– А в какой? – Максим открыл у себя на телефоне карту, чтобы решить, хочет ли составить им компанию.
– Шио-Мгвимский монастырь, нам обещали еще склоны, усеянные маками. Как раз сейчас цветут. – Яна испытывала неведомую доселе тягу приобщиться к ноосфере Вернадского, стать ближе к Творцу, поговорить с обезличенным абсолютом. Впервые она была близка к тому, чтобы удариться в веру и даже вступить в какую-нибудь секту. Но пока можно и проторенными путями.
– О, это дело хорошее. Надеюсь, не поздно туда ехать. – Максим, будучи самым верующим человеком во всей структуре МВД России, обрадовался идее.
Они набились в небольшую машину Гио, как кильки в банку с томатным соусом. Максим уже с утра принял на грудь, а за руль своей машины никого, кроме себя, не пускал. Гио вез их за город по ровной гладкой дороге (немцы обзавидовались бы), а затем тропинками и ухабистыми грунтовками к монастырю. Ехать было не так далеко, но он не спешил, виляя и внимательно всматриваясь в обочины, с которых могли выскочить дети или рогатый скот. Вокруг Джвари, расположенного по соседству, часто гуляли ослы, развлекающие туристов.
До монастыря они добрались, когда медная монета солнца еще не начала падать ниц. Яна всю дорогу переживала, что приедут они только к вечеру и никого не застанут.
Максим ринулся вперед, на территорию монастыря, и поздоровался с какими-то мужчинами, видимо простыми рабочими, заслышав русскую речь. Складывалось ощущение, что он знает здесь все и всех – так быстро и радостно приобщился к новой жизни, хоть ему и не предстояло жить здесь. Поговорив с работягами, Максим вернулся к девушкам, которые озирались по сторонам, даже не вспомнив про камеры в новых телефонах. Яна обомлела от величия построек, уцелевших с допотопных времен, не растерзанных варварами и коммунистами.
– С исповедью придется подождать: говорят, сегодня какие-то гости приехали, вроде как верховное духовенство. Некому ваши грехи отпускать, все дегустируют кровь господню, – развел руками Гио, извиняясь.
– Очень жаль, что о таком не предупреждают на сайте учреждения. – Яна расстроилась, хоть и не шибко: все равно побывать в таком древнем намоленном месте – уже невероятная удача. Тут не шикают, заслышав беседы на территории, не смотрят с оскалом на отсутствие головного убора и не впаривают свечи в оптовых масштабах.
Яна старалась уйти куда-то в тенистую глушь, чтобы под сенью шелестящей листвы остаться наедине с собой, а лучше – наедине с Богом, который наверняка еще давно сбежал сюда из Москвы, устав от душных пробок и пышногрудых эскортниц, что выпрашивают у Богоматери новый кабриолет. Вдруг здесь наконец ее параллельные прямые с Всевышним пересекутся?
Прогуливаясь в тени пышных крон высоких деревьев, Яна обрадовалась пустым дорожкам, где никто не встречался на ее пути. Она растворилась в собственных мыслях, стараясь отгонять тоску и жалость к себе, питая свое сердце положительной энергией. Внезапно она наткнулась на мужчину в рясе. Это мог быть монах, но он поздоровался, и Яна сделала вывод, что перед ней священник из здешнего храма.
Так как поздоровался он на грузинском – наверное, русского не знал, – на Янино тихое «здравствуйте» не ответил. Может, просто не расслышал. Мужчина в рясе направлялся в сторону, где остался ждать Гио. Может, он как-то поможет с коммуникациями и все же организует исповедь, раз уж сабантуй в монастыре завершен.
Преследуя мужчину, Яна молилась о том, чтобы тот не свернул никуда с дорожки и дошел до Гио. Молитвы сработали, и все вышло именно так. Может, стоило помолиться о чем-то другом и не размениваться на дурацкие просьбы, раз уж Бог встретился ей на дорожке?
– Георгий, то есть Гио, помогите! Это же священник, да? Видите, вон идет мимо. – Яна обогнала фигуру в рясе и подскочила к единственному своему товарищу, знающему грузинский. – Он, наверное, не говорит на русском, можете попросить его исповедать меня? Пожалуйста!
– Ну, сейчас попробуем. Он вроде даже трезвый.
Мужчины в рабочей форме поздоровались с почтенным мужчиной, даже слегка поклонились ему. Гио шепнул что-то одному из них, и тот неуверенным шагом заковылял вслед за священником, очевидно побаиваясь к нему обращаться. Священник наклонился к рабочему, выслушал и обернулся к Яне. Добродушной, блаженной улыбкой пригласил ее приблизиться к нему.
– Я грузинского только не знаю. Вы не говорите по-русски? – Яна обратилась к священнослужителю, пока они шли к храму с исповедальней.
Тот лишь молча улыбался.
Яна требовательно уставилась на Гио, после чего они со священником отчеканили друг другу пару фраз. Он оказался настоятелем церкви.
– Что ответил? – не унималась Яна.
– Ему не нужно знать русский, чтобы быть посредником. Говорит, что будет слушать не слова, а душу.
Видимо, души раньше всех заговорили на допотопном диалекте эсперанто. И необязательно для этого посещать всенощные бдения или полуночные мессы. Неспроста в диалоге Гио и настоятеля церкви Яна разобрала имя Мартина Лютера. Он первый ополчился на торговлю индульгенциями и не признавал никаких таинств, кроме крещения и евхаристии. Это она помнила из биографии Бетховена, который исповедовал лютеранство. Поп обрадовал Яну, она и сама понимала: он только посредник, а не собеседник. Может, его присутствие и не требуется вовсе, чтобы быть услышанной, но так все же надежнее.
Они оказались в аскетичном с виду храме. Его внутреннее убранство резко отличалось от любого, даже самого провинциального, захудалого храма в глухой российской деревне. Все-таки РПЦ не позволяет себе терять лицо. А этому храму было все равно, он был великим и без обилия позолоты. Так как последний раз его восстанавливали уже в XIX веке, в архитектуре не чувствовалось Средневековья. Голый бедный камень снаружи здания немного перекликался с готикой, но внутри это было такое же бедноватое барокко.
Встав перед аналоем, священник положил на голову Яне епитрахиль и подал знак, что можно начинать.
– Разрази меня гром! – не зная, с чего начать, изрыгалась гневной хулой на себя Яна. – Моя жизнь разрушилась. Я хотела убить собственного мужа. Я украла пистолет у человека, который спас мне жизнь, и поехала убивать мужа. И этим выстрелом я бы уничтожила нас троих. Мы как три стороны одного треугольника, стоит разорвать один катет – фигура потеряет форму. Смысл, если хотите. До этой весны я жила и думала, что я нормальный, даже хороший человек. Вроде не обманываю, не ворую. А по факту говно я, а не человек. Блудница. Даже не так. Блудница-убийца. – Яна закусила губу. – Эгоистичная, гневливая блудница-убийца, не чтящая ни мужа своего, ни отца, ни Господа Бога.
Священник жестом показал, чтобы она продолжала, чувствуя боль, что свербила в связках, пытаясь проскользнуть словами и покинуть тело.
– Я не могу совладать с собственной похотью. С ненавистью, что разъедает меня изнутри. С жаждой отомстить мужу. И одновременно я не могу справиться… – Яна сделала паузу, ждала ответа, какой-то реплики от священника, но он все так же участливо и внимательно слушал, не понимая ни слова.
Сначала Яна выдавливала из себя слова, как недозревший прыщ, еще не оплывший гнойной головкой. А потом на нее снизошла покаянная благодать, будто вставили реечный расширитель для грудной полости, и вся чернь, обвившая сердце, наконец сочилась наружу, а не вовнутрь. И не было ни возмущенных нотаций, ни требований отбивать поклоны. Батюшка просто положил в какой-то момент свою мягкую старческую пятерню ей на макушку – и дамбу прорвало, хлынули слезы любви, жестоко умерщвленной, изодранной в клочья, но любви. Яна плакала по Никите. Тому, которого для нее больше не существовало.
– Я не могу справиться с тем, что до сих пор люблю мужа. Того, который был со мной. И при этом влюбилась. Я была еще замужем, но влюбилась в другого. Одного я любила как спасение от самой себя. Второго – как спасение от первого. По факту я никого не любила? – отправила она свой вопрос ввысь, куда-то под купол.
Гио осторожно приближался сзади, чтобы перевести, если будет нужно. Священник развел руками и взглядом покосился на икону Христа Спасителя.
– Господь всемогущий, всепрощающий, прими мою исповедь! Я раскаиваюсь. Я правда во всем раскаиваюсь. Подвожу черту, жирную линию под всей своей прошлой жизнью и готова дальше жить по законам Божьим. Если ты меня простишь… А если нет – то разрази меня гром. Тогда нет смысла топтать эту землю и переводить кислород на меня. Что скажешь? – обратилась она к куполу, пытаясь узреть там неопалимую купину, в которой Моисей узрел Творца.
Гио подошел к священнику и шепнул ему что-то на ухо, тот озарил своей улыбкой мудрого старца помещение и ответил ему на грузинском.
– Бог все прощает, если покаяние искренно, – успокоил Гио Яну. – Прощение Божие очистит душу. Просто впусти Его в свое сердце, прими Его прощение.
После исповеди, опустошенная, Яна с облегчением вышла на улицу, подставляясь свежему ветру. Максим ждал ее, а может быть, просто прогуливался и наслаждался видами гористой местности: маки раскрасили просторы в багряно-красный.
– Ну как оно? Теперь душа чище слез девственницы?
– Типа того. Знаешь, мир стал немного другим для меня. Цвета ярче, что ли. – Она присела рядом на склоне.
– Это ты просто наревелась, промыла физраствором зенки.
– Я словно и мозг промыла. Как будто четче понимаю все. Макс, я люблю Никиту. Понимаешь, это мой муж, очень близкий мне человек. Я не разлюбила его. Да, я узнала его другую сторону, но та, первая сторона никуда не делась. Она все еще есть, и я до сих пор люблю ее. А то, что случилось…
– А мы и не знаем, что случилось, – перебил Максим, выплюнув травинку, которую по детской привычке жевал, и глядя куда-то вдаль, щурясь от солнца. – Говорю же, что все может быть не так очевидно. Ну а Коля что?
Яна не ответила, она двинулась вниз по склону медленным, плавным шагом, словно паря над зеленым густым ковром с пятнами ярко-красных чернил. Когда она обернулась к Максиму, держа в руках сорванный цветок, ее глаза были мокрыми.