рывы разорвали его тело на сотню разрозненных ошмётков мяса. Когда все они рухнули на землю, пулемётчика в них было уже не узнать. Убийство при помощи взрывчатки, несомненно, является одним из самых зрелищных способов истребления людей. В доли секунды взрывчатка и людские тела сливаются в единое целое, в нечто, что уже невозможно разделить никаким способом. Взрывы продолжались целых пять минут. За эти пять минут несколько десятков разложенных костров успели превратиться во множество мелких пылающих костерков. Пропитанные таким количеством людского и конского жира, они долго не могли угаснуть. Густой обстрел, который сразу по окончании взрывов начали военные, вёлся хладнокровно, его действие было точнее взрывов. Из близлежащих конюшен и пристроек был одновременно открыт смертоносный огонь. В дело были пущены двадцать с лишним пулемётов японского и советского образцов, одни — с изогнутой рукоятью, другие — с вращающимся диском. Эти выстрелы, словно густой сетью, накрыли оставшихся в живых бандитов, которые метались по полю, пытаясь уйти от смерти. Пули шутя настигали людей и коней, отчего те валились на землю, точно мешки с зерном. Пули то и дело сталкивались друг с другом, издавая высокий пронзительный свист. Отец одним из первых выскочил из укрытия. В руках он крепко сжимал винтовку со штыком. Выбегая из-под навеса, отец обо что-то споткнулся и упал на землю. Штыком собственной винтовки он рассёк себе подбородок. Он споткнулся об оторванную взрывом по самую шею конскую голову. Глаза лошади были открыты, изо рта выступила белая пена. Солдаты и конюший подхватили отца, он, бранясь, оттолкнул их от себя и ринулся в самую гущу схватки. Штык его винтовки мог похвастаться на весь мир качеством стали и мастерством изготовителей, тем не менее он не мог не погнуться. Когда отец остановился, чтобы отдышаться, покончив с четвёртым бандитом, его штык погнулся, весь пропитанный горячей кровью, и стал непригоден. Во время рукопашной схватки с левого плеча отца сполз белый платок, и отец чуть было не оказался на пороге смерти. Командир роты в составе 359-й бригады был упоён схваткой. В том рукопашном бою он поразил по меньшей мере восьмерых бандитов и сам уже был весь изранен. В гуще схватки он вдруг углядел рослого верзилу, на левом плече которого не было белого шарфа. Не произнеся ни слова, с винтовкой наперевес, он ринулся к этому верзиле. Этим верзилой был мой отец. У конюшего был зоркий глаз и быстрая рука, он оттолкнул отца в сторону и проревел командиру роты: «Твою мать! Это же наш командир!» Командир роты ничего не ответил. Сжимая винтовку, он развернулся и кинулся в толпу людей. В этот момент отец заметил, что десять с лишним бандитов ползут в сторону пролома в валу, намереваясь бежать. У отца из ушей и ноздрей непрерывно хлестала кровь — последствие мощного взрыва. Отец прокричал: «Задержите их! Не дайте им уйти!» Но никто не слышал отца, все вокруг, забыв обо всём на свете, были заняты истреблением врага. Отец подскочил к маленькому костерку, поднял обронённый кем-то пулемёт и, пошатываясь, устремился к пролому. Отец крепко сжимал в руках пулемёт. Под градом пуль бандиты принялись плясать на снегу, падая один за другим на землю. Больше они не поднимались. Оставшиеся пули взметали снег, отчего тот осыпался, будто мука. Промёрзшая земля, укутанная глубоким снегом, превратилась в беспорядочные соты. Отец прекратил огонь, только когда израсходовал все патроны. Он отвернулся, вытер с лица кровь и снова окинул взглядом поле. По нему метались языки пламени, летели брызги крови. Снег растаял, отчего на поле то там, то сям образовались лужи грязи. В этой грязи повсюду валялись внутренности и части человеческих и конских тел. Люди копошились в этой грязи, ползали, катались, убегали и догоняли своих жертв. Убийцы и убитые одинаково молчали. Ни те, ни другие не могли произнести ни звука.
Битва длилась один час. Внезапно выстрелы стихли. Трупы тысячи четырёхсот людей и двух тысяч восьмисот коней заполнили собой всё поле. В нос бил резкий запах свежей крови. Кровь текла ручьями по полю. Когда костерки один за другим угасли, кровь застыла, превратившись в чёрную ледяную корку толщиной в половину чи. Солдаты то и дело поскальзывались на ней. Победители без всякой опаски уселись на трупы, переводя дух. Они смертельно устали. У них даже не было сил, чтобы перевязать собственные раны. Потом они медленно поднялись и принялись убирать трупы. До самого утра среди кучи трупов, рассортированных на маленькие кучки, происходило какое-то копошение. Время от времени раздавался хруст раскалываемого льда. Бойцы, стоя посреди горы трупов, проводили опознание бандитов, одного за другим. Всего отсекли тридцать голов. В ходе повторного опознания в четырнадцати из них признали головы бандитов из списка командующего. Эти головы без промедления были завёрнуты каждая в отдельное одеяло и приторочены к седлу. Хоронить тела, этот тяжкий труд, доверили добровольцам из отрядов общественной безопасности. После пронзительных звуков военного горна армия покинула деревню. Горстка стариков и детей смотрела издалека им вслед. Их руки были прижаты к груди, взгляд застыл, на измождённых лицах замёрзли невыплаканные слёзы. Простолюдины и солдаты — никто не произнёс ни слова.
Тридцать три года спустя новое поколение солдат — пятеро подростков со двора, где жила наша семья, — отправилось на новую войну, которая бушевала на юге. Это была гражданская, междоусобная война. На этой войне молодое поколение китайских солдат отдало свои жизни и кровь во имя защиты национального достоинства. Вопреки всем ожиданиям, эта война закончилась на удивление быстро. Однако, как бы то ни было, окончание войны — это всегда радостное событие. Из пятерых ушедших на войну юнцов с нашего двора домой вернулось трое. Одному из них снарядом перебило позвоночник, он до конца жизни остался парализован. Другому взрывом противопехотной мины оторвало ногу, остаток своих дней он провёл в инвалидной коляске. Раньше они были моими приятелями. Мы частенько играли в мяч на выметенной дочиста баскетбольной площадке. Когда-то мы выиграли у команды из комендатуры с таким счётом, что те полмесяца стыдились показаться нам на глаза. Теперь же четверо из этих парней уже никогда не смогут сыграть в мяч. С этим мне было очень тяжело смириться. Уже долгое время я тоскую по нашей баскетбольной команде, которой больше не существует.
Когда к нам во двор под гром аплодисментов, посреди венков из живых цветов внесли тела троих покрывших себя славой ребят, я заметил, что отец внезапно помрачнел. Он раньше времени ушёл с собрания, посвящённого описанию героических подвигов покойных, закрылся в комнате и больше не выходил из неё в тот день. Отец был так мрачен, что на него было страшно смотреть. Он то и дело ругался с матерью по всяким мелочам. Он повырывал с корнем розы, которые недавно посадила мать, сказав, что когда они будут цвести, то засыпят весь двор своими кроваво-красными лепестками, и это будет всех нервировать. В таком настроении отец походил на ребёнка с дурным характером. Во время ужина он заперся в комнате и отказался выходить к столу. Мы по очереди ходили звать его, но он не открывал. Из комнаты отец громко кричал: «Я не буду есть! Я сказал, что не буду есть! Я сказал, что не буду есть, значит, я не буду есть! Зачем вы хотите, чтобы я ел? Чего вы в конце концов хотите?» В запертой комнате он колотил об пол безделушки и кричал: «Я вам не верю. Я смотрю, вы хотите меня со свету сжить!» Мы тихо-мирно уселись в столовой за стол. Ни мы, дети, ни мать — никто не понимал отца. Мы все считали отца неразумным ребёнком, который дал волю своему дурному характеру. Мы ели блюда, которые обычно любил есть отец. Ещё мы пили пиво, щедро заливая себе в живот его ледяную пену. Никто из нас не хотел сживать со свету отца. По моему разумению, люди, которые хотели сжить отца со свету, безусловно, имелись, но это были не какие-то посторонние люди, а сам отец собственной персоной.
В тот вечер после ужина мы на кухне помогали матери прибрать посуду и палочки для еды. Я всё делал ловко и аккуратно, я был похож на вышколенную опытную домохозяйку. Мать похвалила меня: «Ты в сто раз лучше отца, ты умеешь мыть посуду, а твой отец даже палочки не может подобрать». Однако через какое-то время она добавила: «Твой отец умеет воевать, умеет ездить верхом. В этом он лучше тебя в тысячу раз». Я спросил: «Что случилось с отцом?» Мать сказала: «Что ты говоришь? Что с кем случилось?» Я снова спросил: «Почему он не сел с нами за стол? Он должен был выйти и поесть с нами. Разве мы что-то сделали не так? Или ты, мама, что-то сделала не так?» Мать принялась яростно драить котёл. Она сказала: «Что я сделала не так? Ничего я такого не делала. Что я могла сделать не так?» Она сказала: «Хочет найти виноватого, пусть винит себя самого. Он такой, какой есть. Такой у него характер. Такой у вашего отца характер. Он упрямый. Вот какой ваш отец».
В 1945 году на Дунбэйском фронте произошли неуловимые на первый взгляд перемены. Летом и осенью того года непобедимая Квантунская армия познала горечь поражений. Забайкальская армия советского маршала Малиновского под прикрытием танковых войск ворвалась в долговременные укрепления Квантунской армии и смолола в мясной фарш спесь и высокомерие её солдат. Некогда прославленный на весь белый свет своей заносчивостью флаг Восходящего Солнца был стыдливо приспущен. За считанные дни большинство крупных и средних городов Дунбэя оказались в руках советской армии. Некоторые же города были заняты войсками по борьбе с японскими захватчиками. Однако этим дело не кончилось. В двух противоборствующих лагерях многократно меняли главнокомандующих. Свежие военные силы стремительным, неукротимым потоком хлынули в Дунбэй. А что представлял из себя Дунбэй? Дунбэй был крупнейшей базой тяжёлой промышленности Китая, где производилось девяносто процентов китайской стали, добывалось шестьдесят процентов китайского каменного угля, вырабатывалось сорок процентов всего электричества. Кроме того, в Дунбэе находились к