— Вот тебе и ручей! — услышал он голос за спиной. Сержант Пухов, а за ним уже и Слонов с Султаном подошли к воде.
— Тут же ручей был, нет? — продолжал сержант. — Помнишь, как мы тут через него прыгали? Ну точно! Смотри, как вспухло…
— Дожди, — заметил меланхолически Султан.
Никто из них и не поежился и не сделал попытки укрыться — этот хлещущий дождь они, похоже, воспринимали как должное или вовсе не воспринимали.
— Так что делать будем? Пройдем? — спросил Пухов. — А где тут этот шофер? Давай его сюда!
Слон послушно отправился за Афониным. Сам сержант без слов стал раздеваться, сбросил сапоги, снял и свернул гимнастерку, в одних трусах ступил в воду. За ним, проделав то же самое, полез в воду Султан.
— Там неглубоко вроде, — сказал из воды сержант и поднял вверх руки. — А у тебя как?
— А у меня вот до шеи, — отозвался Султан.
Всю эту сцену наблюдали теперь и новенькие — Афонин со Спиркиным и пришедший с ними Слонов. Тот, впрочем, уже раздевался.
— Не надо, — сказал ему Костин.
— Ничего, за компанию. — Слонов грузно входил в воду.
Новенькие смотрели, не скрывая удивления.
— Ну как, водитель, — кричал из воды сержант. — Пройдем? Не утонем? Вот смотри глубину! Полезай!
Афонин молчал, выражая всем своим видом скептический интерес к происходящему.
Но уже раздевался и новенький — Спиркин. Начал с очков — спрятал их в карман, потом, стоя на одной ноге, чтобы не садиться на мокрую землю, стягивал с себя сапог, потом посмотрел в нерешительности на Костина — стянул и второй сапог. Но Костин сказал не глядя:
— Отставить. Не нужно.
И всем остальным:
— Все. Ясно. Идем в объезд.
И продолжали путь: Костин с Афониным в кабине, остальные в кузове, под брезентовым верхом, за ними — орудие. Из кузова слышались голоса, смех. Афонин невозмутимо вел машину. Костин смотрел на карту.
— Это вы что, служили вместе? — спросил вдруг Афонин.
— Служили, да.
— Я вижу, веселая компания.
— Вас что-нибудь не устраивает, Афонин?
— Да нет, чего же. Только в воду зря лезли, видно же невооруженным глазом — глубина там…
Костин повернулся, посмотрел, промолчал.
К ночи дождь прошел, открылось чистое ночное небо в звездах. Костин стоял, задрав голову, будто что-то искал на звездной карте небосвода, или ждал чего-то, или заметил нечто, ведомое ему одному. Рядом под плащ-палатками спали Пухов и Султан, темнела масса тягача с зачехленным орудием.
Костин двинулся в глубь леса. Сдавленный голос остановил его:
— Стой, кто идет?
— Свои. Карабин, — сказал Костин, отзываясь на отклик Слонова.
— Кустанай! Ты чего не спишь?
— Проверяю вашего брата, — сказал Костин.
— Пить хочется до смерти, — признался Слон. — Всю дорогу пью, пью, никак не утолю, с чего бы это?
— На, попей. Родниковая. — Костин протянул ему флягу. — Ну как, вытащим ее завтра на руках?
— Ты о чем? Пушку-то? А тягач?
— Шум от тягача.
— Ну вытащим, значит, — сказал Слон. — Куда денемся? Ты при часах? Сколько там?
— Три.
— Часы пропил, представляешь, — пожаловался Слон. — Что это?
Далеко в небе взметнулась ракета.
— Это не нам, — сказал Костин. — Ладно, стой. Скоро сменим…
…Другой часовой сидел на поляне при лунном свете на пеньке. Блестели очки — это был Спиркин. Костин подошел к нему, поднял с травы автомат.
— Это вы? — вяло произнес Спиркин. — Добрый вечер.
— Вот именно. Сейчас я вам пулю в лоб — и будет добрый вечер! — усмехнулся Костин. — Я же у вас оружие отобрал.
— Ну зачем уж так, — сказал мирно Спиркин. — Вы что курите?
— Трубку. — Костин стоял над ним. — А почему здесь? Где ваше место?
— Там, — Спиркин показал.
— Боитесь темноты?
— Боюсь, — признался Спиркин.
— Ну? И что мне с вами делать?
— Пулю в лоб.
— Вояка! — пробурчал Костин.
— Да.
— Работаете где?
— Горпроект… я архитектор. А мы с вами встречались, между прочим, — сообщил Спиркин, поднимаясь с пенька. — У Вали Тихоновой.
На Валю Тихонову Костин не отреагировал.
— Я действительно с темнотой… того, не в ладах. Это не трусость, это имеет свое название. Как боязнь высоты.
— Не знаю, не слышал.
— Герман Иванович!
— Товарищ лейтенант, — поправил Костин.
— Герман Иванович, — настоял на своем Спиркин. — Вот я наблюдаю за вами уже который день. Я понимаю. Условия, приближенные к боевым. Но зачем уж так приближать? Вы что, находите в этом удовольствие?
Костин молчал.
— А вы не думаете, — продолжал Спиркин, — что если бы вас сейчас увидели ваши знакомые или коллеги, они бы, наверное, удивились. Нет? Выглядите странно, вы уж поверьте…
— Мне это безразлично.
Спиркин смотрел с любопытством.
— Что, нравится воевать?
— Да. Нравится.
Костин протянул ему автомат, показал рукой:
— Туда, Спиркин. На место.
Спиркин нехотя двинулся в темноту.
Костин услышал за спиной громкий тяжелый вздох. Обернулся, увидел сержанта Пухова в лунном свете.
— Что, Пухов?
— Так… Все думаю — вдруг Родина-мать позовет? — сказал сержант. — Вдруг какая заварушка, всех нас, допустим, в ружье, поголовно! Между нами, я не исключаю. Так ты на него посмотри, вот на этого… — Иван Корнилович кивнул вслед Спиркину. — Защитник, елки-палки! Солдат отечества! А ведь это наша пятая колонна — посмотри, сколько их таких развелось!..
Как бы в подтверждение слов сержанта Спиркин споткнулся в темноте, затрещал сучьями.
— Вот! — начал было Пухов, но вдруг замолчал, замер: донесся мерный нарастающий гул мощных моторов. Выбежали на опушку заспанные Афонин с Султаном, за ними Слон: Гул нарастал, танки были рядом.
— Ложись! — скомандовал Костин, и они упали на траву.
Два танка с грохотом прошли мимо, полоснув светом кустарник. А они все лежали на опушке, замерев, слыша уже не грохот, а еле различимый шум шагов. Шаги приближались… И вот затрещал кустарник, в бледном свете возникли фигуры с автоматами наперевес…
И тут Слон, вскочив, прыгнул и повис на плечах замыкающего. Оба повалились на траву. Султан тоже было вскочил, готовый броситься врукопашную, но тут услышал смех…
— Свои! — сказал с облегчением Пухов.
Через мгновение все встали с травы, перемешались с вышедшей на опушку группой.
Ранним утром они вытолкнули пушку из леса, покатили к пригорку. Катили под уклон бесшумно и быстро, стремясь разогнаться перед пригорком, но, лишь начался подъем, пушка встала, и они, рыча от напряжения, толкали ее рывками, пока не выдохлись.
Сели на траву. Сидели, ослепленные утренним солнцем, нестерпимо ярким после долгого лесного сумрака, потом разом поднялись и, решительно поплевав на ладони, снова взялись, подналегли… Подналегли и сдвинули пушку, отвоевав у пригорка еще метр-другой, и еще метров пять оставалось, но эти крутые метры — они сейчас поняли ясно — им было не одолеть. И Султан со Слоном опять опустились на траву, а Крокодилыч, присев на станину, снял сапог, начал перематывать портянку. А Спиркин все стоял, глядя на Костина: капитуляция?! Спиркин смотрел на Костина, а Герман Костин, задрав голову, смотрел в небо, где вспыхнули одна за другой две сигнальные ракеты. И он скомандовал:
— Встать! Пушку на прямую наводку! Взялись!
И они встали и взялись, потому что при отсутствии выхода выход был один-единственный: толкать! Толкать на этот проклятый стратегический пригорок. Но встали не все, Султан по-прежнему лежал, не сидел уже — лежал! — на траве, прикрыв глаза.
Костин подошел к нему, слегка надавил сапогом на локоть.
— Ты сейчас встанешь, — сказал он.
— Не могу, — отозвался Султан.
— Можешь!
— Да не могу, слушай! — совсем мирно сказал Султан и приподнялся на локте. — Честное слово. Ну зачем тебе это, Гера? Ты уже чересчур. Ну вкатим не вкатим, какая, к черту, разница. Мучить себя и других…
Он не договорил. В следующее мгновение донесся издалека грозный гул, и Спиркин произнес звонким взволнованным голосом:
— Танки!
И без него было ясно, что танки, гул нарастал, и силы, неподвластные воле, ни чужой, командирской, ни своей, вдруг сейчас удвоились: они закатили орудие на пригорок; тут же подъехал «газик», вышли офицеры-посредники с повязками на рукавах, солдат с рацией. И вот на противоположный берег выползли из леса танки, плавающие БТРы и автомашины с понтонами для наведения моста. Головной танк, уверенно ведя колонну, устремился вниз, к реке. Костин скомандовал, пушка ударила по танку, тот замер у самой воды. Пушка стреляла холостыми, но стреляла, издавая орудийные звуки. И, как в настоящем бою, лейтенант командовал, бойцы расчета, подносчик, заряжающий, замковой, наводчик, делали каждый свое дело — секунда за секундой. Пушка стреляла, и танки спешно разворачивались, стремясь уйти с открытого склона в лес, но застывали беспомощно на берегу, повинуясь команде посредника. Уже две боевые машины, так и не успев вступить в бой, стояли на склоне, пораженные невидимой артиллерией. Третий танк успел повернуть башню, они увидели наведенное на них дуло… Пушка и танк выстрелили одновременно. «Седьмой» уничтожен!» — крикнул посредник. И тогда, хмелея от этой удачи, они снова зарядили пушку, готовые бить и бить по цели, но уже не было цели — колонна гудела вдалеке, уходя в глубь леса после неудачной переправы. А здесь, на берегу, из люков «подбитых» машин вылезали танкисты и, снимая шлемы, щурясь на солнце, становились в кружок, закуривали…
И тогда они стали стрелять, добивать танкистов из автоматов.
Танкисты повернули головы, один театрально повалился на траву, другой лишь отмахнулся устало, остальные смотрели, удивляясь все больше: шестеро чумазых солдат в потемневших от пота гимнастерках, оглушительно паля, расстреливали их долго и всерьез.
Танкисты дружно засмеялись. Потом им надоело:
— Эй, там! С ума, что ль, сошли?
А потом у них лопнуло терпение: