Если это так, Билли преуспел. Едва научившись говорить, он стал вести сам с собой оживленные беседы в пустой комнате. Когда он еще не умел складывать предложения, в углу гостиной все время слышалось невнятное бормотание: это Билли и его Морж Жорж планировали нападение на юкку в другом углу. Через минуту он рассыпался в благодарностях перед кататоническим семейством плюшевых кроликов за приглашение на чай. С коллекцией стеклянных зверушек зачастую велись задушевные беседы об ужасах пленения (с дельфинами), о зимней спячке (с дикобразами), о вреде, наносимом мышами (с котятами), о боевых подвигах по писанью и каканью (со слонами) и о гибели матери Бэмби (с оленями).
Когда Билли отдали в детский садик, разбив сердце бедняжке Эстер, у него уже сформировался широкий круг интересов, включающий, в частности, прыжки в воду:
— Пап! Смотри, как я в лужу прыгаю!
И переработку мусора:
— Пап, смотри, какую я хорошую дрянь нашел!
И музыкальную импровизацию:
— Пап, послушай, как я буду попой трещать!
Потом он оказался большим ценителем экстравагантной одежды. Его звездный час настал летом, когда в школе приближался фестиваль и дети готовили маскарадные костюмы. Глория нарядилась колдуньей, Джед — пиратом. А Билли?
— А я хочу быть Белоснежкой!
Отговорить его не удавалось никаким способом. В поисках соответствующего костюма он уже рылся в шкафу с нарядами Глории, где добыл платье с корсажем и пышными рукавами, а парик завершил ансамбль.
— Но почему Белоснежкой? — спросил я.
— Она умеет кружиться! И еще у нее есть губная помада!
Я пытался его вразумить:
— А зато эти все гномы в доме палец о палец не ударили! Они тебя замучат хозяйством, ты света белого с ними невзвидишь, целыми днями будешь штопать Простаку носки!
Билли не проникся.
— Ее кролики любят. И птички тоже!
Имя Билли придумала его мать. Она думала назвать его Просто Уильямом[9]. Так в ней проявлялась сентиментальность, которую я прежде считал очаровательной чертой характера, но теперь уже признавался себе, что терпеть ее не могу. Странно, как все меняется. Я допускаю, что у моего сына и у Ричмала Кромптона есть нечто — мальчишеская неутомимость. Но вряд ли тот парень разделяет любовь Билли к переодеванию. Или к готовке. Кухней Билли заинтересовался, когда только учился ходить. К концу дня он ужасно уставал и находил успокоение, обняв меня за ногу, когда я готовил спагетти по-болонски. О, сколько раз мы с ним зависали над горячими тарелками! О, наш бессмертный диалог!
Билли:
— Папа у нас готовщик!
Папа:
— Это точно!
Билли:
— Пап, а давай я тебе помогу?
Папа:
— Ох. Ну если уж тебе так приспичило.
«Помогая» мне на кухне, Билли заходил в тот мир, куда не ступали его старшие брат и сестра, особенно после того, как их мать ушла из дома. Долгими зимними вечерами, когда Глория усаживалась смотреть шоу Опры или «Голого повара», а Джед как всегда прятался в своей комнате, Билли наблюдал мои старые фокусы с хлебами и рыбой. Иисус фокусничал по-своему, а я — с помощью «Таппервер». Несколько месяцев на грани бедности научили меня уважительней относиться к еде. Ни одна тарелка фасоли не остывала настолько, чтобы остатки нельзя было сунуть в пластиковый контейнер и разогреть мне завтра на обед. Ни одна недоеденная картофелина не признавалась достаточно старой, чтобы ее нельзя было размять в пюре и подать в качестве свежего блюда. Ни одно яйцо не превышало срок годности настолько, чтобы его нельзя было сварить и съесть во имя домашней экономии. У нас, как порой замечал Билли, ничего не выбрасывалось.
— Пап, а яблоко стало другого цвета, как листья осенью. Листья меняют цвет, а яблоки ведь нет, да?
— Нет.
— Пап!
— Что?
— Я замерз.
Я безжалостно отключал центральное отопление. Проценты по закладной съедали меня подчистую.
Билли смотрел на меня широко распахнутыми глазами и открытой душой. Не по возрасту развитый, он все же был еще совсем малышом и потому не терзался противоречиями, как — и я это знал — временами терзались Глория и Джед. Вся важность этого стала очевидна в один прекрасный момент, когда я только что вымыл посуду, а Билли вывалил на меня очередной поток своего сознания. Он говорил уже очень внятно и складно и нимало не стеснялся.
— Пап!
— Да?
— Знаешь что?
— Что?
— Криса знаешь?
— В некотором роде, да.
— Знаешь, что Крис сделал?
— Утащил твою маму.
Билли озадаченно нахмурился.
— Нет, он не утаскивал маму!
— Нет?
— Нет, не утаскивал.
— Ну, а что он тогда сделал, Билли?
Билли был невероятно серьезен:
— Пап, ты мне, конечно, не поверишь…
— Нет, наверное, — улыбнулся я. — Ты расскажи.
— Он знает одного человека…
— Ну, так давай, рассказывай. Ты же можешь.
— Ну вот, этот человек, вот, да?
— Да?
— Он волосатый, вот, да?
— Да?
— И жил в озере.
Я протер стол и сел. Кажется, настал особый момент.
— Волосатый человек, который жил в озере? Забавно.
— Нет, пап, не забавно, — сказал Билли.
— Итак, расскажи же мне, — басом прогремел я, — об этом волосатом человеке в озере! — Я изображал Чарлтона Хестона, но Билли не оценил.
— Он сделан из золотого!
— Из золотого чего?
— Да нет, пап, он сам сделан из золотого! Он очень злой!
— Злой, да?
— Очень. — Билли замолчал на секунду, поковырял в носу, выудил козявку, сжевал ее и сказал:
— Там он нашел себе железо!
— Железо?
— Да. Железо.
— Он пьет препараты железа?
— Пап, просто железо! Железо!
— И это все тебе рассказал Крис.
Билли кивнул.
— И все это было в старые времена.
— Ага, в старые времена. — Бессмысленно спрашивать, в какие именно, потому что «старые времена» покрывают всю историю человечества вплоть до рождения Билли. — Это он тебе на ночь рассказывал?
— Да, пап.
— Крис читает тебе на ночь?
— Да, он нам с Джедом все время читает на ночь, но это не сказка из книжки, папа, это он сам придумал! Он очень умный.
Я схватил в охапку своего маленького мальчика и поцеловал в носик.
— Расскажи мне еще про Криса, — сказал я.
— Пап!
— Да, Билли?
— Я щенок, гав-гав!
— Ладно, щеночек. Рассказывай.
— Пап, ты забыл «гав-гав», гав-гав.
— Извини, гав-гав.
— А в Мамином Доме щенка не бывает.
— Не бывает? Как обидно.
— У мамы дома щенок делается медведем.
— Да, правда?
— Большим, страшным медведем!
— А почему он делается большим и страшным медведем?
— Крис говорит, что я страшный медведь, страшный большой медведь.
— А страшный медведь тоже злой, как волосатый человек в озере?
— Да, гав-гав!
Кристофер Пиннок.
Крис Пиллок. Пиллок-Мудиллок.
Роман с Мариной закончился в середине лета. Она сообщила мне о разрыве в тот день, когда вызвала на дом агента по недвижимости.
— Я уезжаю в Испанию, — объяснила она.
— К мужу? — Я угадал. Я почти предвидел такое развитие событий.
— Гэри сейчас с ним. Мы все решили, что нам с его папой стоит попробовать начать все сначала.
Я так и не разобрался в ней как следует. Марина была чуть старше меня, но с ней я удивительным образом чувствовал себя защитником. Удивительным, потому что Марина сама производила впечатление полнейшего самообладания. Она подсмеивалась над собственной слегка перезревшей фигурой, но не видела причин одеваться по этому поводу кое-как и не следить за собой. Она заботилась о себе, как и о своем доме. И обо мне. Это она сформулировала условия наших отношений, но я чувствовал, что она сама видит свою женскую долю в том, чтобы давать, а не брать. Она удивляла меня порой. Скажем, с поразительно старомодным девичьим смущением она предупреждающе клала руку мне на голову, стоило мне потянуться губами ниже ее живота, — но при том время от времени сама самозабвенно ласкала мой пенис губами, после чего полоскала рот заранее приготовленной ароматизированной водой.
СЕКС! СЕМЬ КОЛДОВСКИХ СПОСОБОВ УЛОЖИТЬ ЕГО К ТВОИМ НОГАМ!
Марина прочитала эту статью раньше меня.
Гэри, рассказала она, получил диплом по гостиничному менеджменту и организации отдыха. Он работал изо всех сил, и Марина им гордилась. Первую работу он нашел в Малаге. Там же разыскал отца и встретился с ним после двухлетнего перерыва. Одно вело к другому; Марина подала в салоне заявление об уходе. Она улетала на следующий день.
— Я буду скучать, — сказал я.
— Не будешь. Во всяком случае, недолго.
— Все-таки не пропадай, ладно?
— Джо, ты лучше позаботься о своей девочке и ее братишках. Ты хороший человек и найдешь себе кого-нибудь получше меня.
Получше ее? Впоследствии я пытался мысленно реконструировать ее прошлое. Марина, как мне всегда казалось, слишком много повидала за свою жизнь и вряд ли была из дочек тех потрепанных «белых воротничков», чьими тюлевыми занавесками и «форд-сьеррами» оформлены все улицы. Вряд ли она была из тех преданных дочек, что одеваются в точности как мама, справляют помолвку в свой двадцать первый день рождения, выходят замуж год спустя и через пять лет горько сожалеют о собственной глупости. Но скорее всего, она не была и крутой, как те курвы, которых я так боялся в средней школе. В четырнадцать они уже встречались со взрослыми парнями, в пятнадцать начинали с ними спать, в шестнадцать рожали детей без всякого желания и надежды снова увидеть тех ублюдков, с которыми кувыркались в кустах. Но вместе с тем Марина имела с такими девушками нечто общее: грустную уверенность в том, что для приобретения определенного статуса ты должна смириться с тем, что тебя используют.
Марина поцеловала меня в щеку. Можно было бы разыграть обиду или злость, но толку-то? Я пожелал ей удачи и вернулся домой, в свое одиночество.