– Послушай, знаешь, почему мне до сих пор подпола не дали? В майорах хожу? – Коля выдохнул, понимая, что пока убийство – только ее фантазия.
– Потому что ты кого-то убил? – Яна повернулась к нему и вызывающе посмотрела в глаза через узкую полоску над стеклом.
– Потому что я не смог убить. Точнее – вообще выстрелить, даже в ногу. Мой напарник остался инвалидом. Я не смог пальнуть в урку, который барыжил колесами и винтом капитально. Вышли на след, получили команду брать. Он сиганул в подъезд. Я растерялся. А Леха теперь хромой, шесть операций, и все равно колено не сгибается.
– Я – другая. Дура, принципиальная, отмороженная. Я смогу.
– Ян, послушай. Ты можешь хорошо обращаться с оружием и твердо верить в справедливость того, что делаешь. Но, когда ставишь палец на курок, целясь в живого человека из кожи и костей, у которого на лице эмоции: страх, мольба, – все меняется за доли секунды. Это кабздец, Ян. Отец был жив тогда и при должности, меня худо-бедно отмазали, да еще спасло, что не упустили мы преступника. А то бы вообще – под трибунал.
– Я – не ты, Коль.
– Да уж, ты-то, костюмер-убийца, наверняка каждый день людей мочишь! – Коля съязвил, не сдержался. Хотелось отобрать игрушку и снова залепить ей пощечину, потакая домашнему насилию во благо, хоть и знал, куда выстлана дорога такими намерениями. – Ян, человек – не нарисованная мишень и не фотография бывшего, подвешенная в тире. Если ты засветишься с пушкой и не сможешь выстрелить – ты все равно сядешь, если повезет, не в тюрьму, а в дурку, а он останется на свободе. И я сяду вместе с тобой, кстати. Ты разрушишь еще две жизни и ни одну не спасешь.
– Я смогу.
– Хорошо, тогда выстрели мне сейчас в ногу. Мне ничего не будет, по знакомству заштопают. Давай! И если ты сможешь нажать на курок – иди и убивай своего бывшего. Тогда игра стоит свеч. Ну же – выходи, вот там, за забором, камер нет. Ты уже вон как поднаторела – просчитала все. Только пока в карман положи, не выскакивай из машины с моим пистолетом.
Яна послушно вышла из машины, озираясь по сторонам и боясь пропустить появление Никиты. Она шла вслед за Колей, который спокойно прогуливался, делая вид, что просто приехал насладиться утренним променадом. Когда они зашли в гущу испещренных первыми лучами солнца деревьев, Коля остановился прямо перед ней, вытянувшись в струну и с вызовом вскинув голову. Яна прицелилась. Коля не был уверен, что она зассыт, внутренне остерегался, что пульнет в состоянии аффекта. Да и кто знает, что там в башке, после таких эмоциональных качелей. Ему хотелось зажмуриться в ожидании выстрела, но он специально смотрел прямо на нее, крепко сжав челюсти. Яна держала оружие правильно: плечи расслаблены, руки твердые, не дрожали. Она замерла неподвижной статуей на минуту и держала палец на курке. Коля в страхе закусил язык, внешне оставаясь спокойным, как будто проживал свой самый обычный день и ничего из ряда вон выходящего не происходило. Яна выглядела совершенно ополоумевшей, слетевшей с катушек хладнокровной фурией, которая навсегда утратила связь с реальностью и не понимала, что собирается выстрелить в человека. Она сделала глубокий вдох, затем на выдохе зажмурилась. Коля расслабил зрачки и впитывал в себя сливочно-маслянистый солнечный свет.
Но тут ноги Яны обмякли, как у марионетки, которой подрезали ниточки. Руки медленно опустили пистолет. Она рухнула на корточки и начала плакать. Раздался сиплый вой. С ним она расслабилась, выпуская из тела то напряжение, которое копилось с момента ночного разговора с Крис.
Коля подбежал к Яне, забрал оружие, поставив его на предохранитель, спрятал в карман и обнял дрожащее тело. Вскоре она перестала всхлипывать и вытерла глаза.
– Поехали отсюда? – Коля посмотрел на Яну, поправил растрепанные волосы.
– Да, увези меня.
Они не спеша брели к машине. Появился в парке Никита или нет, они так и не узнали. Но по улицам уже начинали шнырять первые трудоголики в безоправных очках и широко зевающие собачники.
– Куда мы? Хочу домой. – Яна увидела, что они едут в сторону центра, а не по направлению к дому. Со спутанными волосами и в домашней футболке, ей хотелось просто забуриться в подушки и впасть в анабиоз.
– Ты ничего не ела вчера. Давай позавтракаем по-человечески, – предложил Коля, желудок которого тоже сжимался до размеров ссохшейся кураги.
Полчаса бесцельно слоняясь по искрящимся от весны переулкам, они набрели на ресторанчик с ранними завтраками. Оказались единственными посетителями, чем расстроили полусонных официантов. Сделали заказ, особо не вникая в детали, что там входит в завтрак, хоть бобы с кровянкой. Яна ощущала усталость. Шок от событий последних суток притупил чувство реальности, она никак не могла осознать себя во впервые проявленном для нее мире, где есть оружие, адвокаты, похищения и потная пятерня, опускающаяся на колено непричастной одиннадцатилетней девочки…
– Я пойду умоюсь. Если что – это не приглашение. – Яна побрела в уборную привести себя в порядок. Жаль, что в Колиной машине не обосновалась ее косметичка: сейчас бы причесать волосы и замазать круги под глазами.
Теплая вода смыла холодный пот с ладоней и приятно расслабила Яну. «Смогу ли я жить снова как обычный маленький человек? Или обратного пути уже нет? Может, я деформировалась не как ортопедическая подушка, а как лист смятой бумаги, который можно разгладить, но заломы все равно останутся?» – думала Яна, изучала отражение в зеркале и не узнавала в угрюмом лице себя.
Коля прошмыгнул в туалет тихо, дабы не давать повода для усмешек официантам. Санузел являлся общим, не разделенным на гендеры. Мужчины и женщины толкались плечами в очереди за бумажными полотенцами, и не было в этом ничего предосудительного. Нет ничего такого в том, чтобы мужчина обнял сзади ту, что застыла в мыслях, согреть прикосновениями, обжечь покусываниями шею, мочку уха, плечо.
Яна развернулась лицом к горящим желанием глазам, ее обдало жадным учащенным дыханием. Крепкие руки прижимали ее к широкому умывальнику, молнии джинсов Коли и юбки Яны цеплялись одна за другую, а молнии какого-то совершенно зверского притяжения сверкали между намертво слипшихся тел.
Слившись воедино, в сплав двух материй, они переместились в тесную кабинку туалета. Еще не закрыв дверь на замок, пальцы принялись сражаться с пуговицами, крючками и другими препятствиями на пути к точке, где реальность растушевывается до еле заметных пятен в технике сфумато.
Преграда в виде платья в одну секунду была преодолена. Колины руки никогда не медлили и сейчас стремительно прорвали оборону нижнего белья. Сам он тоже остался без трусов стараниями тонких женских пальцев. Но больше он не давал свободы ее рукам, завел их за спину и крепко держал запястья.
Причиняя боль одной рукой, второй он ласкал Яну. Все противоречия его чувств к ней были выражены в действиях: нежность и злость, желание близости и стремление наказать ее за нанесенную обиду и за безответственный поступок, за ворох проблем, что она скинула ему на голову. Он чувствовал, что Яна близка к фееричному оргазму, которым она готова была извергнуться, как спящий тысячелетиями вулкан. Даже боль и онемение запястий не мешали ей наслаждаться его выверенными ласками. Но Коля резко остановился.
Он смотрел ей в глаза с яростью и даже с жестокостью. Руки действовали словно отдельно от его сознания, он временно потерял над ними контроль.
– Что такое? – Яна распахнула глаза в смятении, не понимая, что происходит, почему вдруг крепкие руки отстранили ее от стенки кабины.
– Что такое? Ты не знаешь? – Коля шлепнул ее по оголенной ягодице, оставив красный след от ладони. – Ты знаешь, за что?
– Коль, не надо! – Яна знала. Она словно его глазами увидела сцену в отеле. Второй удар нарисовал у нее перед глазами Никиту в зале суда и решетку перед глазами, перед ее глазами. Муж сидел на месте истца и довольно улыбался. Коли рядом не было, потому что у него свой суд, трибунал. Это все последствия ее истерии и игр с чужим табельным оружием.
После двух шлепков Коля овладел собой. Он взял в руки себя и Янины бедра, прижимая их к холодной кафельной стене, поднял одну ее ногу бережно, чтобы не травмировать. Но Яна быстро вошла в раж и запрыгнула на него, крепко вцепившись в его плечи и обхватывая ногами его поясницу. Не обошлось без легких травм, она ударилась ногой о ручку двери, но возбуждение – сильный анестетик.
Остервенелые толчки, которые совершал тазом Коля, быстро довели обоих до предела возбуждения. Яна расслабилась в его руках, отдаваясь его воле. Ей было все равно, будет он снова ее хлестать или одарит наслаждением, от него она была готова принять все. Она вцепилась в его спину руками, когда начала терять связь с реальностью в предвкушении освобождения. Они кончили одновременно, что в реальной жизни бывает не так часто – в основном только в эротических сценах любовных романов. Коля едва не уронил ее, когда по телу пошли теплые потоки эндорфина, окситоцина и других легальных наркотиков, которыми неизбежно балуются все влюбленные. А они влюблены. Если подставил ногу под пулю – значит, есть чувства, а не только задетое самолюбие.
Яна сползла спиной по стене, когда мужские руки мягко спустили ее с условных небес на бренную землю, то есть на пол общественного туалета. Коля не отпускал ее, продолжал касаться руками волос, плеч, старался обнять, стесненный в этом маленьком, неудобном и неэстетичном помещении.
За дверцей кабины слышался голос и шумела вода: две женщины мыли руки и обсуждали развод какой-то своей сослуживицы, жалея «бедняжку, которая теперь одна в квартире за ТТК без содержания». Коля закатил глаза, переводя женский треп на нормальный пацанский, и, стараясь не шуметь, застегивал джинсы. Дождавшись, пока голоса исчезнут за дверью, парочка выбралась из туалета, продолжая поправлять одежду друг на друге.
Когда они вернулись в зал, залитые румянцем и с искрящимися глазами, их ждал завтрак. Колин черный кофе уже остыл, что обычно раздражало закоснелого мента. Но сейчас он подумал, что феерия в туалете того стоила и американо, остывший за время секса, даже вкуснее пылающего жаром.