Беликов промолчал, лишь пожал плечами.
— Я еще тогда уловил, на суде… Смотрел на тебя, удивлялся: ну, думаю, чудак-человек, сам себе могилу роет!.. Потом дошло, в чем дело. А этот, твой Костик, все вроде бы ни при чем, в сторонке, ангел прямо! Ты скажи честно: посулили тебе чего?
— Кто посулил?
— Ну, может, родители или кто. Я уж не знаю.
— Да нет, — просто сказал Беликов.
— Так ты что, по дружбе?
— По какой дружбе? Это ж я тебя первый ударил, — сказал Беликов.
Виктор смотрел на Беликова с недоверием.
— Ладно, Вовик. Ты кончай темнить.
Беликов вдруг рассмеялся.
— Я, я. Вот этой рукой, она у меня ударная! Левша. А фингал у тебя на правом был, все сходится… Ну? Теперь ясно?
— Теперь ясно, — сказал Виктор.
Было шесть вечера, сменялся караул. Разводящий подвел к вышке часового, тот полез вверх по лестнице. В будке, на высоте восьми метров, часовые поменялись местами — один заступил, другой покинул пост, стал спускаться на землю. Отдохнувший часовой, широкоскулый рябой паренек, оглядел окрестность, но ничего примечательного не обнаружил: разводящий с напарником шагали в ногу, удаляясь; по баскетбольной площадке, покрикивая, носились за мячом бритоголовые заключенные; такого же похожего на всех бритоголового прапорщик сопровождал в карцер, и, видно, на долгий срок, паренек выглядел неважно, сутулился под бременем провинности; вышла на крыльцо санчасти женщина в белом халате, закурила, выпустила облачко дыма, постояла на солнышке, скрылась, сверкнув линзами очков…
Теперь на койке дремал Виктор, а за столом, подперев руками подбородок, сидел Беликов. Перед ним была раскрыта книга. Он читал.
— Ну что, поспал? — спросил он дружелюбно, когда Виктор пошевелился на койке.
Виктор не ответил.
— «Гляжу, как безумный, на черную шаль», — вдруг прочел вслух Беликов.
— Что? — спросил Виктор. Беликов стал читать:
— «Гляжу, как безумный, на черную шаль, и хладную душу терзает печаль. Когда легковерен и молод я был, младую гречанку я страстно любил. Прелестная дева ласкала меня, но скоро я дожил до черного дня…» — Он помолчал, потом спросил: — Книга библиотечная?
— Моя.
— Дома-то что, не высыпаешься? — сказал Беликов. — Ты поспи. Или вон поешь, я тебе оставил. Пирожки кто у вас печет? Мамаша?
— Жена.
— Вкусные, — похвалил Беликов. — Дети есть?
— Сын. Валерка.
— Валерка, — усмехнулся Беликов. — Ну-ну. Молодец.
— А ты думал… Все нормально, как у людей. Да. А ведь, веришь — нет, почище тебя был!.. Армии спасибо. Там мне мозги вправили. Вернулся — на завод. Женился. Квартиру дали. Зарплата. Сын растет. Спортом — «охота на лис» — слыхал? Первый разряд! — Виктор помолчал. — А что, Вовик… И ты давай на моем примере!
— На твоем?
— На моем. А что?
— Да нет. Ничего.
— А что за улыбочка, я не понял? — насторожился Виктор. — Ты ж улыбался. Я следил. Брось улыбочки!
— Никаких улыбочек.
— Да нужен ты мне! — вдруг вскипел Виктор. — Сам я, что ли, по своей воле? Тоже мне удовольствие! У меня поручение, понял? От общественных организаций. Из тебя, дурака, фигуру лепить, человека! И все на этом, хватит! — сказал Виктор и пошел собираться.
— Ты что? — смутился Беликов. — Уезжаешь, что ли? Постой.
Беликов смотрел растерянно. Виктор постоял у двери в нерешительности. Вернулся, сел на койку.
— Ну? — сказал он. — Зачем я тебе?
— Да неохота в барак, — сказал Беликов. — Я б тут еще выспался под это дело…
Дверь открыла Марина.
— Дождь? — спросила она.
— Как из ведра.
Виктор снял плащ, стряхнул с него воду и вошел в квартиру. Марина не уходила, все стояла в прихожей. Он мельком посмотрел на нее, двинулся было по коридору, но тут же обернулся, снова посмотрел. Теперь он смотрел долго и удивленно. Марина была в облегающем фигуру платье с открытым вырезом, с тщательно сделанной прической. Неожиданной была ее красота, неожиданным было и выражение торжества, с каким она смотрела на мужа.
— В гости кто пришел?
— Никто. Ты пришел.
— Я пришел, — подтвердил Виктор, все больше удивляясь.
Он шагнул было на кухню, но Марина удержала:
— Не сюда.
Она ввела его в комнату. Стоял накрытый скатертью стол, две тарелки, бутылка вина.
— Что случилось-то? — не выдержал Виктор.
— Ничего не случилось. Садись.
— А ты?
— И я. Ты и я. Вдвоем.
— Подожди. Где Валерка-то?
— Я его к маме отослала.
— Так, — сказал озадаченно Виктор. — Смотри-ка… — Он потянулся, взял бутылку. — Кислое, что ли?
— Не кислое, а сухое.
Она отобрала у него бутылку, сама разлила вино в бокалы. Виктор выскочил из комнаты, тут же вернулся.
— Ты что?
— Так. Может, розыгрыш какой устроила, кто тебя знает.
— Нет.
— Думал, дед приехал, на кухне прячется.
— Никто не прячется, — засмеялась Марина. — Не выдумывай. Ну возьми же бокал…
Она первая поднесла бокал, чокнулась с Виктором, выпила до дна. Виктор только пригубил слегка, сидел сосредоточенный.
— Что молчишь? — спросила Марина.
— Так. Прикидываю. Может, запамятовал. День рождения, что ли?.. Подожди, так мы ж с тобой зимние, Валерка весной… Выходит, не день рождения! Ну говори, ладно! Дата какая?
— Дата, ага, — кивнула Марина.
Она смотрела на него с живым интересом, с сочувствием, пока он силился вспомнить злополучную дату… Сжалилась:
— Да нет ее, Витя. Нет даты. Ничего нет. Просто так.
Она налила себе еще вина и с бокалом в руке подошла к нему, стала сзади. Провела ладонью по его щеке, Виктор не шелохнулся, сидел прямо. Она нагнулась, стала его целовать, гладить. Поставила бокал, села на колени, обняла… Так они сидели долго. Он не отвечал на ласки, был неподвижен, но лицо постепенно теряло обычное выражение, словно смягчалось…
Наконец он легонько отстранил жену, неуклюже погладил по волосам.
— Давай жить как раньше, Витя, — сказала Марина. — Давай, а? Мы же хорошо жили, правда? Помнишь тот год…
— Это после свадьбы, что ли?
— Нет, попозже, когда мы в Угловое ездили. Неужели не помнишь? К тете Тоне, в Угловое…
— Когда ты с животом ходила?
— Это я как раз после того с животом ходила. Да. Валерку носила, ты за мной по пятам, ни на шаг не отступал… Ты с ним помягче, ладно? С Валеркой-то. Хоть он не девочка — мальчик. Строгий ты с ним, боится… А может, нам теперь девочку, а? — вдруг сказала Марина. — Нам бы девочку, как хорошо! — Она вдруг умолкла, встала, смущенная, обошла стол, села напротив. — Ты меня любишь или нет? Ты меня не бросил?
— Бросил? Я ж здесь, с тобой. А ты — «бросил»!
— Здесь, со мной, а все равно…
— Что — все равно? — сказал Виктор. — Ничего не все равно… Сюда иди, поближе… — И сам поднялся навстречу Марине.
Возвращались с «охоты на лис». Автобус шел по шоссе, залитому ярким полуденным солнцем. «Охотники» сидели усталые, их шлемы с наушниками, приемники покоились на сиденьях. Виктор дремал, привалившись к стеклу, — то открывал глаза, смотрел на дорогу, то вновь погружался в сон. Сзади монотонно звучал чей-то голос, время от времени слышался смех…
Вдруг Виктор вскочил, заторопился, прихватив чемоданчик, двинулся к передней двери.
— У поворота тормознешь, — сказал он шоферу.
— У поворота? Зачем тебе? Не дотерпишь, что ли?
На повороте, у стрелки с надписью «Лубенцы», Виктор сошел, бодро зашагал по асфальту. Вспомнив про автобус, оглянулся, махнув рукой. Он слышал, как за спиной зарычал мотор, как шофер просигналил ему на прощание.
— Обещают мне свидание с тобой в конце месяца… — говорил Виктор. Он сидел в кабине; напротив, в такой же кабине за плексигласовым стеклом, — Беликов. — Я тут привез пока… Значит, носки тебе, белье теплое…
Беликов, кивнул, потом, помолчав, сказал:
— Есть чем записать? Нет? Шахов — запомни фамилию. Это адвокат. На Первомайской, в консультации. Он тебе скажет, что надо сделать. Значит, от завода твоего бумажки, от тебя заявление. Я тут на условно-досрочное иду по всем показателям. Ну, он тебе скажет, этот адвокат, что еще нужно… Ты ему рублей пятнадцать пошли…
Марина открыла дверь, пропустила Виктора в прихожую:
— Опять у крестного был? Ну как он?
— Да ничего. Простудился малость, но уже вылечился.
— Много наловили?
— Да так, по мелочи.
— Не клюет, что ли? — наслаждалась Марина, уже приоткрыв дверь в комнату, где собственной персоной сидел крестный, дядя Коля, при орденах.
— Не клюет, — сказал Виктор и тоже наконец увидел крестного.
— Ну, здоров! — сказал дядя Коля и протянул руку.
Виктор взглянул в сторону Марины, помешкал и, вдруг рассмеявшись, пожал руку крестному.
Тучи висели низко, день был темный, не день — сумерки, тяжело, крупными хлопьями падал снег. Желтые, густые еще кроны, трава, голая глина обочин, асфальтовая площадка перед воротами — все кругом скрывалось под покровом, но белизна была мгновенной — неотвратимо проступали, возвращались привычные краски земли.
Виктор поставил мотоцикл на треногу, шагнул было под козырек автобусной остановки, где стояла сухая скамейка, но тут открылась дверь в будке КПП. Виктор замер, весь — внимание. Появился прапорщик с повязкой дежурного на рукаве, за ним в проеме дверей маячила чья-то фигура…
Виктор долго приглядывался, потом не выдержал, крикнул, присев возле мотоцикла:
— Вовик!..
Прапорщик посторонился, и из полумрака будки вышел Беликов. Один, без стражи, он неспешно двинулся вдоль ворот, озираясь и все еще не видя Виктора, остановился в нерешительности… Тогда Виктор, сидя по-прежнему на корточках у мотоцикла, слепил проворно снежок, бросил, угодил Беликову в спину. Тот наконец обернулся, заметил мотоцикл и его хозяина. Виктор поднялся, сделал шаг, другой, подождал, пока Беликов приблизится.
Они долго стояли молча.
— Зима, что ли? — наконец проговорил Беликов.
— Зима, Вовик, зима, — кивнул Виктор.