— Уже, — говорит она. — Все в порядке, не волнуйся. — И поворачивается ко мне лицом. Глаза у нее сухие, на губах — улыбка, похоже, мне просто померещилось… Но я говорю:
— Нашла время, чудачка. Все так хорошо кончилось, ты должна прыгать от радости…
И тут она вдруг подпрыгивает, потом еще раз и еще, и прохожие начинают на нас оглядываться.
— Ну вот, — говорит она с усмешкой. — Теперь ты все про меня знаешь.
Мы подходим к троллейбусной остановке.
— Тебе на тридцать первый?
— Нет, — отчего-то веселится она. — На пятнадцатый.
— Так. Тогда быстренько запиши телефон: двести пятьдесят восемь… Погоди, карандаш…
— Да я запомню.
Я называю ей номер, она кивает. Подходит троллейбус. И тогда она вдруг обхватывает меня, прижимается… И идет к дверям.
— Так ты запомнила?
Она не отвечает, только взмахивает рукой и скрывается в троллейбусе.
— У вас какой вагон?
— Шестой. Десятое место.
Провожаем отца. День пасмурный, моросит мелкий дождик, и мы быстро идем по перрону вдоль поезда.
— А что за спешка такая, Петр Станиславович? — спрашивает Руслан.
— Да как сказать… — оправдывается отец. — Конец квартала у нас…
Потом он останавливается у газетного киоска, и мы с Русланом, сделав еще по инерции несколько шагов, ждем его у вагона. Руслан ставит отцовский чемодан и говорит:
— Ну и денек. Это что, лето кончилось, да?
Он достает сигареты и, вспыхнув зажигалкой, глубоко затягивается.
— Ты куришь? — смотрю на него удивленно. — Ты же раньше не курил.
— Это было раньше.
Некоторое время стоим молча.
— Знаешь, когда у меня плохо на душе, какие-нибудь неприятности, я всегда вспоминаю, что можно вдруг взять и сесть в первый попавшийся вагон. Сразу становится легко…
Он только слегка пожимает в ответ плечами:
— А поновей что-нибудь?
— Поновей? Не знаю. Давай, хочешь, уедем для интереса?
— Давай, — кивает Руслан. — Я готов. Только если ты мне объяснишь, куда и, главное, — зачем… — Он щелчком отбрасывает сигарету. И смотрит на меня задумчиво. — Ну что, Ира?
Отец подходит с пачкой газет. Пора садиться в поезд. Он обнимает нас — сначала меня, затем, слегка помешкав, Руслана.
— Ну, ребятки, давайте, родные, чтоб все в лучшем виде!
Он уже поднимается в тамбур вагона.
И я вдруг следом за ним ставлю ногу на ступеньку.
— Девушка, сейчас поезд отойдет, — напоминает проводница.
— И хорошо, уеду с вами!
Это шутка, и мы смеемся все вместе — я, Руслан, отец. Улыбается и проводница. Но поезд и в самом деле трогается, а я стою на подножке, и это уже совсем не шутка — двигается все быстрее и быстрее перрон, перестукивают бодро колеса… Неужели уехала?..
Руслан идет рядом с вагоном, прибавляет и прибавляет шагу, не отстает. Мы смотрим друг на друга молча.
— Прыгай, — говорит он мне негромко, как если бы стояли в тихом переулке. Я не откликаюсь, только мотаю в ответ головой.
Вот он уже бежит за вагоном, затем останавливается, зачем-то машет мне вслед…
Мы с отцом стоим в коридоре у окна.
— До конца поедешь? — словно и не удивившись, спрашивает он.
— До конца. А что?.. — Потом мне становится его жаль. — Сойду, сойду. Ну, конечно, сойду. На первой же станции.
Подходит проводница, спрашивает:
— Кто тут без билета? Говорят, «зайцы» у нас завелись?..
1974
Поворот
Ночь, луна, полная, яркая, заметно движение на палубе, различимы жестикуляция, улыбки на лицах. Группа пассажиров старательно изображает чертей, русалок; его величество Нептун с непременным трезубцем в руках пребывает в окружении пестрой свиты; жертвы отбираются из числа сторонних, скептически настроенных наблюдателей, добрая дюжина их уже барахтается в бассейне… Разноголосица, чей-то громкий смех; морской праздник движется по восходящей. Вот настигают пожилого респектабельного пассажира в безупречном костюме, после недолгой возни под одобрительный гул и аплодисменты швыряют в воду. Следом за респектабельным в жертву владыке приносят подростка-акселерата с полуухмылкой на устах, потом сразу, одним махом, супружескую чету — его и ее в одинаковых шортах.
…Виктор Веденеев, увенчанный картонными рожками и тряпочным дьявольским хвостом, отделился от стаи собратьев и, подкравшись к собственной жене, недолго думая, столкнул в бассейн. Отважно прыгнул следом. Настиг в воде, притянул, обнял крепко. Вдруг нырнул, исчез надолго и снова появился рядом, боднув воздух бутафорскими рожками.
— Это уже было необязательно, — сказала жена.
— Что?
— Все это. Зачем?
— Зачем? Просто так. Принес тебя в жертву.
— Ну молодец.
Они немного поплескались в полутьме, то и дело натыкаясь на столь же счастливых избранников Нептуна, и поплыли к металлической лестнице, вызволяющей купальщиков из водного плена.
— Три года не отдыхал. Три года! Вот, дорвался.
— Вижу.
— Нет, правда. Я, кажется, первый раз в жизни отдыхаю.
— Я тоже.
— Так в чем же дело?
— Отстань. Я намочила волосы. Осторожнее. Дай мне руку, дай…
Они выкарабкались из бассейна.
— Никогда не подкрадывайся сзади.
— Ладно.
Двинулись было сквозь толчею, остановились.
— Кажется, сережку потеряла… Да, так и есть. Поздравляю. А чего ты смеешься? Да сними ты эти идиотские рога!.. Сними, тебе говорят…
И жена собственноручно сдернула с головы Веденеева бутафорские рожки.
— Смотрите-ка, вполне съедобный лангет.
— Этого, однако, не скажешь об окуне.
— Но вы, по моим наблюдениям, всякий раз заказываете именно окуня. Чем это объяснить?
— Мы в открытом море!
— Да, в самом деле. А мы ведь не впервые встречаемся за одним столиком… и до сих пор незнакомы.
— Веденеев, Виктор.
— Никитин, к вашим услугам. А это Альбина.
— Очень приятно.
— Теперь представьте нам вашу половину.
— Почему вы решили, что я его половина?
— Это видно невооруженным глазом.
— Вот как?
— Да. Вы очень выделяетесь на общем фоне, — сказал Никитин. — Посмотрите, кругом парочки. А кто из них — мужья и жены?
Посмотрели по сторонам. Переполненный ресторан, оркестр, топчущиеся на месте, намертво сцепившиеся в танце парочки, парочки у железных перил, под открытым небом, освещенные луной и неоном…
— Вы, однако, наблюдательны!
— Ваше имя, простите?
— Наташа.
— К вопросу о наблюдательности, — сказал веско Никитин. — Смотрите, Наташа. Ваше колечко обручальное… оно что-то слишком блестит. Вероятно, совсем новенькое и еще не потускнело от стирки и мытья посуды?
— Браво!
— Вы молодожены, — заключил Никитин. — Я предлагаю выпить за молодоженов!
— А я — за Шерлока Холмса!
— Вот и познакомились. Ура!
— Москвичи?
— Москвичи, — кивнул Виктор.
— Возвращаетесь из отпуска?
— Совершенно верно.
— В понедельник на работу?
— А вы, наверное, и в самом деле следователь?
— В какой-то мере. В общем, юрист. Но дело не в этом. Если хотите, я дам вам несколько уроков дедукции, и вы тоже будете поражать каких-нибудь соседей по столу. Это совсем несложно! — смеялся Никитин.
— Объявили последний танец, — заметила Альбина.
— Потанцуем, правильно! — подхватила Наташа.
И первой поднялась из-за стола. Виктор — за ней.
Она увлекла его в самую толчею, в самую гущу танцующих. Немного потоптались в тесноте…
— Давай потеряемся.
— Да-да, потеряемся. Давай.
— А Шерлок Холмс?
— А мы исчезнем. Испаримся.
— Пробирайся к выходу. Потихоньку. А я через кухню, там черный ход. Лучше порознь, так безопаснее…
— Как рецидивисты. Встречаемся на корме…
…Встретились на корме. Обнялись, как после долгой разлуки. Плюхнулись в шезлонги. Помолчали, глядя на прибрежные огни.
По палубе скользнула тень, они обернулись — и вовремя! Никитин подкрадывался сзади, широко раскрыв объятия.
— Вот они где! — провозгласил он. — Попались! Сюда, Альбина, они здесь… Задержаны при попытке к бегству…
Появившаяся в поле зрения Альбина едва успела раскрыть рот, как чета Веденеевых, покинув шезлонги и больше не таясь, не скрывая намерений, обратилась в новое стремительное бегство.
Никитин сделал несколько шагов, изображая погоню, потом остановился и только смотрел с веселым интересом.
Они лежали в полумраке каюты.
— Спи. Закрой глаза и спи.
— Я сплю.
— Ты не спишь, ты вздыхаешь.
— Это я во сне.
— Перегрелся. Я тебя предупреждала. А что ты вздыхаешь?
— Отпуск кончился.
— Уже кончился?
— Да. Навалились дела. Смешно сказать, но человек на теплоходе лежит и думает, с чего ему начать понедельник.
— Смешно. Это ты прав…
— Надо было из Ялты позвонить Казакову, узнать, какого числа защита…
— Приедешь — узнаешь. Вот об этом твои мысли?
— Да. Всякая всячина. Мелочи съедают жизнь.
— Мы им не дадим.
— Не дадим, — сказал он. — А знаешь, о чем надо думать? Я счастлив. Тысячи людей хотели бы быть сейчас на моем месте. Иметь мои заботы вместо своих. Лежать и думать — а когда у меня, черт возьми, защита диссертации — пятнадцатого или двадцать седьмого? Не говоря уже о прочем.
— Прочее — это я.
— Ну тогда я и правда счастлив.
— А я тебе что говорю? Спи. Дай я тебя обниму. Ну вот, опять вздохнул!
— А ты не прислушивайся, — засмеялся Виктор. — Будешь всегда прислушиваться?
— Конечно. Привыкай.
Ранний луч солнца пробился в иллюминатор, рассек полутьму каюты. Виктор спал, Наташа лежала рядом, смотрела на него. Лицо его было спокойно и открыто, но вот он будто ощутил беспокойство, заворочался, отвернулся от жены. Наташа легко выскользнула из постели, быстро оделась. Пока одевалась, успела надкусить лежавшее на столе яблоко. Подошла к зеркалу, провела по волосам расческой. Замерла. Смотрела на себя с серьезным видом, со строгим пристрастием. И вот улыбнулась сама себе, открыто, не таясь, не стесняясь своего счастья…