Девочку в подростковом возрасте тоже ждет выбор: либо позволить сексуальности раскрыться и окончательно разочаровать отца, либо продолжать душить в себе женское начало.
В случае если девочка выбирает второе, она взращивает в себе жесткое отрицание и собственной сексуальности, и сексуальности других людей. Они становятся для нее отталкивающими, а идея самой родить ребенка – чуждой. Это, конечно, не значит, что девочка не выйдет замуж и не родит, однако ощущение собственной неполноценности останется очень ярким.
С другой стороны, она может ухватиться за идею рождения сына как за способ заполучить-таки пенис и презентовать его отцу с подтекстом: «Вот, я родила тебе мальчика, теперь у меня есть тот пенис, о котором ты всегда мечтал».
И девочка, и мальчик, не соответствующие биологическим предпочтениям родителя, будут ощущать, что они не обладают тем органом, благодаря которому могли бы заслужить любовь отца.
Мне вспоминается случай одного моего коллеги-психоаналитика, на прием к которому пришел мужчина с хронической аллергией, из-за которой у него постоянно текло из носа. В ходе терапии выяснилось, что этот мужчина так хотел любви от отца, что бессознательно создал у себя в организме аналог вагины и расположил его в носу. Так он тоже начал обладать женскими половыми органами, из-за которых отец когда-то выбрал его мать.
Здесь мне особо хотелось бы отметить, что попытка удовлетворить другого человека посредством задавливания или, напротив, взращивания в себе того, чего нет, обречена на провал. Человек, неспособный отказаться от фантазии, всегда найдет, в чем разочароваться.
Конкретные половые требования к ребенку всегда связаны с очень обширной фантазийной картиной. Любой, кто категорично утверждает, что хочет только сына или только дочь, живет в мире иллюзий с очень жесткими рамками, где каждый персонаж обладает одним и тем же набором характеристик.
Реального человека за этими характеристиками не видно.
Стереотипы, навешивание ярлыков, двойные стандарты и необоснованные требования – все это ждет ребенка, родившегося у отца с четкими границами между мужским и женским.
Безразличный и равнодушный отец. Несколько слов об эмпатии
Безразличный и равнодушный отец – это противоположный вариант отца-тирана.
Если тиран во всем контролирует поведение дочери, то равнодушие означает, что жизнь отца никак не поменялась с ее рождением. Для девочки это становится эквивалентом того, что ее просто нет.
Равнодушный отец легко отпускает дочь куда угодно, он может даже не знать, ночевала ли она дома, что делала, с кем встречалась. Он не знает, в каком она классе, да и не спрашивает об этом. Он не знает в лицо ни ее подруг, ни классную руководительницу.
Жизненные достижения или начинания дочери наталкиваются либо на откровенное равнодушие, либо на поддержку, в глубине которой ничего нет. Это пустые фразы вроде «У тебя все получится», в то время как отец даже не знает, о чем идет речь, а через день забывает и о том, что разговор вообще был.
Дочери абсолютно в любом возрасте транслируется мысль: «Ты уже взрослая, справишься сама». Часто это происходит, когда в семье появляются младшие дети, и старший моментально вырастает. Отцу семейства не хватает эмоционального спектра, чтобы разорваться на всех членов семьи.
Мои подписчицы и клиентки говорили, что их отцы отмахивались от их желаний следующим образом:
• «Ты уже взрослая, чтобы плакать или хотеть игрушки».
• «Я тоже заботился о младших братьях в твоем возрасте».
• «Тебе уже N лет, я свой долг выполнил. Теперь пусть за тебя муж отвечает».
Причем последний вариант может прозвучать и когда дочери двадцать, и когда ей десять. Все зависит от «внутренних часов» отца и его представления о родительстве.
Впрочем, наличие нескольких детей в семье вовсе не обязательно. Равнодушный отец просто-напросто не способен выстроить эмпатичный диалог с ребенком по причине того, что он этой эмпатией не обладает.
Как правило, это люди математического склада ума, предпочитающие общаться с цифрами, схемами и графиками, а не с живыми субъектами; их эмоциональный фон сужен и приглушен. Они оценивают людей с позиции принесенной ими пользы, а не обмена душевными переживаниями. У них есть четкое понимание, кто какую роль должен выполнять в семье, и когда роль исполнена, она должна быть передана другому человеку.
Однако, вопреки расхожему мнению, равнодушие по отношению к собственным детям могут проявлять не только холодные и эмоционально отрешенные люди, но и люди очень беспокойные. Просто их эмоции зациклены на них самих.
Такие люди погружены в собственную личность, свои переживания и удовлетворение своих желаний. Дело даже не в том, что они не любят своих детей, а в том, что у них не хватает любви на себя, не говоря уже о том, чтобы ею поделиться. Они тоже предпочитают логику эмоциям, однако данное правило относится только к окружающим, но никак не к ним самим.
Дети в семье такого человека не должны создавать ему проблем. В противном случае у него растет раздражительность и тревожность, с которой он не способен справиться. Дети воспринимаются обузой, они перетягивают на себя внимание, и от них хочется отстраниться все больше и больше.
Психоанализ говорит, что все, нас окружающее, так или иначе наделено нашим уникальным представлением о нем. Ни одно дерево, ни одно здание не будет для всех людей одинаковым. Для кого-то многоэтажка – нечто из другого мира, потому что человек всю жизнь провел в деревне. Для кого-то – родной дом. А для кого-то – место, в которое нельзя ни в коем случае возвращаться.
Ни одна книга не будет воспринята абстрактно «правильно» (как бы система образования ни пыталась убедить учеников в обратном).
Соответственно, со всем, что находит отражение в нашей жизни или мыслях, мы выстраиваем эмоциональный контакт. Равнодушие возможно только к тем вещам, которых в нашей жизни нет и о которых мы не думаем. Как только подумали – выстроили с этим эмоциональную связь.
Мысль может отвергаться (неинтересно, неважно, бесполезно) и снова уходить в бессознательное. Тогда к этой мысли или объекту вновь формируется равнодушие.
Упоминаемая ранее моя одногруппница Г. имела раздражающую привычку делать в большой компании вид, что она разбирается во всех областях, о которых только ни заходила речь. Нельзя сказать, что Г. не была начитанной или умной, однако это только ухудшало ситуацию и вызывало у окружающих негатив по отношению к ней. Г. встревала в дискуссию, выдавала какой-то малоизвестный факт по теме, создавая впечатление своей глубокой осведомленности, и перетягивала на себя внимание.
Однако если она сталкивалась с человеком, по-настоящему хорошо владеющим материалом, то быстро тушевалась, и было ясно, что тема разговора ей совершенно не интересна. Она многое знала о, допустим, Владимире Набокове, Павле Санаеве или Людмиле Улицкой, но разговор о них с человеком, готовым к глубокой дискуссии о литературе, поддержать не могла. Да и не хотела.
Знание интересных фактов о писателях служило способом привлечь к себе внимание, но к равноправному диалогу Г. не была расположена. Разумеется, она была равнодушна и к человеку, с которым разговаривала, кроме как в момент, когда думала, что тот способен сослужить хорошую службу ее эго. Другими словами, человек интересовал ее, только пока был готов восхищаться ее знаниями. Как только ее фантазия рушилась, она теряла всякий интерес.
В то же время Г. безусловно была эмоционально привязана к мужу и детям.
Для того чтобы испытывать равнодушие к объекту, который постоянно находится перед глазами и, более того, является частью тебя, в психической жизни человека должен быть мощный блок на эмоциональное переживание в целом или же на эмоциональный обмен с другим человеком.
Компенсируется недостаток эмоциональной включенности логикой, иногда доходящей до патологических вариаций.
Однако существует еще один тип отцов со сниженной эмпатией, при которой вполне возможно воспитание счастливых детей. Это люди с четкой системой личностных правил: они имеют совершенно конкретное представление о том, что такое хорошо и как надо, живут по системе запретов и разрешений, а все эмоции у них приглушены.
Эта приглушенность позволяет им легко принимать те действия детей, которые вызывали бы раздражение или даже разочарование у тревожного и контролирующего отца. Они не кричат на детей, потому что не испытывают к ним сильной злости и потому что система запрета диктует им «правильную» линию поведения, в основе которой – запрет на негатив и насилие.
Такой отец делает для ребенка то, что нужно, и не делает того, что не нужно.
Он заводит детей не потому, что пора, давит общество или захотелось, а потому, что наличие ребенка не нанесет вреда ритму его жизни. Типичным ответом такого мужчины на вопрос женщины о ребенке может стать размышление и фраза: «Да, это можно».
Это четкая схема, из которой выпадает только эмоциональная составляющая, однако и она может стать ненужной с учетом выверенной, очень схематичной и правильной системы воспитания. Эта система почти так же идеальна, как математический код, а возникающие баги легко исправляются логическим поиском ошибки.
Один мой знакомый выделял людей, с которыми он готов общаться, по принципу их «хорошести». Если он определял человека как хорошего, этот человек мог стать ему другом. Понятия «плохого человека» для него не существовало. Был «неподходящий тип», с которым общения не получится.
Дети, выращенные в такой семье, обычно перенимают родительское видение мира и не ощущают равнодушия по отношению к себе. Тем не менее, глядя на такую семью со стороны, может сложиться ощущение недостаточной привязанности детей и родителей друг к другу.
Питер Пэн: отцовское безразличие
Примером отца, зацикленного на собственных переживаниях и оттого неспособного выстроить с детьми эмоциональную связь, служит мистер Дарлинг из книги Джеймса Барри «Питер Пэн и Венди».