Афонин общался с двумя старыми женщинами, говорил деловито:
— Найдем, найдем, мать, дочку твою с мужем. Ты мне адрес скажи, не бойся. Я депутат. Найдем, приведем в чувство, если не понимает своего долга…
В Германа вцепился старик в чесучовом пиджаке.
— А летающие тарелки? — спрашивал он с пристрастием. — Ваша наука консервативна, она не хочет шагнуть за грань доказанного! Не спорьте, пожалуйста!
Герман слушал, изредка кивая, как вдруг на дорожке послышалось знакомое:
— Федя! Федя!
Женщина, искавшая сына, шла теперь в сопровождении другой, и обе уже подходили к Герману, так что уйти было невозможно.
Женщина-спутница зашептала Герману:
— Скажите ей, что вы ее сын! Не важно. Она завтра забудет. Я сама врач, я знаю. Скажите, не бойтесь!
И Герман сказал:
— Да-да.
Женщина-мать смотрела на него в ожидании, улыбаясь счастливой улыбкой.
— Мамаша… Мама! — с трудом выговорил Герман. — Я здесь, здесь. Вы видите меня?
— Конечно!
Слон продолжал прогулку со стариком, вез его в кресле-каталке, что-то рассказывал.
И это зрелище — заботливый Слон, каталка, старик в шляпе, с пледом на коленях — можно было наблюдать из окна комнаты на третьем этаже, где сидели за чаепитием Герман и его новоявленная мать.
— Вас тогда увезли по Ладожскому озеру, — говорила женщина. — Я была на работе, в госпитале, прихожу: ни тебя, ни Маринки. Увезли. Я — по всем детским домам, и потом уже, как блокаду прорвали, — и туда, и сюда, по справочным. Они могли, говорят, в этом возрасте имена свои забыть, и документы все пропали, ищите, говорят, по приметам, где-то живы теперь, выросли… Может, родинка какая? Да нет, говорю, как назло… И вот видишь: я тебя — сразу. По лицу. Ты на отца похож…
— Да-да, — твердил Герман.
— Почему ты не пьешь? Это хороший чай, свежий, и вот пирожки…
У нее было приятное лицо, седые волосы собраны в пучок, глаза смотрели чисто и открыто, и двигалась она совсем молодо, и отозвалась приветливо на чей-то стук:
— Да-да, войдите! Наталья Сергеевна, голубушка, попозже, ко мне сын приехал!.. Ну-ну, рассказывай, — просила она Германа, — я же ничего о тебе не знаю. Ты женат?
— Да, мама.
— И дети есть?
— Сын, восемь лет.
— Карточки нет при себе? Вот жалко. А жена кто?
— Она работает. Мы вместе учились. Я пошел в астрономию, она — в школу.
— Ну расскажи, расскажи еще, я все хочу знать. Какой ты? Веселый?
— Да нет, наверное.
— И неразговорчивый! Почему?
— Не знаю. Не о чем говорить.
— Как так — не о чем?
— Обо всем переговорено. Все, в общем, ясно. Устаешь от слов.
— Есть у тебя друзья?
— Нет… Вернее, есть. Вот эти люди, с которыми я пришел.
— Ты добрый?
— Да нет, не сказал бы.
— А откуда у тебя эта астрономия? Твоя мечта с детства?
— Я хорошо учился. Хорошие ученики хотят быть астрономами. Открывать звезды. Но все давно открыто.
— Неужели? Так быть не может!
— И тем не менее.
— Чем же ты занимаешься?
— Живу, работаю. Занимаюсь расчетами в секторе переменных звезд.
— Интересно?
— Можно набрать на диссертацию.
— Мне это не нравится, Федя, — сказала женщина. — Надо быть веселее. Мне кажется, тебе этого не хватает. Мы с отцом были очень веселые люди. Надо чаще вспоминать, что жизнь прекрасна.
— Я стараюсь.
— У тебя что-то детдомовское в характере. Это надо изживать.
В дверь опять постучали. На этот раз приятели Германа: Султан, Спиркин, Химик.
— Прошу прощения, — сказал очень вежливо Султан. — Товарищ командир, все в сборе.
— Да-да, — кивнул Герман.
— Вас тут просят по срочному делу оперативной важности, — продолжал в том же духе Султан, явно предлагая Герману свою помощь.
Но Герман сказал:
— Идите.
— Так мы ждем, — еще настаивал Султан, уходя.
В коридоре он сказал:
— Что-то там надолго!
— Братцы! — взмолился Химик. — Тут все, черт возьми, нашли себе родителей. Найти и мне, что ли? Вон та бабушка у вас свободна?
Женщина, на которую он указал, шла по коридору им навстречу, направляясь в комнату, где сейчас сидел Герман Костин. Это была уже знакомая докторша, судя по всему, докторша в прошлом.
Она вошла и застала свою приятельницу и ее сына Федю сидящими друг против друга — они держались за руки и молчали.
— Анна Васильевна, — сказала твердо докторша, — мы сейчас проводим нашего гостя. Феденька, вас там ждут, мама сейчас ляжет, а вы придете утром, да? — Она проворно достала из кармана таблетки, а Герману показала знаками, чтоб он тотчас уходил. — Идите, Феденька, там все постелено, идите, до утра!
Герман еще смотрел вопросительно, пятясь к двери, но Анна Васильевна, как-то сразу подчинившись и сникнув, только кивнула ему. Докторша уже подталкивала Германа к выходу и быстро закрыла за ним дверь.
Друзей в коридоре уже не было, Герман нашел их на веранде. Здесь было сейчас людно — обитатели дома целой толпой стояли на ступенях и на ближайшей аллее, все, как один, задрав головы, устремив взгляды в ночное небо.
Крокодилыч тронул Германа за рукав:
— Я им тут сказал про парад планет — видишь, что делается! Я ведь не напутал, правда, только не видно ни черта. Вон у этого, видишь, бинокль!.. Ну что, батя, увидел, нет?
Огромный темный купол в светлых точках звезд незыблемо висел над землей.
И было опять утро, и снова — путь. Семеро шли — на этот раз по лесу, по тропинке, друг за другом, молча, устало, долго.
Потом лес поредел и кончился, за ним была серая лента шоссе. Дорога шла под уклон, сворачивая в населенный пункт, и поселок был уже виден отсюда: ряды домов светлого кирпича, разделенных улицами, здание школы, зеленый прямоугольник стадиона с мачтами прожекторов и, наконец, бетонно-стеклянный куб кинотеатра, еще одно детище Спиркина.
— Что же это такое?! — проговорил Султан. — Что они тут понастроили, смотрите!
Друзья обозревали панораму поселка, не скрывая удивления.
— Представляешь, — объяснял Крокодилыч Спиркину. — Два года назад здесь же трава росла вот досюда! Деревня без хозяев — заходи, живи, любой дом твой. Мы тут оборону держали. Земляники навалом! Грибов! А зайца помнишь, Султан? Заяц непуганый сидит на тебя смотрит. Ну и ну!
— Такси, ребята!
«Волга» с шашечками стояла на площади у магазина. Друзья приближались к ней, и кто-то уже ускорил шаг, заметив нечто знакомое.
— Сюда!
Минуту спустя они окружили машину. В ней спал водитель, прикрыв лицо форменной фуражкой. Тем не менее личность его была уже опознана; Третий парк пошевелился во сне, затем проснулся и обрадовался:
— Ребята! Ну вы даете!
Открыли дверцу, здоровались, вытащили его из машины.
— А я, представляете, — говорил Третий парк, освобождаясь от объятий Слона, — который раз сюда езжу, пассажиров беру! Ну, думаю, где же они, эти вояки! Вы видите, чего они тут понаделали — было Гуськово, стало хреново… Ну ладно, как воевали, рассказывайте! А это что, новенькие? — тарахтел Третий парк. — Я тут, понимаешь, который раз — вчера, сегодня! Ну не может же быть, думаю!.. Так что? Поехали куда-нибудь, тут на шоссе есть одна сказка — «Сказка» называется. Как, лейтенант? А оттуда — домой!
— Так много нас, — сказал Герман.
— Много, да, — спохватился Третий парк, пересчитав компанию. — Пятерых я могу свободно, пожалуйста, двоих в багажнике. Ну, вы решайте. Может, жребий. Пятерых могу, точно. Остальные поездом, тут теперь автобус до станции…
— Давайте тогда, — сказал неуверенно Химик, — будем тянуть.
— Чего тянуть? — сказал Крокодилыч. — Старые сюда, новые пешком.
— Пожалуйста, я готов, — пожал плечами Спиркин.
— Готов? — сказал Крокодилыч. — Ну давай! Иди, иди!
— Иду!
И Спиркин уже стал прощаться, когда тот же Крокодилыч, отменив шутку, сказал:
— Ладно, Третий парк, поезжай. Нам нельзя расставаться, лейтенант не велит.
— Ну, ребята! — огорчился Третий парк.
И он долго стоял у машины, глядя вслед удаляющейся семерке, будто ждал еще, что они повернут обратно.
А семерка снова достигла леса и здесь разбрелась. Перекликались, теряли и находили друг друга, и вновь кто-то оказывался в одиночестве, а затем неожиданно нос к носу сталкивался с другими. А потом открылась поляна, куда, не сговариваясь, вышли все вместе, чтобы тут же снова разойтись и встретиться уже на тропинке, идти в тесноте, друг за другом…
А потом была ночь, заставшая их на этот раз в поле, на стоге сена, где они все вместе расположились, зарывшись, кто как умел, разбросав свои головы, руки, ноги, перемешавшись, став чем-то одним, что дышало, храпело и вздрагивало сейчас в лунную ночь под открытым небом. Спали в обнимку Спиркин с Крокодилычем, и голова Германа покоилась на ноге Афонина, и прямо в ухо Химику дышал Султан…
Яркий свет мгновенно скользнул по их лицам — взметнулась, прошла параболой и погасла сигнальная ракета, секунду спустя — еще одна, а затем раздался гул, и он все нарастал и надвигался. Спящие зашевелились, кто-то уже отвалился от стога:
— Танки!
Это и впрямь были танки, огни их были уже видны, они шли вдалеке колонной, сотрясая землю. Потом ухнула невидимая артиллерия, танки уходили, а канонада еще продолжалась — шли учения.
Артиллерия замолчала, танки ушли, в мире опять была тишина, и только Спиркин говорил не унимаясь:
— Ребята, я не хочу домой! Давайте не будем расходиться! Вот Химик нас приглашает, он без жены. Где твоя жена, Химик? Братцы, есть квартира. Только без лишнего звона — по-тихому, прямо с вокзала! А? И выпить возьмем. Надо ж когда-нибудь. Как, лейтенант? Лейтенант согласен, ребята! Ура!
Семеро небритых мужчин быстро растворились в толпе пассажиров, сошедших с поезда, потом выделились, двинулись сплоченной группой и уже при выходе с перрона неожиданно притормозили: один из них остановился, задерживая остальных:
— Стоп! Переждем! — произнес Султан конспиративным шепотом. И, спрятавшись за спины друзей, следил за удаляющейся парой. — Сослуживцы моей жены, черт бы их побрал! С ягодами!.. Ну так что, Химик, к тебе? Супруга не нагрянет?