— Не про него, а его статейку, — поправил отчим. — В «Науке и жизни».
— Да, надо будет к ним зайти, — сказал Виктор.
Помолчали.
— Случилось что-нибудь? — вдруг спросила мать.
— Я пойду, — сказал отчим. — Там садик с обратной стороны. Приходи, покурим. Ах да, ты бросил…
— Бросил? — спросила мать, но почему-то не выказала одобрения.
— Мама, знаешь, мне, вероятно, предстоит уехать, — сказал Виктор, оставшись с матерью наедине. — Это еще под вопросом, но все возможно. И может так случиться, что мы не успеем с тобой попрощаться, вот я хочу сейчас…
— Что — сейчас? — испугалась мать. — Куда? Куда ты едешь?
— Мама, я еду надолго… ну, в общем, считай, что за границу… Я даже не знаю, как часто смогу тебе писать. Но, в общем, я хочу, чтобы ты была готова…
— Я понимаю, — проговорила мать горестно. — Ты теперь человек семейный, что ж я могу сказать. Когда была Аня, она, может, и не так была хороша, но ты не рвался зарабатывать деньги…
— Дело не в деньгах, мама, — усмехнулся Виктор. — Это… ну как тебе сказать… это поездка другого рода, там как раз много не заработаешь. В общем, ты со временем все узнаешь…
— Я не хочу вникать в твои дела… Но ты изменился, Витя, ты не часто приезжаешь, и нам это видно. Ты рано стал взрослым, вот что я думаю. Может, было бы лучше, если бы твои успехи пришли к тебе позже…
— Лет в пятьдесят? — опять засмеялся Виктор. — Да нет, мама, все в порядке. И Наташа… ты просто ее мало знаешь, но она не из тех жен, которые торопят…
— Да я и тебя-то мало знаю, — сказала мать и провела рукой по щеке сына.
Он задержал ее руку и поцеловал.
…Потом она провожала его — довела до двери, молча стояла, глядя, как он спускается по ступенькам. Уже на аллее, перед тем как свернуть на тропинку, Виктор обернулся, прощально взмахнул рукой. И стал огибать здание, быстро шел по тропинке, пока не расступились деревья, не открылся садик, лавочка, мужчина в пиджаке и шляпе, с папироской во рту. Отчим бодро поднялся, шагнул навстречу. Они снова выбрались на аллею, отчим шел впереди, припадая на хромую ногу. У самых ворот Веденеев вдруг замедлил шаг, обернулся. Мать все стояла у двери, стояла и смотрела ему вслед. Виктор застыл на мгновение, казалось, неподвижность матери передалась ему. Наконец он взмахнул рукой, и мать повторила его жест.
Был уже вечер. Веденеев шел в темноте через двор, приближаясь к своему дому. Подкатило к подъезду такси, пассажир хлопнул дверцей, и Виктор заметил, как тотчас же отдернулась штора в окне на четвертом этаже, на мгновение показался знакомый силуэт. Наташа ждала его…
…Они сидели в темноте перед телевизором.
— Ты не спрашиваешь, где я был?
— Я никогда не спрашиваю, если ты мог заметить.
— Я ездил к матери.
— А я так и подумала…
— Слушай, я, наверное, отложу защиту.
— Это кто, она советует? Мама?
— При чем тут мама. Я сам так думаю…
Наташа словно и не удивилась, встала, равнодушно переключила телевизор на другую программу, снова опустилась в кресло.
— Смотри-ка, — усмехнулась вдруг, — тебя прямо так и тянет к тюремной решетке.
— А что ты думаешь… Должен я расплачиваться? Или не должен?
— Расплачиваться — за что?
— За смерть человека.
— Вот куда тебя повело, — сказала Наташа.
— А в самом деле. Какая бы она там ни была — слепая, глухая, хромая, но она жила ведь, верно?
— И теперь ты хочешь принести ей в жертву свою жизнь? И заодно мою?
— Почему твою?
— Это верно, — сказала Наташа. — Меня ты не принимаешь в расчет.
Виктор повернулся к ней, но Наташа уже поднялась с кресла.
— Давай чай пить. Ладно. Там уж, наверное, кипит вовсю…
Она вышла из комнаты. Вернулась, поставила перед Веденеевым полную чашку, бросила сахар, заботливо помешала ложечкой. И сказала:
— Витя, есть одна новость, которая все меняет.
— Еще одна новость?
— Еще одна. У нас с тобой будет ребенок.
Виктор долго смотрел на нее:
— Повтори.
— У нас с тобой будет ребенок.
— Когда?
— Ну, не знаю. Можно посчитать.
Они поднимались по лестнице.
— А почему мы не на лифте? — удивился вдруг Веденеев. — Подожди, я пригоню.
— Зачем? Два этажа еще.
— Давай пригоню.
— Да ну что ты! Вот дурачок…
Была знакомая дверь, звонок — все как в прошлый раз. И хозяйка квартиры в домашнем платье, в тапках на босу ногу, с сынишкой, все так же выглядывавшим из-за спины.
— Агитаторы! — представился Веденеев.
— Ой, а дома никого…
— Никого?
— Да, на стадион поехали. Там футбол с немцами… Вот жду, вернуться должны. Вы заходите, что ли, посидите пока…
Женщина двинулась по коридору в глубь квартиры, и, помешкав, Веденеевы пошли следом.
Потом они сидели в комнате на диване, смотрели на хозяйку, слушали, время от времени понимающе кивали, переглядывались.
— Вообще, конечно, нехорошо получилось… — говорила хозяйка. — Альберт — ну, помните, у окошка сидел, без руки он — вы как ушли, он жалеть стал, мол, неприятный осадок у меня, что ж мы — прокуроры, что ли? Ну, Степан Сергеич, ясное дело, спорить с ним… так слово за слово и разругались… От разных отцов они, сводные, и живут-то далеко — один в Пензе, другой аж в Махачкале, раз в кои веки встретились — и пожалуйста… А Володя мой тоже хорош — знай сидит, масла подливает… Потом Степан Сергеич поднялся, дверью хлопнул. Не очень-то на него покричишь, как-никак директор предприятия. Ну, потом еще Костик подошел. Вы Костика нашего не видели?
— Костика? Нет. Это кто такой?
— Племянник ее. Он так, вроде как на отшибе, они с Володей не очень, в общем… Анна Егоровна их мирила, как раз перед смертью. Она все — за Костика, чтоб его не обижали… А у вас закурить не найдется? — вдруг спросила смущенно женщина.
Виктор посмотрел на Наташу и извлек из кармана пачку, из другого — зажигалку. Щелкнул, протянул женщине огонь. Поймал завороженный взгляд мальчика, снова щелкнул, высек тонкий язычок пламени, прибавил пламя, убавил, снова щелкнул… Протянул зажигалку мальчику.
— Вот она, смотрите. Наша Анна Егоровна, — сказала хозяйка, кивнув на фотографию в рамке, висевшую над кроватью. Фотографию, видимо, повесили только что. Виктор и Наташа встали с дивана, подошли, молча стояли, вглядывались. С фотографии смотрела на них пожилая женщина, сидевшая в скованной, торжественной позе. Они впервые видели сейчас ту, что вошла в их жизнь в сумерках августовского вечера.
— Какое хорошее лицо, — сказала Наташа.
— Это что! — оживилась хозяйка. — Вы на нее молодую посмотрите. Сейчас покажу, глаз не оторвете…
Она вышла из комнаты, тут же вернулась с альбомом. Сели втроем на диван, хозяйка стала медленно перелистывать картонные страницы.
— Это она сестра милосердия, еще до революции. И муж тут же, Сергей, первый ее. В империалистическую ранен был, вот он, на костылях. В госпитале и познакомились, она его выходила… Ну, это уже в Москве они, видите, Красная площадь… А карапуз этот, между прочим, и есть Степан Сергеевич… Так, перевернули. На катере с детьми, уже перед самой войной, когда канал открыли. Тогда же повторно замуж вышла. Вон, второй справа, полковник, пожилой… А этот слева заштрихован — товарищ их, тоже военный. Были годы, заштриховали, потом жалели, конечно. Ну, теперь война. Медсестрой с первого дня… Это в Праге она, вон орденов сколько… Так. Дома уже, с Альбертом, видите, он без руки вернулся…
Хозяйка вышла, унесла альбом. Мальчик с отрешенным видом разглядывал зажигалку.
— Подари ему, — сказала Наташа.
— Что? Зажигалку?.. Зачем она ему?
— Подари, подари.
— Думаешь?
— Да.
— Это «Ронсон».
— Ничего, переживешь.
Когда хозяйка вернулась в комнату, Веденеев сказал:
— Вы, ради бога, извините нашу назойливость, но думаю, любой, окажись он в подобной ситуации… словом, постарайтесь понять… Вот вы сами в прошлый раз говорили, что Анна Егоровна плохо видела, носила очки… Говорили, правильно? К сожалению, это в поликлинике не зарегистрировано. И вот если бы вы помогли следствию, пришли бы и на суде повторили… Повторили, больше ничего…
— На суде?
— Именно. Явились бы в качестве свидетеля и раз и навсегда внесли ясность…
Хозяйка молчала, смотрела испуганно.
Тогда заговорила Наташа:
— Ну хорошо, Зиночка… Отбросив все «за» и «против»… Вы-то хоть меня понимаете? Понимаете? Просто как женщина женщину?
Хозяйка вздохнула:
— Я-то?.. Понимаю, конечно… Что ж вы думаете… это ж совсем нехорошо получается… Ребеночек-то здесь при чем? Эх, если б вы тогда еще, сразу признались, что в положении… — Она снова вздохнула с неподдельной грустью, сокрушенно покачала головой. — Даже не знаю, чем и помочь… Может, с Костиком потолкуете?
— С Костиком? Вы думаете, это имеет смысл?
— Как же… Он-то к ней поближе всех был, он всю правду расскажет — что и как… Я дам сейчас адресок, записывайте… — Женщина оживилась, вспомнив о Костике, видно, с радостью и облегчением схватилась за новую идею. — Он к ней поближе был, конечно. Как что — она к нему: «Костик, Костик»…
Веденеев посмотрел на Наташу. Достал из кармана книжку, приготовился записывать.
— Спасибо вам, Зиночка… — сказала Наташа и дотронулась до руки хозяйки. — Вы очень добрая. И мы не забудем, нет. Правда. И, надеюсь, мы еще встретимся когда-нибудь, может быть, вы придете к нам с вашим мальчиком…
Они стояли в ожидании во дворе таксомоторного парка, у ворот ремонтных мастерских. Въезжали и выезжали бесчисленные «Волги» с шашечками, доносился из динамика голос диспетчера. Наконец из ворот вышел невысокий человек средних лет в перепачканном комбинезоне и кепке набекрень, постоял, посмотрел, увидел Веденеевых…
…Потом тот же человек, но уже тщательно причесанный на пробор, в белой сорочке, при галстуке, сидел за столиком в ресторане и, сжимая в поднятой руке рюмку, говорил:
— …Что ж я, не понимаю? У нее ж правый совсем мертвый был, боком все поворачивалась, как курочка. Левым смотрит, а и тот — едва-едва… Ты б очки ее нацепил, страшное дело! Я раз попробовал, сам чуть не ослеп… Э, Витя, не годится, ты в рюмке оставляешь…