Пантелеев молчал. Ни один мускул не дрогнул на лице.
— Мы нашли башмак Воробьевой. А ваш, якобы второй, не нашли и никогда не найдем. Потому что его вообще не было.
Старик молчал.
— Пожалуйста, подойдите к окну, — сказал Ермаков.
Пантелеев подошел, встал рядом.
— Видите женщину на скамейке?
— Да.
— Если хотите, она сейчас поднимется к вам. Вы ее не узнаёте?
— Она ж спиной сидит.
— Это Воробьева. Повторяю: если есть необходимость в очной ставке…
— Не надо! — махнул рукой Пантелеев.
— Так сколько было башмаков?
— Один, всю жизнь один! — вспыхнул вдруг старик. — Никогда второго не ставил. С сорок седьмого года. И сменщик не ставил. И другой сменщик, никто и никогда. Мало ли что там пишут в инструкциях! Если по инструкции, вообще дорогу надо закрыть! Понял? И все. Можете сажать!
Он решительно пошел к двери.
Что-то появилось в лице Ермакова, какое-то новое выражение… Ему вдруг захотелось окликнуть Пантелеева. Чтоб остановился. Он легко раскололся, дело было сделано. И сразу с этой минуты, как ни странно, все изменилось. Какое-то чувство вдруг шевельнулось в Ермакове, доброе чувство к хромому, обреченно поникшему старику в больничной пижаме.
— Пантелеев!
Старик остановился, посмотрел молча.
— Значит, договоримся так: я сейчас уйду, а вы перво-наперво спокойно ляжете, так? Отдохнете, ночку переспите. А завтра на свежую голову сядете и все напишете. Все как было. Идет? Не завтра, так послезавтра, смотря по самочувствию. Я вас не тороплю…
Он спустился по крутой тропинке к реке, постоял, озираясь. На травянистом, с песчаными проталинами кусочке суши, именуемом городским пляжем, было многолюдно. Скинув сандалеты, Ермаков пошел к воде.
Малинин дремал, вытянувшись на песке.
— А, это вы! Пришли все-таки?
— Ну как же, обещал.
И Ермаков стал раздеваться.
Незамысловатая татуировка — полустертая змея на предплечье — сразу бросилась в глаза Малинину. И еще глубокий розовый шрам на спине.
Ермаков поймал его взгляд:
— Вас интересует моя спина?
— Ранение?
— Вот именно.
— Нож?
— Огнестрельное.
— Ого.
— Я в угрозыске начинал.
— И кто ж вас так?
— Ну кто? Один субъект сильно нервный.
— Поймали?
— Да нет, не вышло, застрелил.
Раздевшись, Ермаков лег ничком на песок.
Молчание было долгим. Оба мгновенно, как в пропасть, провалились в тяжкий сон. И очнулись — услышали голоса. Ермаков поднял голову, с недовольным лицом разглядывая шумную, не местного вида компанию, только что сошедшую по тропинке на пляж.
— Что это за публика? — спросил он.
— Публика с телевидения.
Ермаков оживился:
— Вот как? Уже и телевидение подключилось! Тут как тут!
— Купаться, мальчики! — Это, как ни странно, относилось к ним. Через мгновение рядом возникла Марина, уже в купальнике, следом подошли еще трое — две девушки и лохматый парень.
Марина, видно, еще хотела сказать что-то бодренькое, но тут заметила Ермакова. На лице ее застыло непонятное выражение — испуг и любопытство вперемежку.
— Купаться? Идите, я на вас посмотрю, — сказал Малинин.
— Что, вода холодная?
— Брр!
— Игорь Николаевич, — сказала Марина, — представьте, пожалуйста, этого загадочного товарища.
— Пожалуйста, — с готовностью отозвался Малинин. — Это Герман Иванович…
— Герман, — назвался Ермаков, неловко привстав на локте.
— Марина. Ну, купаться! Игорь Николаевич…
— Идем-идем, — вдруг бодро поднимаясь и подталкивая Малинина в бок, проговорил Ермаков. — Ну?
— Спасибо, я окунулся только что, — сказал Малинин, продолжая лежать. — Еще не созрел по новой.
— Когда это — только что? Когда это вы окунулись? — начал Ермаков и схватил Малинина за руку.
— В воду его, в воду! — подбадривали девушки.
Завязалась борьба. Малинин вырвался, отбежал. Вся компания бросилась следом, Ермаков догнал первым, свалил и сам оказался внизу. Вдвоем они возились на песке: кто кого? И не заметили, как сцепились всерьез. Был такой момент, секунда: Ермаков, перевернув противника, стиснул ему предплечье, болевым приемом прижал лицом к песку — и тут же словно очнулся, отпустил…
— Самбо? — спросил Малинин, поднимаясь и поглаживая плечо.
— Извините, — пробурчал Ермаков.
— Ерунда. Забыл, с кем дело имею! — весело свернул разговор Малинин и первым бросился в воду.
Всю эту сцену с интересом наблюдал Павел Сергеевич Голованов, начальник депо. Он стоял по колено в воде и крепко держал за руку маленькую внучку.
Вечером спустились в ресторан.
— Мои двадцать рублей, остальные — ваши, — объявил Ермаков, как только сели за столик. Он был в видавшем виды костюме, при пестром галстуке. — Что будем пить?
Появился официант. Заказали.
— Это по какому же случаю? — поинтересовался Малинин. — Не иначе — улики в кармане?
— Да ну, улики! У меня сегодня день рождения.
— Сколько?
— Все мои.
— А все-таки?
— Ну сколько дадите?
— Сорок.
— Ну, это вы хватили. Тридцать девять.
Малинин поднял рюмку:
— За вас! Я вам пожелаю…
— Ну пожелайте… Мы как будем, — спросил Ермаков, — на «ты» или на «вы»?
— На «ты».
Они чокнулись, выпили.
— Эта женщина… кто?
— Какая?
— Твоя знакомая. На пляже которая.
— Моя знакомая.
— Ладно, — усмехнулся Ермаков. — Выпьем? Знаешь, чего мне пожелай? Детей! Вдруг сбудется? Не везет пока. Уж думали с женой взять из детдома. Но тоже непросто — очередь. И там очередь. Дефицит… — Он вдруг замолчал, стал смотреть в сторону. — Что он меня рассматривает, не пойму.
— Кто рассматривает?
— Да официант. Вон, чернявый. Ладно… Вообще-то, мне не нравится этот городишко.
— Я здесь родился, — сказал Малинин.
— Ты? Здесь?
— Раньше часто бывал, к матери наведывался. Сейчас никого не осталось. Ты зря, хороший городишко. Я здесь до самой армии… Потом Москва, институт. Ну вот, осел в Белорецке…
— Где ты там на Космонавтов? В начале или в конце?
— Дом-башня.
— А, знаю. Я там близко.
— Заходи в гости.
— Спасибо. Телефончик запиши. — И Ермаков достал из стакана бумажную салфетку, протянул.
Вдруг глаза его загорелись.
— Подожди. Сейчас сделаем один опыт. Ну, пиши. — Ермаков отвернулся. — Записал?
— Записал.
— Так. Теперь руку. Положи на салфетку. Не бойся. — И он, перегнувшись через стол, накрыл своей ладонью руку Малинина. И посмотрел на него странно, глаза в глаза. — Два, двадцать восемь, девятнадцать, — произнес он четко и отвел руку. — Проверь!
На салфетке были записаны именно эти цифры.
— Ну знаешь! — сказал Малинин с нескрываемым удивлением. — Ты еще фокусник вдобавок!
Ермаков смеялся, довольный, как ребенок.
— Да нет, — усомнился Малинин. — Ты знал мой телефон.
— Как я мог его знать!
— Ну долго ли навести справки.
— А зачем мне наводить?
— А кто вас знает.
— Да нет, — снова засмеялся Ермаков. — Все гораздо проще. Ну-ка, давай попробуем посложнее. Строчку из стихов. — И протянул карандаш.
— Какую строчку?
— Да любую. Но только учти — я в стихах не мастак. Что-нибудь из школьной программы. Я не смотрю, пиши.
Малинин взял карандаш. Настроение у него почему-то испортилось.
Помолчав, он сказал с усмешкой:
— Не хотелось бы к тебе на допрос.
Вероятно, оба в эту минуту представили себе такую ситуацию.
— Надо делать карьеру. С такими способностями! — заметил Малинин.
— Это ты прав.
— Платят-то хоть прилично?
— Жена у меня кандидат наук. Химических. Нам хватает.
— Ясно.
— Написал?
И все повторилось. Он накрыл своей рукой руку Малинина да еще на этот раз зажал пальцами запястье. Лицо его стало напряженным.
— Нет, — вздохнул он. — Не получается. Это надо на трезвую голову.
И тут Ермакова позвали. Чернявый официант почтительно коснулся его плеча:
— Извините, вас вызывают.
— Кто?
Ермаков пошел за официантом. Малинин посидел немного в одиночестве и тоже поднялся, двинулся следом.
На кухне у кафельной стены стояла официантка. Малинин узнал в ней вдову машиниста.
— Я хотела вам сказать… — говорила она Ермакову. — В общем, хотела встретиться с вами… Гриша, отойди! — обратилась женщина к официанту, который с завороженным лицом стоял тут же.
— Слушаю. Слушаю вас, — сказал Ермаков.
— Вы простите, я вас оторвала…
Женщина смотрела на Ермакова, не решаясь начать.
— Знаете что? — произнесла она наконец. — Уезжайте отсюда!
— Почему? — спросил Ермаков.
— Уезжайте, пожалуйста. Я вас очень прошу! Уезжайте! — Она не просила — требовала. — Не надо ничего, понимаете? Я ничего не прошу. Виноват не виноват, это теперь без разницы, разве не понимаете вы? Только людей мучить, раскапывать-закапывать. Мало вам, что ли?
— Не понимаю.
— Не понимаете? Вон Пантелеев Петр Филиппович…
— Что — Пантелеев?
— Умер, что!
— Когда?
— Умер. В больнице. Кровоизлияние в мозг. — Она выдержала паузу. — Уезжайте, от вас только горе одно! Жени моего нет, так его уж не вернешь. Зачем вам еще другие? Что, виноватые обязательно нужны? Так вот я перед вами. Я виновата, я, можете меня под суд!
— Вы что, были с ним в локомотиве?
— В жизни я с ним была, в жизни. Вы тогда правильно спросили: нервничал он со мной или нет, ревновал или нет! Ревновал, да!
— Успокойтесь.
— Хорошо, — сказала она.
— Кто вас ко мне послал? — спросил Ермаков.
— Кто послал? Все послали. Город весь, люди. Чтоб вы уехали отсюда с вашей этой собакой, не мучили нас.
— С какой еще собакой?
Женщина смотрела на Ермакова сквозь выступившие на глаза слезы, злые слезы вражды. Голос ее задрожал:
— Я вас именем его прошу…
Вернулись в номер. Малинин выставил на стол початую бутылку, прихваченную из ресторана. П