного, я стану тобой, а если тебе предложат стать человеком — становись моим ребёнком, и мы, как и прежде, будем вместе». Пёс перестал плакать. Он изо всех сил пытался встать, но его передние лапы обмякли, и он снова повалился на землю возле могилы.
Старик ещё раз предложил Слепышу допить полчашки крысиного отвара, но пёс отрицательно покачал головой. Тогда старик сказал: «Пора кидать монетку, пока у каждого из нас ещё есть силы, чтобы закопать другого».
Слепыш повернул голову в сторону выкопанной могилы. Погладив его в последний раз по спине, старик поднялся с бугорка, на котором сидел. Солнце широкими шагами продвигалось к вершине хребта. На обширной, объятой огнём земле уже можно было различить нарастающий звук разгорающегося пламени, словно с другой стороны хребта то поднималось, то опускалось развевающееся на ветру полотнище. Старик выругался, в последний раз посмотрел на монету и, повернувшись к собаке, сказал: «Ну что, начнём?» Потом подбросил монету в воздух. Солнечный свет был плотным, и монета, натолкнувшись на твёрдые пучки солнечных лучей, издала красный металлический звон. Вращаясь, она в падении разрезала лучи света на мелкие кусочки. Старик внимательно, до рези в глазах, наблюдал за летевшей монетой, будто это была огромная капля дождя, неизвестно откуда взявшаяся. Пёс услышал, как медная монета наконец упала на землю с красно-жёлтым звоном — так падает на траву спелый абрикос. Старик направился к монете. Пёс последовал за хозяином. Подойдя к взрыхлённому мотыгой участку земли, старик нагнулся, поднял монету и, повернувшись к собаке, спокойно сказал: «Слепыш, сходи и допей отвар, чтобы у тебя были силы рыть землю». Пёс стоял не шевелясь. Старик настаивал: «Иди. Слушай меня».
Слепыш по-прежнему не двигался. Он снова согнул передние лапы перед хозяином. Но старик был неумолим: «Не нужно кланяться мне. Это воля неба — я стану удобрением для кукурузы». Однако взял монету, подошёл к собаке и нежно погладил её по голове со словами: «Говоришь, что чувствуешь себя виноватым, тогда я подброшу монету ещё два раза. Если из трёх подбрасываний два раза выпадут иероглифы — умирать мне, а если два раза оборотная сторона — умирать тебе».
Пёс поднялся с земли. Старик снова подбросил монету. Она упала прямо перед собачьей мордой. Старик взглянул и сказал: «Нет смысла дальше бросать», — и мягко опустился на землю. Пёс отыскал то место, где раздался звук упавшей монеты, потёр лапой и лизнул языком верхнюю её часть. Потом лёг на землю, и вскоре под его головой образовались два влажных комка глины.
Старик сказал: «Пойди, допей отвар и закопай меня». Он поднялся и взял из-под навеса тонкую бамбуковую палку в два с лишним чи длиной. Палка была полой и свободно пропускала воздух. Старик вставил палку в маленькую дырочку в нижней части бочки, с помощью резиновой прокладки заделал отверстие вокруг палки, чтобы не было протечек. Затем нажал на внешний конец этой полой палки — из него показалось маленькое зёрнышко воды. «Кап-кап», — капли сверкали, как зёрна. Одна за другой они падали у самого корня кукурузы. Можно было услышать сине-красный звук впитывающейся в почву воды, и вскоре земля вокруг пропиталась влагой.
Около стебля кукурузы старик насыпал кучку земли, чтобы лишняя вода стекала подальше. Закончив эту кропотливую работу, он отряхнул землю с рук и посмотрел на солнце над самой своей макушкой. Взял весы и в последний раз взвесил солнечный свет — один лян и пять цяней. После этого старик взял плеть, встал на открытом участке земли и раз десять взмахнул ею в сторону солнца, отчего солнечный свет, словно лепестки грушевого цвета, осыпался у него на глазах множеством мелких осколков. Совершенно выбившись из сил, старик повесил плеть на место и закричал во всю глотку: «Я — твой предок Сянь-е — всё ещё могу вырастить стебель кукурузы, чтобы он дал плоды. И что ты со мной, Сянь-е, можешь сделать?»
В лучах солнечного света раздалось песочно-жёлтое хриплое эхо, похожее на звук, который издаёт треснувший гонг. Эхо неслось от одного склона к другому, всё дальше и дальше, постепенно затихая, пока совсем не смолкло. Дождавшись тишины, старик подтащил циновку к середине канавы-могилы и обратился к лежавшему слепому псу: «Закопаешь меня и иди на север по дороге, о которой я тебе говорил, пока не дойдёшь до оврага с родником. Там есть вода, а ещё вся земля там усыпана объедками бурых волков. Там ты сможешь дожить до конца засухи и дождаться возвращения селян. А я уже не жилец — не сегодня, так завтра умру».
Солнце светило прямо на макушку старика, и кусочки земли в его волосах при каждом движении сталкивались друг с другом. Договорив, старик стряхнул землю с волос и лёг вплотную к стенке канавы, на которой выступали корни кукурузы. С головы до ног накрывшись циновкой, он велел: «Слепыш, копай. Засыпь меня землёй, а потом иди на север».
В горах стояла мёртвая тишина. В беспощадных лучах солнца таилась мощная сила, которая могла в любую минуту вспыхнуть пылающим огнём. Запах выжженной земли, словно дым, крутящимся вихрем разлетался в безграничной пустоте. На горных вершинах, в ложбинах, в деревнях, на дорогах, в руслах пересохших рек — везде разливался густой и вязкий солнечный свет, похожий на серебристо-золотистый бульон.
Считается, что если осенью нет дождя, то зима обязательно будет снежной. Однако зима никак не приходила. Когда же она наконец наступила, то была холодной и беспощадной, но такой же сухой. Сильнейшая засуха длилась непрерывно до сезона созревания пшеницы[77] следующего года. Вот тогда, наконец, появились дождевые облака. Они то сгущались, то рассеивались на протяжении почти двух недель. Только спустя полмесяца пошёл дождь. Тяжёлый сумрак покрывал горы Балоу целых сорок пять дней. Дождевая вода залила всё вокруг. Дождь застилал землю, будто весь мир накрыла огромная волна. Когда дождь закончился, наступил сезон посадки осенних культур. В горах стали появляться люди, тащившие с собой одеяла, чашки и плошки, в руках они несли годовалых малышей. Ночью шорох шагов в лунном свете был сине-белым, он то доносился, то прерывался. Когда наступил день, люди хлынули непрерывным потоком. По склонам, словно шум бурного речного потока, разносился скрип телег и коромысел, а также звуки человеческой речи — красно-белые возгласы радости и удивления при виде редкой зелёной травы и листвы на деревьях.
Сезон посадки осенних культур стремительно приближался. Вернувшиеся в родную деревню после долгих скитаний люди вдруг испугались, осознав, что ни в одном доме, ни в одном дворе не осталось семян! В горах Балоу в радиусе нескольких сотен ли не было ни зёрнышка.
Вдруг кто-то вспомнил, что ровно год назад почтенный Сянь-е остался здесь, чтобы заботиться о ростке кукурузы. И тогда люди отправились на его поле за восемь с половиной ли. Ещё издалека они заметили на участке в один му и три фэня одиноко стоящий навес. Добравшись до него, селяне увидели, что на поле, которое старик обрабатывал, трава росла так пышно, как будто была специально посажена, и от неё шёл чистый голубой аромат свежей зелени и приятный жёлто-белый запах глины. Этот нежный травяной аромат, похожий на плеск воды тихой ночью, со звоном растекался по го