ом номере под охраной. Опасным моментом будут десять минут переноса чемодана из «Карлтона» в банк на Калверстраат или двадцать минут в помещение фирмы на Рокине. Но Амстердам не Чикаго, эсэсовцы — не американские полицейские.
Дитер Бюлов встал.
— Желаю удачи. — И, нарушая ритуал, протянул одеревеневшему Клаусу Лёльке руку.
Когда Лёльке вышел, Бюлов из неплотно прикрытой боковой двери впустил в кабинет молодого и очень интеллигентного на вид штурмфюрера Конрада Рейтера.
— Вам хорошо было слышно?
— Вполне!
— Вы назначаетесь ответственным за целость денег при всех обстоятельствах. Вам заказаны комнаты по соседству с номером Лёльке. В случае нападения захватите чемодан и немедленно пересекайте границу в любом удобном месте. Не бойтесь нарушить законы. Если понадобится — стреляйте.
Получив подробные инструкции, Рейтер покинул кабинет, и тогда Дитер Бюлов пригласил из своей комнаты для отдыха ожидавшую там молодую женщину в форме унтерштурмфюрера СС.
Вошедшая была светлой блондинкой, великолепно сложена, и даже эсэсовская форма не могла убавить впечатления яркой женственности, и лицо ее, матово белое, было красиво. Но стоило только раз взглянуть в ее зеленоватые узкие глаза, и возникало странное ощущение какого-то тревожного несоответствия. Они убивали всю женственность. Глядя в них, человек невольно начинал лихорадочно соображать: а не натворил ли он чего-нибудь, противного закону и совести?
— У этой девки палаческие глаза, — сказал Бюлов майору вермахта Цорну из Цвайгштелле-5. Цорн был начальником отделения-5 Отдела документации крупнейшей технической фирмы Германии. Под этой маской новорожденный генштаб вермахта держал один из своих разведывательных центров. Именно Цорн рекомендовал Бюлову свою сотрудницу Дорис Шерер для этой операции.
Женщина щелкнула каблуками и вытянулась в ожидании.
— Вот и все, унтерштурмфюрер. Вы слышали разговор со всеми участниками операции, и вы одна знаете систему в целом... Больше я у себя никого не прячу. — Он хмуро усмехнулся. — Ни деньги, ни их охрана вас интересовать не должны. Ваша забота — Клаус Лёльке. Вы должны оберегать его... как бы это выразиться... от него самого. Вам понятно?
— Так точно!
— Если он начнет мудрить — застрелите его.
— Так точно!
Бюлов помолчал, не зная, что еще сказать этой особе, взгляд которой рождал в нем смутную беспричинную тревогу.
— Вы можете идти, унтерштурмфюрер Шерер, — проговорил он наконец, глядя в сторону.
Она щелкнула каблуками и неслышно исчезла.
Лёльке обладал прекрасной арийской наружностью, какую весьма ценили богатые пожилые дамы, посещающие модные магазины берлинского запада. В одном из них Клаус Лёльке достиг положения старшего приказчика, потому что умел вовремя со сладкой улыбкой подать покупательнице стул и терпеливо предлагать ей бесчисленные образцы дамского белья. Клаус Лёльке уважал своего хозяина до тех пор, пока однажды ненароком не обманул его доверия. С того дня он стал намеренно повторять такие случаи, совершенствуя приемы и увеличивая количество украденных денег. Одновременно с тайным сознанием собственной нечистоплотности в нем росло желание нагадить хозяину как можно больше. Когда у Лёльке появился собственный домик около Крумме Ланке и свой автомобиль, он был уже глубоко убежден, что честными способами нельзя нажить даже честного имени. Набожность жены внушала ему одно лишь раздражение — он понимал, что глупая Эльза, похожая на лошадь, чище и лучше его, белокурого красавца Клауса. Он бессознательно завидовал ей, считая справедливыми ее пощечины за многочисленные измены, но изобретал себе оправдания, почему-то старался представить себя невинным страдальцем, и именно этот скрытый комплекс неполноценности заставил его вступить в штурмовой отряд.
Все текло спокойно, пока не произошел переворот, приведший Гитлера к власти. Давнишний приятель Лёльке, ресторанный официант Эрнст, стал всесильным начальником берлинских штурмовиков. Как-то он попросил взаймы денег, Лёльке дал втрое больше и без отдачи, и Эрнст, кое в чем исказив партийную биографию дружка, произвел его в командиры батальона. В «Ночь длинных ножей» Эрнста расстреляли, чему Лёльке был весьма рад, потому что таким образом устранялся нежелательный свидетель. Послушный, аккуратный и воспитанный Лёльке перешел из штурмовиков в СС и за арийскую внешность и безупречное поведение был назначен в личную охрану фюрера. К чести Лёльке, он не был идейно убежденным национал-социалистом. Просто вовремя сориентировался. Будучи нечистым на руку и обладая задатками мелкого авантюриста, рассчитывать на крупную карьеру не приходилось. Но Лёльке твердо знал, что своего-то он не упустит.
Когда его привели в подвал на Принц-Альбрехтштрассе, 9, где посреди стальной комнаты-сейфа стоял железный стол, на котором высились груды денег, то Лёльке вначале оцепенел и стал как будто бы плохо видеть и слышать: точно сквозь кисею он увидел стальной чемодан, снаружи обтянутый кожей, аккуратные штабеля долларов в крупных купюрах, которые люди в белых халатах аккуратно укладывали в чемодан, и наконец цифру 300 000, запечатленную на бумаге, где он и расписался... А затем поставил подпись на отдельной бумаге, где значилось число 18 000...
С той минуты он как бы не принадлежал себе. Он стал придатком колесницы из пяти радужных нулей и высокомерной тройки. Его приковали золотой цепью к этой колеснице, и куда она его влечет, было никому не ведомо...
На длинном, как торпеда, черном бронированном «мерседесе», в обществе двух немолодых охранников, Лёльке без происшествий прибыл в Амстердам и поселился в знакомом номере отеля «Карлтон». Ему оставалось осуществить чисто техническую часть операции — отнести чемодан в Нидерландскмй коммерческий банк, где вице-директор сдаст деньги, а он, Лёльке, вручит ответственному служащему банка список адресатов.
За день до прибытия Абрама Моссе Гай, уже успевший приглядеться к текучему составу обитателей «Карлтона», отметил появление в отеле целой группы новых путешественников. Они заняли на втором этаже все номера по соседству с номером, где до этого останавливался Моссе, исчезнувший на целую неделю, но оставивший номер за собой. Гай жил на том же этаже, но в другом конце коридора.
Новых обитателей роднила не только манера поведения и речь. Посидев в ресторане за обедом неподалеку от них, Гай без труда установил, что все шестеро подчиняются одному — симпатичному блондину с интеллигентным лицом.
Тут все было ясно. Но, сосредоточив интерес на этой группе, Гай поначалу не обратил внимания на свою новую соседку — молодую красивую женщину, приехавшую в тот же день. Он слышал утром плеск воды в смежном номере, который до этого пустовал; позже, в середине дня, выйдя купить сигарет, встретился с нею в коридоре. В светло-сером английском костюме, белой шляпе, белых перчатках и туфлях-лодочках на высоком каблуке, она шла по мягкой ковровой дорожке преувеличенно мелкими шажками, и у Гая мелькнула мысль, что, вероятно, у этой странной красавицы жмут туфли или слишком узка юбка. И еще он отметил, что она упорно глядела прямо себе под ноги, словно боялась споткнуться. Так, наверное, ходят мужчины, переодетые в женское платье.
Но все эти мимолетно зафиксированные подробности не имели бы никакого значения, если бы вечером, прогуливаясь возле бассейна на площади Рокин в ожидании, когда Рубинштейн опустит жалюзи на окнах и выйдет из конторы, — граф ван Гойен был одним из клиентов фирмы «Импэкс» и часто встречался с вице-директором в нерабочее время, — если бы в этот вечерний час Гай вновь не увидел свою соседку и не был поражен происшедшей в ней переменой. Одетая в скромный темный костюм, в черной шляпе, в черных башмачках, она шагала широко, почти по-солдатски. Можно было подумать, что это совсем другая женщина, но Гай отлично запомнил ее лицо.
Она прошла по тротуару мимо подъезда, взглянув на табличку фирмы, затем вернулась и скрылась в подъезде. Минут через десять жалюзи на окнах опустились, еще через минуту появился Рубинштейн, а женщины все не было.
На четырех верхних этажах дома размещались различные торговые конторы, так что странная дама могла задержаться где угодно, но Гай почему-то испытывал такое ощущение, что целью ее прихода был именно «Импэкс», и у него шевельнулась тревога.
— К вам сейчас заходила молодая дама? — спросил он у подошедшего Рубинштейна.
— Да. С такими, знаете, глазами... — Старик пошевелил пальцами, не находя определения.
— Что она хотела?
— Поинтересовалась, может ли фирма взять на себя продажу недвижимого имущества и последующий перевод денег в Германию.
— Угу... — Гай продолжал смотреть на дзери подъезда. Дамы не было.
Прошло еще десять минут, и вдруг он увидел ее идущей по тротуару широким солдатским шагом. Она появилась из-за угла соседнего с конторой дома, стоящего впритык, другая сторона которого выходила в переулок.
— Идите в «Палас» и ждите меня, — сказал Гай Рубинштейну.
Тот ушел. А Гай, проводив глазами непонятную даму, пока она не скрылась из виду, поспешил к дому.
Вверх до четвертого этажа вела солидная широкая лестница с пологими маршами, с частыми удобными ступенями. Поднявшись на четвертый этаж, он с площадки посмотрел вниз. Отсюда отлично была видна и входная дверь, и дверь конторы «Импэкс».
Пятый этаж явно был достроен позже. И лестница уже не та, и с площадки в обе стороны тянутся длинные коридоры, в которые выходят узкие двери маленьких каморок. Свет проходил через длинные стеклянные окна в потолке. Похоже на чердачные кладовые. А может, жилье для прислуги...
Гай пошел по левому коридору, в конце которого на торцевой стороне тоже была узенькая дверца. Открыв ее, он увидел коридор соседнего дома. Здесь было полутемно, горела лишь маленькая тусклая лампочка.
Гай прошел коридор насквозь и очутился на лестничной площадке пятого этажа соседнего дома. Спустился и вышел из дома в переулок.