Веденеев послушно взял со стола опорожненную до половины рюмку, допил.
— А чего мы не танцуем, а? Могу я, Витя, пригласить твою супругу? Имею такое право?
— Безусловно, — отвечала за Виктора Наташа. — Потом, потом… Вы сейчас поешьте, положить вам салатику?..
— Пожалуйста.
— Вы, Константин Михайлович, ничего не едите!..
— Я? Я ем. Это вы только смотрите.
Костик был прав: Веденеевы почти не прикасались к еде, сидели в напряжении, не сводя глаз со своего нового знакомого. А тот в свою очередь, вдруг стремительно трезвея, то и дело бросал на них пристальные, изучающие взгляды.
Подошел официант, поставил перед Костиком очередное блюдо.
— Это я лопну. Сейчас съем и лопну, — пообещал Костик и воткнул вилку в бифштекс. И вдруг рассмеялся: — Поите, кормите, а я вот возьму — и все наоборот! А?
— То есть? — не понял Веденеев.
— Ну, это на вас не похоже, — покачала головой Наташа.
— А вы знаете? Похоже, не похоже… — Улыбка постепенно сходила с лица Костика. — Никаких там очков. Зрение — единица. И что? И ты, Витя, начинаешь в мерзлоту вгрызаться. Киркой размахался, не остановишь. В общем, от души, молодец. Пар валит, сосульки соленые висят, красота!.. Шутка, шутка, — поспешил успокоить Костик. — Ты чего испугался? Вон как лицо-то вытянулось!.. Не пугайся, Витек, не надо. Сделаем. Об чем речь? Я вот сомневаюсь только — она ж хромала вдобавок… Ходит — приседает… Это как — говорить или не надо?
Веденеев промолчал.
Костик был в ударе:
— Я что сейчас подумал. Может, половину мою сюда? Не возражаете? А то ведь приду домой — где был да с кем. А так вроде случай подходящий…
— Конечно, — кивнула Наташа.
— Вот хорошо, — обрадовался Костик. — Сейчас позвоним. Только — ты сам, своим голосом. Так культурно будет.
— Пожалуйста, — сказал Веденеев.
— Монетка есть? — Костик порылся в карманах. — Вот тебе монетка, сходи.
Веденеев поднялся, но Костик остановил его:
— Ты куда? А номер телефона?
Когда он вернулся, Наташа с Костиком танцевали. В центре зала, среди парочек топтался, приплясывал Костик, держа руку на Наташиной спине. Наташа не отстранялась и о чем-то даже разговаривала с Костиком — он подставлял ухо. Потом музыка смолкла, танцующие стали расходиться, а Костик с Наташей еще стояли, сцепив руки. Но тут грянул новый аккорд. Наташа вздрогнула, двинулась в стремительном, все нарастающем ритме.
Она подпрыгивала, движения ее дробились. Глядя на жену, Веденеев еле сдерживал смех.
Потом они подошли к столу.
— Что с тобой? — спросила Наташа.
— Ну, ты молодец! Ты это здорово придумала.
— Что тебя так рассмешило? Прямо приступ! — сказала Наташа.
— Тебе… тебе не вредно танцевать?
— Ты не ревнуй, Витя, — сказал Костик.
— Не ревнуй, — поддержала Наташа.
— Нет, я спросил — тебе это не вредно?
— Что?
— Ну вот прыгать. Это не вредно в твоем положении?
Наташа пожала плечами.
Потом они втаскивали пьяного Костика в машину. Веденеев уговаривал шофера:
— Ничего, ничего, шеф, все будет в порядке. Как договаривались…
Поехали. Костик бормотал в полусне, голова его то и дело съезжала на плечо Веденееву. Потом он мирно засопел, окаменев в неловкой позе. Виктор достал бумажник, вытащил несколько купюр, сунул в карман Костику.
Он лег, натянул до подбородка одеяло, лежал неподвижно. Наташа в халатике вышла из ванной, остановилась на пороге спальни.
— Ты уже лег?
Увидев разбросанную по комнате одежду, она молча, с покорным видом стала ее подбирать.
— Кошмар какой-то, — сказала она. — Я думаю, прости меня… лучше б уж тебя посадили… Было б лучше для нас обоих…
— Это да, — отозвался Виктор. Посмотрел на Наташу, усмехнулся: — Ты там не очень-то нагибайся.
— Я не очень, — сказала Наташа.
— И вообще, побереги себя. А то, знаешь, какие случаи… Будем потом слезы лить.
— Да-да, — сказала Наташа.
Он вдруг громко и зло рассмеялся. Она посмотрела на него удивленно.
— Нет, ничего. Вообще, надо показаться врачу. — Он продолжал смеяться, развалясь на тахте. — А то вдруг еще ребенок будет с недостатками. Какой-нибудь симулянт.
— Ты что? — сказала Наташа.
— Ничего. Ложись в другой комнате, а здесь погаси свет.
Она пришла к нему уже под утро. За окном светало.
— Ты меня пустишь или нет? — И легла рядом.
Они молчали. Потом Наташа сказала:
— Хорошо. У тебя есть повод меня ненавидеть… Допустим… Но как же еще, скажи, как еще я могла тебя расшевелить? Ну, я придумала ребенка, это стыдно, я согласна. Но ведь надо же как-то выйти из этого дохлого состояния. Ты что, решил садиться в тюрьму? Ну? Скажи что-нибудь, не молчи!
— Хорошо, — сказал Веденеев.
— Что — хорошо? — И она обняла его. — Я так люблю тебя! Так люблю, дурачок! И это же все из-за тебя!.. Ну что ты лежишь как каменный… Я прошу… Ну обними меня!
— Хорошо.
— Нет, не так.
Виктор лежал неподвижно.
— Ладно, я уйду, — сказала Наташа.
Осужденный был молод, не старше тридцати. Лицо его не выражало раскаяния, не выражало ничего. Телогрейка, старенькие, затасканные брючки, а на ногах лакированные, шикарные, на высоком каблуке туфли — в этой несуразной пестроте словно выразилась минута, перелом в судьбе: роскошь жизни прошлой и суровость той, что наступала, к которой молодой человек уже потихоньку приспосабливался. Так он шел в сопровождении конвоя, заложив, как положено, руки за спину, шел, постукивая высокими своими каблуками, и таяла перед ним толчея судебного коридора.
Виктор посторонился, пропуская конвой. Осужденный прошел совсем близко, в метре, равнодушно скользнул по лицу взглядом. Виктор стоял, прижатый к стене, смотрел вслед конвою и тут почувствовал, как кто-то дотронулся до его локтя.
— Я только с заседания, — сказал адвокат. — Заждались?
— Ничего.
— Есть новости, сейчас все расскажу.
Адвокат двинулся по коридору, увлекая за собой Виктора.
— Есть важные новости для вас.
— Да-да.
— Нет, вы не слушаете.
— Я слушаю, слушаю, — сказал Виктор. — Есть важные новости для меня. У меня теперь что ни день, то новости.
— К делу приобщены очки потерпевшей.
— Что?
— Я говорю, очки. То есть то, что конкретно говорит о ее зрении.
Они вышли на улицу. Адвокат открыл перед Веденеевым дверцу «Жигулей».
— Садитесь. Вы поняли меня?
— Понял.
Адвокат посмотрел на него в удивлении и спросил:
— Куда вас подвезти?
— Прямо, — сказал Веденеев и показал рукой. — Ярославский вокзал.
…Они остановились возле здания вокзала.
— Ну, как самочувствие? — спросил адвокат.
Виктор посмотрел на него и сказал с неожиданной легкостью, снова удивившей адвоката:
— Все хорошо, старина!
На подмосковной даче среди высоких сосен, за которыми открывался домик с мезонином, среди травы, усеянной желтыми листьями, на деревянной вкопанной в землю скамеечке сидел старик в тенниске, открывавшей волосатую грудь, в синих тренировочных брюках и кедах. Андрей Васильевич, директор научного института, был настроен в высшей степени миролюбиво и беззаботно. Он держал в руках том в коленкоровом переплете, хлопал им по своим острым коленям и говорил, обращаясь к гостю, сидевшему напротив на пеньке:
— Кто у вас родители, Виктор?
— Мать — врач, отец был шофером, такая странная комбинация. Он умер в пятьдесят первом, ранен был тяжело.
— А дальше? Дед?
— Ну, дед у меня личность. Кубанский казак, атаман, жуткое дело.
— Ого!
— Шрам через все лицо.
— Интересно, — заметил по этому поводу Андрей Васильевич. — Видите ли, Виктор, не принято говорить в глаза комплименты, считается, что человек может зазнаться, особенно молодой, но я на этот счет другого мнения. Зазнается ничтожество. Талантливый человек не может зазнаться, для него это так же невозможно, как для хорошего пловца — утонуть. А впрочем, хорошие пловцы, кажется, как раз и тонут… Тут я что-то не уверен… — Андрей Васильевич поднял, словно взвесил на руке, том. — Диссертация у вас замечательная. Я бы лично без всяких колебаний дал вам за нее доктора, но сейчас с этим, как вы знаете, сложно. Хватит с вас пока и кандидата. — Он посмотрел на Виктора. — Во всяком случае, будем ее двигать, печатать и все такое прочее.
— Спасибо, Андрей Васильевич.
— Там есть дурацкие выражения, я их вам подчеркнул, посмотрите. Вообще, старайтесь следить за стилем, ученый должен быть по возможности культурным человеком.
— Я понял, Андрей Васильевич.
— Но зато у вас хорошо варит голова, и это приятно, с этим я вас поздравляю. Умных людей, между прочим, гораздо меньше, чем мы себе представляем, а смелых и независимых — тем более.
— Спасибо.
— Ну вот и все, Виктор Веденеев. Сейчас моя внучка Таня напоит вас чаем, и поезжайте с богом, дайте мне отдохнуть.
— Андрей Васильевич, я хочу просить вас отложить защиту, — сказал Виктор.
— Что?
— Отложить защиту.
— Случилось что-нибудь?
— Случилось. Я собираюсь в тюрьму.
— Что за бред!
— Это действительно бред, — сказал Виктор. — Но я совершил наезд, все кончилось печально, женщина умерла, а меня судят.
Андрей Васильевич молча смотрел на него.
— Но что-то же, наверное, можно предпринять, — сказал он растерянно. — Что-то же делается в таких случаях…
— Делали все, что делается в таких случаях, — произнес с усмешкой Виктор.
— И что же?
Виктор молчал.
— Да нет, у вас какой-то мрачный тон, — сказал Андрей Васильевич. — Я не говорю о том, что все обойдется, но не садиться же действительно, это смешно и грустно.
— Смешно и грустно, — подтвердил Виктор и поднял на профессора взгляд. — А знаете, Андрей Васильевич, вы, может быть, не поверите, но я… в общем, я пришел к выводу, что, видимо, должен отсидеть…
— Что?
— Я не знаю, как это объяснить, чтобы было понятно… Да нет, никто не поймет или поймут неправильно, и я это только вам одному могу сказать, но, видимо, есть какая-то, что ли, закономерность…