Ермаков с начальником сели в машину, поехали. Голованов рассказывал:
— Такая есть идея — депо имени Тимониных, отца и сына, Михаила и Евгения. Машинист, сын машиниста. Два героя. Я у его отца помощником начинал. Под бомбежкой составы водили. Михаила на моих глазах ранило тяжело, так и не оправился, умер после войны… А Евгения я за руку в депо привел, стал у меня помощником. Видите как — отца хоронил, теперь вот сына…
Открылись ворота. Они въехали на территорию депо.
— Вот оно, хозяйство. Вы у нас впервые? — снова заговорил Голованов. — Тесновато, конечно, постройки довоенные. Давно ставили вопрос о расширении. Сейчас, я думаю, это дело решится. Сами понимаете, в свете последних событий… Грешно говорить, но Евгений нам помог…
В приемной начальника дожидались люди. Когда Голованов с Ермаковым вошли, сразу несколько человек поднялись навстречу.
— Члены ведомственной комиссии. Бобров, ревизор по безопасности… — Голованов начал представлять ожидающих Ермакову. — Фесенко, замначальника по движению… Плоткин, начальник смены…
— Здравствуйте, — кивнул Ермаков и, не дожидаясь хозяина, прошел в кабинет.
Через мгновение появился Голованов:
— Ну как? Пускай войдут?
— Зачем?
— Не хотите познакомиться?
— Так я познакомился. Заключение при мне, с их подписями. Целых девять подписей.
— Ну тогда все?
— Пока все.
Голованов кивнул и занял место за массивным столом. И сразу оказался среди макетов, грамот и вымпелов — знаков многолетней работы, успешной и признанной. Распорядился по селектору:
— Пухова с дрезиной — к диспетчерской. И Губкина давайте, где он там?
Тут дверь открылась, появился Губкин.
— Есть Губкин, — сказал он, входя.
Ехали на дрезине, с обеих сторон стеной подступал лес. Ехали и ехали как бы в сумерках, храня молчание.
Потом ослепило, ударило в глаза солнце — дрезина выкатилась на простор, в ясный погожий день. Открылись поля, перелески, усыпанные домиками холмы, река, изогнувшаяся в низине, и вдали — четкие контуры города с заводскими трубами.
Выйдя с одноколейки на магистраль, освобожденно заурчав мотором, дрезина помчалась по прямому как стрела пути.
И сразу, будто проснулся, заговорил Губкин:
— Вон с горки они той, за мостом… Это, считай, под самый нам под нос! И главное дело, из-за поворота, сбоку. Если б, допустим, от Кашино катились, по прямой, а то ведь, сволочи, сбоку! Вдруг раз — и пожалуйста, лоб в лоб, шесть штук! Вон с горки той. Мы с Женькой и моргнуть не успели…
Парень быстро, невнятной скороговоркой лепил слова и все ерзал беспокойно, все тыкал пальцем в сторону проклятой горки, которая и вправду уже виднелась за мостом.
— Они, значит, идут на нас и идут, а мы хоть бы что… Такое вдруг сразу состояние. Чувствую, вроде у меня конечности отнялись. Вот так стою, пошевелиться не могу! — Он поднялся и показал, как именно от стоял. И продолжал, обращаясь к Голованову: — Вот верите — нет, Павел Сергеевич, ни рукой, ни ногой! Прямо вдруг паралич…
— Ты следователю, следователю, — сказал Голованов. Он не смотрел на парня, сидел, отвернувшись в сторону.
Парень замолчал и, бросив на Ермакова быстрый взгляд, спросил:
— Вы меня кем? Свидетелем?
— Свидетелем, да.
— А обвиняемым кого?
— Посмотрим.
— Вон туда смотрите, не ошибитесь. Вон туда. — Он снова ткнул пальцем в сторону горки, которая стремительно приближалась и росла, пока не выросла в массивную, заслонившую солнце громаду. — Там им всем, гадам сафоновским, на полную катушку надо. То вагон у них ушел, то в семьдесят пятом дрезина убежала — в Кашино поймали! Всю дорогу они нам подарки!..
— Губкин! — вмешался начальник депо.
— Я как есть говорю, Павел Сергеевич.
— Говорить — говори. Дыши потише, главное. Надышал тут, понимаешь! — пробурчал, обмахиваясь, Голованов. — Хоть помнишь, чем закусывал, нет?
Губкин сразу присмирел. Но ненадолго, через минуту-другую снова вскочил с сиденья:
— Приближаемся! — объявил он. — Светофор проехали, правильно. Шлагбаум. Еще светофор должен быть. Точно. Вот он. Второй! Вот! И отсюда мы увидели, с этого самого места. Я вот так и стоял, как сейчас. Женя сперва сидел, потом тоже встал. Теперь тормози, тормози! — приказал Губкин водителю, тот не послушался, продолжал ехать с прежней скоростью. — Здесь мы уже на тормозах ползли, на одной инерции тащило. Мы-то ползем, они — летят! И тут меня вроде кто подтолкнул. Раз — и к двери! Дальше что? Распахиваю дверь и прыгаю! Сейчас ров кончится. Полянку ту видите или нет? Видите?
Дальше произошло вот что: Губкин прыгнул. Распахнул дверцу, постоял, дожидаясь, когда дрезина поравняется с полянкой, и выпрыгнул.
Он выпрыгнул, а дрезина продолжала ехать. Водитель даже не сбавил скорость, а Голованов сидел в прежней позе, невозмутимо глядя в окно. Потом все же выдавил:
— Пускай. Мы его на обратном пути…
— Остановимся, — сказал Ермаков.
— Он вам еще нужен? — удивился начальник и неохотно скомандовал водителю: — Ладно, стой.
Дрезина остановилась. Пассажиры вылезли на насыпь, стали поджидать Губкина. Кругом была тишина. По обе стороны пути простирались поля, ветер пригибал высокую рожь.
Ермаков спустился с насыпи и, недолго думая, лег на траву.
Голованов удивился:
— А на горку? На горку не поедем?
— На горку в другой раз, — сказал Ермаков. — Павел Сергеевич, как вы думаете, почему по данным экспертизы тормозной путь у Тимонина оказался длиннее нормы?
— Тормозной путь? Не знаю, — ответил Голованов.
— А кто знает?
— Наверное, тот, кто тормозит. Когда применил экстренное, вовремя или же с опозданием…
— Вы не стойте, лучше спускайтесь сюда, на травку, — предложил Ермаков.
Голованов пожал плечами, сошел с насыпи вниз и сел рядом.
— Значит, как я понял, вы не исключаете, что Тимонин мог с опозданием применить экстренное торможение?
Вопрос начальнику не понравился. Он нахмурился.
— Ну-ну, — засмеялся Ермаков. — Я ведь вас не допрашиваю. Мы сейчас просто беседуем.
Голованов промолчал.
— Отчего все эти неприятности, как, по-вашему?
— Какие неприятности? Какие?
— Вот эти. Техника катится — вагоны, дрезины, платформы…
— Потому что горка, — ответил Голованов.
— Я понимаю, что горка.
— Уклон солидный.
— Я понимаю, что уклон.
— Вы не по адресу, — сказал Голованов. — Это не мое хозяйство. Сафоновского завода.
— Не важно, чье это хозяйство. Существуют средства, которые противодействуют движению под уклон. И люди, которые должны ими грамотно пользоваться.
— Вы имеете в виду что? Тормозные башмаки под платформами?
— Да хотя бы!
— Точно. Там у них башмачники мышей не ловят, — вступил водитель. — Не помните, смена чья была?
— Да какого-то Петухова или Патрикеева, — сказал начальник депо.
— Пантелеева, — уточнил водитель. — Дяди Пети Пантелеева.
Тем временем приближался пассажирский поезд. Еще мгновение — и он уже грохотал по соседнему пути.
Губкин, однако, все не появлялся. Водитель вскарабкался на дрезину, на самую крышу, стал его высматривать с высоты.
— Где этот чертов кузнечик, а? — сказал он.
Голованов засмеялся. «Кузнечик» — вот что его неожиданно так сильно развеселило. С трудом подавив смех, он поднялся и с удовольствием, со стоном потянулся, распрямляя крепкое еще тело. И полез на насыпь.
…Потом они медленно ехали в обратную сторону, озираясь по сторонам, выискивая «кузнечика» среди придорожной травы.
— Я же его с умыслом, Губкина этого, к Евгению помощником поставил, — рассказывал Голованов. — Чтоб, значит, дурь-то повыбить, такая задумка была. Полгода в паре откатали, смотрю — другой человек. Прямо второй Женя. Во всем ему подражал. Ходит по пятам, каждое движение повторяет, как обезьяна, даже походка такая же… А на деле? Видишь как!..
Наконец они его увидели. Губкин сидел на насыпи, спиной к пути, согнувшись и положив голову на локти.
— Муки совести, — пробурчал Голованов.
Водитель не согласился:
— Да ну… Дрыхнет. Глаза-то залил, вот и дрыхнет.
И он длинным гудком просигналил в спину Губкину. Тот обернулся и стал не спеша подниматься. Отряхнулся, пошел к дрезине.
— Вот так я и слинял, — сказал он, обращаясь к Ермакову. — Видели? Таким макаром, значит. — И плюхнулся на сиденье. Глаза у него были красные — то ли он плакал, то ли просто спал, а может, и то и другое.
Ермаков спросил:
— Кто из вас двоих применял экстренное торможение? Тимонин?
Губкин кивнул.
— Нормально сработало?
— Нормально.
— Там в акте все написано, Герман Иванович, — заметил Голованов.
— Ну хорошо, — устало согласился Ермаков.
— Теперь куда?
— Домой. Домой, в гостиницу.
— В гостиницу пока рельсы не проложили, — невозмутимо, в тон начальнику, заметил водитель и тронул с места дрезину.
Он ждал Ермакова в коридоре гостиницы. Стоял как часовой у самых дверей номера.
— Пантелеев?
— Так точно. Пантелеев.
Ермаков отпер дверь:
— Заходите, не стесняйтесь.
Но он был, похоже, не из стеснительных, этот крепкий старик в видавшем виды пиджаке с орденскими планками. Войдя в номер, сразу опустился в кресло, хозяйски оглядел нехитрую обстановку. Потом перевел на Ермакова взгляд — что называется, уставился. Так и сидел, с интересом наблюдая, как Ермаков раскладывал на столе бумаги. Потом спросил с усмешкой:
— Ну, приготовился?
— Да, начнем.
— А протокол? Не забыл?
— Все в порядке, — отвечал Ермаков бодро, принимая тон. И показал пустой бланк, который держал наготове.
— …Где работаю, кем? — Старик не рассказывал — рассуждал неторопливо, следя, чтоб Ермаков успевал записывать. — Составителем поездов работаю. Башмаки под колеса ставлю. Где? Да здесь, на железке нашей, будь она неладна…
— И давно вы на железке?
— А всю жизнь, считай, как паровоз из Белорецка пошел.