Чжан Даминь и вправду оцепенел. Он начисто упустил из виду восемнадцатидюймовый телевизор марки «Куньлунь». Он выругался про себя даже громче, чем Саньминь — куда же поставить, куда поставить, куда, куда, куда, куда… Эти слова беспрестанно эхом звучали у него в голове.
— Саньминь, что ты так волнуешься? Это же всего лишь телевизор.
— …Куда поставишь телевизор?
— Я его целый день буду в руках держать, не сердись ты так!
Чжан Даминь привинтил с четырёх углов разделочной доски болты, к ним прикрутил четыре проволоки, а потом между болтами и проволокой водрузил телевизор. А потом… потом Чжан Даминь подвесил эту дурацкую чёрную вещь к балке внешней комнаты.
Свадьба была достаточно простой, однако этот подвешенный в воздухе телевизор стал предметом веселья, удивления и одобрения. Чжан Даминь, оставив невесту, встал под разделочной доской и полчаса рассказывал, что к чему. Он то доставал антенну, то вынимал источник тока, создавалось впечатление, что он выбирает себе провод, чтоб повеситься.
Веселье завершилось, все разошлись, молодожёны вошли в комнату для новобрачных. Наконец-то поженились. Наконец-то отгородились ото всех. Совершенно голыми они забрались на кровать, принадлежащую им одним. Чжан Даминь стоял на коленях в ногах кровати, то казалось, что он бежит стометровку, то казалось, что он только что завершил марафон, разные чувства переплетались в его душе, ему казалось, что всё происходит, как во сне. Ли Юньфан спросила, опираясь на изголовье кровати:
— Даминь, ты любишь меня?
— Если бы я тебя не любил, разве так старался бы?
Молодые люди зажили по-настоящему счастливой жизнью.
В июле следующего года три раза прошёл сильный дождь. Во время второго ливня канализация дворика засорилась из-за утонувшей кошки. Вымокший Саньминь, с нежностью прикрывая дождевиком свою одиннадцатую подружку, подошёл ко входу в дом. Ой! Раздался женский визг. Чжан Даминь в это время вычерпывал воду в одних трусах, похожих на рваную тряпку, которые еле держались на ягодицах. Услышав этот визг, Чжан Даминь поспешно прыгнул в воду. Дворик был похож на бассейн. Посередине была проложена доска, по обеим сторонам которой теперь плавали тазик для умывания и голова Чжан Даминя. Голова была вся мокрая, на лице не было никакого выражения, как будто голова сама по себе плавала там без тела. Из-за этого визга одиннадцатая подружка Саньминя произвела на Чжан Даминя крайне неприятное впечатление. Братец выбирал-выбирал, перебрал всю редьку на поле в полгектара и выбрал эту! Эх, никакого вкуса.
Саньминь, держа девушку за руку, ступил на доску, как будто спускался с корабля по сходням или даже на оборот — с пристани на корабль. В комнате было темно. Слышался шум дождя, вода медленно прибывала. Корабль мог вот-вот потонуть, качаясь на волнах в бурю. Ой! Чжан Даминь опять услышал визг. Девушка, едва вступив на корабль, тут же опрокинула ночной горшок, полный дождевой воды.
Саньминь вышел под дождь. Помогая вычерпывать воду, он сообщил тяжёлую новость. Он сказал: «Брат, я в мебельном магазине заказал двуспальную кровать и деньги уже отдал». Раздались раскаты грома. Чжан Даминь втянул голову в плечи, задрожал, как будто двуспальная кровать с грохотом упала с неба.
— Брат, помоги мне придумать, куда её поставить?
— Не будешь дальше выбирать? Устал?
— Как ни выбирай, только она одна.
— Ничего, что она такая нервная?
— Я привык, нормально.
— На вид достаточно легкомысленная.
— Она такой кажется, на самом деле совсем не легкомысленная, а очень понимающая. Всегда плачет во время фильмов. Если я буду к ней плохо относиться, то она и под колёса прыгнуть может, такая импульсивная. Это судьба. В любом случае, кровать уже куплена. Ведьма она или жаба, я её не променяю ни на кого.
— Зачем спешить с покупкой кровати, разве мебельный магазин закрывается?
— Моя вода тоже вскипела, я тоже хочу её налить в термос. Брат, выбери место, завтра я закажу велорикшу, чтоб её привезти. Обо всём остальном тебе не придётся заботиться.
— Не нанимай велорикшу, это дорого. Я сам принесу кровать, а ты придумай место, куда её поставить, хорошо?
— Нет. Ты не думай о перевозке, думай о том, куда поставить, в нашей семье только ты умеешь это делать. Куда скажешь, туда и поставлю. Если не придумаешь, куда поставить, не поможешь мне, то я не женюсь!
— Глупости, если я поставлю её в туалет, ты согласишься?
— Нет.
— Если ты не согласишься, я соглашусь. Завтра же перееду в туалет жить. Не дадите жить в туалете, буду жить в мышиной норе, там не разрешите, поселюсь в гнезде сороки, а если в гнезде не позволите жить, поселюсь, мать твою, в канализации вместе с дохлой кошкой! Я…
— Брат, не сердись на меня, зачем ты это говоришь на всю улицу?
— А мне так нравится!
Чжан Даминь подскочил ко входу и заорал, стоя под дождём. Яростно кричал он всякую чушь, трусы потихоньку соскользнули вниз, оголив две грязные ягодицы.
— Буду завтра спать в туалете! В полицейском участке! Мне так нравится!
В комнате раздался стук. Ой! Девушка Саньминя словно ослепла, и память у неё отшибло: она снова в том же самом месте наткнулась на несчастный ночной горшок.
Ой!
Пусть буря будет ещё более ожесточённой!
Кто-то собрался жить в туалете!
Потом Чжан Даминю пришлось объяснять соседям, что это были слова, сказанные в гневе. Что он понимает, для чего предназначен туалет, одним словом, что он не для того, чтобы в нём спать. Если бы это был свой собственный туалет, то ничего страшного. Но двуспальная кровать перегородила бы общий выход, это неправильно и аморально. Как же он может там жить?
Мать поддержала разговор, сказав, что это истинная правда, ведь он боится червей.
Вопрос туалета был решён. А вопрос с двуспальной кроватью не сдвинулся с места, никто не мог ничего придумать. Когда в третий раз дождь полил как из ведра, Чжан Даминь проснулся в ночи. Открыл глаза, обдумал один способ, зевнул, обдумал другой способ. Никак не мог уснуть. Наощупь он пробрался на кухню, чтоб попить, чайник, однако, не нашёл, зато руки его наткнулись на волосы. Сверкнула молния, и под волосами обнаружилось лицо Саньминя, замершее, позеленевшее и даже немного посиневшее, похожее на огромную сорванную, но не созревшую тыкву. С Чжан Даминем чуть сердечный приступ не случился, и голос вдруг пропал. Он понял, что если брат будет так тосковать и дальше, то просто погибнет. Двуспальная кровать убьёт его несчастного младшего брата.
— Ты чего это делаешь? Не спится?
— Боюсь засыпать… Глаза закрою и вижу только ноги…
— Какие ноги? Женские?
— Нет… лошадиные… табун лошадей скачет ко мне, цок-цок, цок-цок… и всё — лошадиные ноги. Только глаза закрою, не вижу ничего другого, только лошадиные ноги кофейного цвета!
— Саньминь, ты болен.
— А когда они приближаются, то это уже не лошадиные ноги…
— А какие?
— Ножки кровати, столько, что и не сосчитать…
— Саньминь, ты точно болен.
— Брат, я не болен.
Чжан Даминь зажёг сигарету Саньминю, затем себе. Он курил и вздыхал, слушая шум ветра и дождя. Он чувствовал, что его жизнь, его счастливая жизнь будет разрушена мчащимся табуном кроватей с копытами на ножках.
— Я не болен, но мне так плохо.
— Почему тебе плохо?
— Не могу сказать.
— Ты должен сказать. Если в себе держать, то опухоль вырастет.
— Вот здесь… между бровями и чуть выше, как будто трещина… Так плохо… Вчера во второй половине дня я ходил к начальнику поговорить, хотел, чтобы мне выделили комнату. Я… Я хотел обсудить вопрос о том, чтобы мне выделили комнату. Я ходил к начальству… ходил к начальству…
Саньминь заплакал, всхлипнув несколько раз.
— Говори скорее, не тяни!
— Начальник ко мне хорошо относится, спросил, стою ли я в очереди на жильё. Я говорю, стою. Он сказал: ты хороший товарищ, хороший молодой человек, стой спокойно в очереди, если никто не вклинится, то в первой половине двадцать первого века ты обязательно получишь свою собственную комнату.
— Ты сам напросился, подставив рот для испражнений!
— …Я ему говорю: а можно я вне очереди? Начальник в ответ: ты хороший товарищ, хороший молодой человек, вне очереди нельзя. Я говорю: а почему Сяо Ван пролез без очереди? Ведь он пришёл позже меня и работает хуже. Начальник сказал на это… Он сказал: а ты знаешь, кто отец Сяо Вана? Брат, мне так плохо…
Саньминь снова заплакал.
— Мне тоже плохо. Но сейчас уже поздно просить маму подыскать тебе отца с положением. Ты бы в тот момент встал на колени и попросил начальника стать тебе крёстным отцом, так ведь вряд ли у него нет сына, так что и это уже поздновато…
Саньминь молча вытер нос. Чжан Даминь подошёл ко входу в кухню, посмотрел наружу через порог, похожий на дамбу. Воды скопилось не много, до опасной отметки ещё далеко. Он бросил окурок в лужу, огонёк треснул и исчез.
— Саньминь, я придумал.
— Что ты придумал?
— Мысль ещё не созрела. Я всё обдумывал, говорить ли тебе. Думал, думал и решил тебе сказать. Так будет лучше для твоего душевного состояния. Ты постоянно думаешь о ножках кроватей, скамеек, загнал себя в тупик, из которого не выбраться. Тебе надо попробовать втиснуться в другое место. Канализация забита мёртвой кошкой. Так то кошка, а если ты втиснешься, то, возможно, и пролезешь. Не по-настоящему, это я так, к примеру, чтоб прояснить позицию. Мы не можем опираться на кого-либо, не получится. Мы опираемся на то, что везде пролезем. Вроде и нет выхода, а мы всё-таки его найдём. Вроде и нет места для двуспальной кровати, но, чуть поднатужившись, придумаем, куда её втиснуть. Саньминь, мой способ на самом деле очень прост. Мне просто неловко его вслух произнести. У нас ведь есть двухэтажная кровать, составленная из двух односпальных?
— Ты имеешь в виду…
— Также сложить две двуспальные кровати.
— Сложить?
Саньминь тихонько рассмеялся, заговорил сам с собой, очень возбудился, долго потирая руки от радости. Однако вскоре он угомонился. Видно, понял, что сложить кровати — это крайне сурово, совершенно не стоит так радоваться. Он покачал головой, вздохнул, крепко обхватив плечи, как будто только что примчавшиеся ножки кровати лягнули его в живот. Чжан Даминь тоже замолчал. Он почувствовал неприятный запах. Да, сложить кровати и впрямь плохая идея. Поначалу показалось нормальным, но, поразмыслив глубже, понял: нет, не пойдёт. Сложенные двуспальные кровати не тол