— Вот что странно, — сказала Анджела, — она и про Глорию, Джеда и Билли тоже не говорила. Чудно как-то, при том, что в коридоре стояли их ботинки, все стены в их картинках… Она как будто не смела признать, что вы существуете. Будто вы привидения какие-то, что ли. Бред.
— Она держала Эстеллу?
— Да, — сказала Анджела.
— Это ты предложила, или она сама попросила?
— Я предложила. Не знаю, может, и зря.
— И как она тебе показалась, когда держала ребенка?
— Трудно сказать. По-моему, нормально. Она положила ее под одеяло на этом своем элегантном кухонном диванчике и поздравила с тем, что у меня такая спокойная дочка. Это ее никак не разволновало, — понимаешь, что я хочу сказать? Правда, ситуация, конечно, совершенно невозможная. Но тут зазвонил телефон.
— Муженек звонил?
— Ну, видимо, да, хотя она мне не говорила. Мне стало неудобно, и я сбежала в туалет.
— Вокруг-то огляделась?
— А как же.
— Фолиевая кислота была?
— Нет.
— Ясно, значит, в спальне рядом с виагрой.
— В общем, когда я вышла, она еще разговаривала. Она в основном слушала, а не говорила. Такое впечатление, что она к нему как-то подлизывалась. Все поддакивала: «Да, милый, ты прав, да, по-моему, ты прав».
— «Милый»? Меня она так никогда не называла.
— Потом наконец она положила трубку, извинилась, что пришлось отвлечься от меня, а я сказала — ничего страшного. Но мне уже надоело ходить вокруг да около, так что я взяла и прямо спросила, как она думает, что теперь делать с фамилиями детей.
— Ну и как она отреагировала?
— Да как на все остальное. Слегка отстраненно. Я очень спокойно говорила, объяснила, что мне грустно из-за Эстеллы, что ей мы записали двойную фамилию, но вообще она будет называться Стоун, чтобы, когда подрастет, не теряла связи с братьями и сестрой.
— А она что-нибудь сказала?
— По-моему, она раньше просто не задумывалась об этом с такой точки зрения. Но ей, похоже, это было не так уж важно, как и все остальное. Она сказала: все так сложно выходит, да? Больше я от нее ничего не добилась. Еще я спросила, правда ли, что они собрались переезжать.
— А она?
— Сказала, что они просто решили съездить на экскурсию. Я упомянула большой дом в этом, как его… Хэйдауне, мол, мы слышали, что они ездили туда смотреть. Ее слегка рассмешило, что я про это знаю, но она мне дала понять, что насчет переезда — это так, фантазии. Может, нарочно не стала говорить, я не поняла. Обидно, да? — Анджела пожала плечами. — Она мне показалась какой-то потерянной, вялой, что ли, как настоящая старорежимная жена, которая ждет мужа из командировки. Я так и вижу, как она вокруг него суетится, подает обед на стол, носки ему гладит, и все такое.
— Это что-то новенькое, — сказал я.
— Вот интересно, — продолжала Анджела, — может, она решила сдаться? Ну, стать уступчивой женой?
— Какой еще уступчивой женой?
— Это одна американская писательница придумала. Написала самоучитель для женщин, как сохранить свой брак. Оказывается, надо во всем уступать и подчиняться мужу.
— В каком смысле уступать?
— В основном надо ему все время говорить, что он прав. Даже если он не прав.
— Да уж, настоящая свобода.
— Эта тетенька пишет, все дело в том, что мы должны выказывать почтение к мужчине и уважать его естественное мужское желание быть первым.
Я умоляюще взглянул на нее:
— Сними сорочку.
Анджела сбросила ее на пол. Я согнул палец и костяшкой провел по ее бедру.
— Теперь давай уступай, — скомандовал я, продвигая палец дальше.
— Ох! Подчиняюсь, — сказала она. Мы легли рядом на постель.
— Ни на что я не гожусь, — сказал я.
— Я тебя прощаю. Тебе, наверное, просто нужно было отдохнуть.
И тут я признался.
— Этот дом в Хэйдауне. Я туда ездил, посмотрел на него.
— Да не может быть!
Я рассказал ей все. Про свою безумную поездку под именем мистера Дали, про сумасшедшую выходку с Тигрой, и про то, как меня парализовал страх и чувство вины, и от слабости я даже кисть не мог взять в руки, пока был один. Анджела в изумлении меня слушала, где-то смеялась.
— Больше всего ненавижу быть бесполезным. Клянусь днем отъезда Дайлис, что больше такого не будет. А теперь я и тебя, и детей подвел.
Анджела придвинулась ко мне поближе.
— Вставь в меня палец.
— Ему у меня в носу хорошо, — удивился я.
— Немедленно.
Я так и сделал.
— Теперь второй.
Я вставил второй.
— Займись мною, — сказала она.
Я занялся ее губами, мочками ее ушей, ее шеей, ее носом. Я занялся ее животом и грудью. Ее сосками, которые пока еще делил с Эстеллой. А потом я нежно перевернул ее на живот.
— Так тебе хорошо, ангел мой?
— Божественно… просто божественно, и так глубоко…
Глубоко… да. Я больше не дышал.
— Нет, не сейчас, — сказала она. — Не сейчас.
Я, как подобает джентльмену, стал думать о другом. Так, представим себе ведро червей… коровью лепешку на тарелке… мерзкие шишковатые коленки дяди Нэда…
Так на чем мы остановились? Ах да.
Я сел на пятки. Анджела перевернулась и тоже села. Колено к колену. Глаза в глаза. Щека к щеке.
— Не трогай меня, — задыхаясь, сказал я. — А то потом придется вытирать стены.
Она ко мне пока не прикасалась. Только говорила.
— Заложи руки за спину.
Я заложил руки за спину.
— Я хочу на тебя посмотреть, — сказала она, ее пальцы скользили по моему лицу.
— Мы любим друг друга, правда? — спросил я.
— И всегда будем любить.
Глава 27
— О, господи! — воскликнула она, враз проснувшись.
— На, возьми, солнышко.
— О, господи!
— Положи под себя или обмотайся. — Я протягивал ей бордовое пляжное полотенце. — У меня в сумке есть то, что тебе нужно.
Глория ужаснулась.
— Ну не засовывать же мне их тут!
Она дремала под лиловым пляжным зонтиком в желтом закрытом купальнике и в панамке. Я придвинулся ближе, чтобы ей не казалось, что ее отовсюду видно.
— Нет, конечно, и не нужно, — сказал я. — Никто ничего не заметил. Ты прикройся полотенцем, мы тихонько выйдем за ограду, а там как раз женский туалет.
Мы были в Девоне уже с неделю. Строили песочные замки, купались, меняли под тентом подгузники. Вдали от Саут-Норвуда атмосфера улучшилась. Эстелла была прелестна, Билли и Джед развлекались, как могли. Анджела стойко готовила себя к неизбежному возвращению на работу. По крайней мере, Эстеллу препоручат заботам верной Эстер. Только напряжение Глории омрачало нам безоблачное небо. И, я полагаю, моя личная антипатия к юнцам с пушком над губами, которые поглядывали на мою дочь, прикидывая, можно ли ее поцеловать или она еще слишком маленькая. Временами все это напоминало какие-то рассказы из сериала о природе.
Юные самцы бродят кругами. Они чувствуют, что молодая самка уже созрела, но сама самка еще не уверена. Она держится поближе к стае. Вожак стаи делается агрессивен, как будто говоря: «Вон отсюда, прыщавый! Она для тебя еще слишком юна!»
В тот день я отправился с Глорией к бассейну в качестве конвоира. В отличие от Джеда и Билли она не питала интереса к водным аттракционам и сумасшедшему гольфу, а поскольку Анджела утром настояла на том, что сегодня сопровождать мальчиков будет она с Эстеллой, честь топтаться рядом с расцветающей дочерью и своим присутствием распугивать заинтересованных тинейджеров выпала мне.
Я не дрожал над ней, нет. Если бы рядом возник мальчик, достойный поцелуя, и Глория потянулась бы к его губам, я тихонько отошел бы в сторонку. Однако же у рано созревающей девочки вырисовывалось мало сексуальных интересов, помимо загорелых музыкантов на постерах в спальне. Я чувствовал, что ловить на себе взгляды «пятнистых» ей наскучило. Я понимал ее и надеялся, что она это знает, хотя сознавал, что мою солидарность лучше держать при себе.
— В какую сторону? — металась Глория, озираясь.
— Вот сюда, — я взял ее под локоть и повел мимо грязных бирючин. Она стискивала полотенце под грудью, на ходу оно хлопало. Уборные находились в бетонном здании типа глыбы, под зеленой крышей. Зато там была душевая.
— Вот и пришли, — сказал я, достал из спортивной сумки пакет и всунул ей в руку. В пакете было чистое белье и гигиеническая прокладка. Глория выхватила его и скрылась внутри.
Я люблю Глорию. Я всегда люблю Глорию, даже если лезу от нее на стенку. Когда она вышла, вся чистая, одетая и довольная, любить ее было намного легче, чем до этого.
— Ты всегда околачиваешься около женских уборных? — осведомилась она, подходя ко мне. Бордовое полотенце она сунула под мышку.
Я нейтрально шатался поодаль от них, чтобы показаться чудаком.
— Все нормально? — спросил я, игнорируя замечание.
— Да. Спасибо.
— Не за что. Я как бойскаут — «будь готов». — Обычная папина нервная болтовня.
Но я протянул ей руку, и Глория взяла ее. Мы медленно шагали, и время от времени она тыкалась головой мне в плечо.
— Можем вернуться под тент и почитать, — предложил я. — Хочешь?
— Я бы в пинг-понг поиграла.
— Уверена?
Она поняла, почему я переспрашиваю, и спросила в ответ:
— Разве не видел, как в рекламе?
— А, когда девушки во время этого рассекают под парусом? — догадался я.
Мы пришли к теннисным столикам.
— Твоя подача, — сказал я.
Глория склонилась над столом, как заправская спортсменка, и послала мне шарик. Я отбил, но он запутался в сетке. Прежде чем вытащить шарик, я сказал:
— Глория, у меня есть к тебе вопрос.
— Про маму с Крисом?
— Прости. Боюсь, что так.
— Ничего, — ответила она и снова молниеносно послала мне шарик. — Хочешь спросить, не собираются ли они завести ребенка?
— Ничего себе! У меня что, на лбу все написано?
— Ага.
— Ну так как?
Глория поймала шарик и накрыла его ракеткой, чтоб не укатился. Она оттянула ворот майки — ей было душновато.