— Нет-нет. Она у меня как раз в Болгарии, по туристской.
— Тут гастроном на площади, надо взять чего-нибудь, — напомнил Крокодилыч.
Так, вполголоса переговариваясь, они двинулись дальше, уже осторожнее, с оглядкой, как бы навстречу опасности.
Но опасность, как всегда, пришла с той стороны, откуда ее не ждали. Она была за спиной. Пришла она в образе полной женщины, быстро и решительно, несмотря на свою полноту, нагнавшей компанию.
Женщина была настроена миролюбиво:
— Ваня! Ваня! — звала она, приближаясь.
Ваня, он же Иван Корнилович, он же Крокодилыч, пробормотал растерянно:
— Все! Засветился!
И шагнул навстречу жене.
Ей он сказал:
— Шура! Ты откуда? Ну, привет!
— Откуда, откуда, — проворчала Шура, оглядывая мужа, а заодно и всю компанию. — Когда должен был приехать? Ну, здравствуй!
— Я же говорил — из-под земли достанет, — сказал Крокодилыч. — Здравствуй!
— А это кто такие? — Шура с явным неодобрением кивнула на компанию. — Ну, пошли, что ли? А вещи твои где?
— Вот.
— А ягоды?
— Нет ягод в этом году, — сказал Крокодилыч.
Шура уже шла, Иван Корнилович еще колебался, но вот, взмахом руки простившись с друзьями, поспешил за женой следом.
— Оглянется, как? — загадал Слон.
Уже напоследок, прежде чем исчезнуть, Крокодилыч все-таки обернулся. Они помахали ему.
Что-то сразу пропало с уходом Крокодилыча. Компания еще стояла, потом двинулась медленно, вразнобой, словно лишившись стержня. И уже без осторожных, заговорщицких взглядов по сторонам.
На привокзальной площади сновали приезжие и встречающие, толпилась очередь на такси.
— Ну что? По домам? — спросил Султан.
И вопрос его был ответом.
— Мой автобус, ребята! — сказал Афонин и, быстро попрощавшись, побежал.
Разбрелись быстро, растворились в вокзальной толчее. Герман Костин уже пересек площадь, когда издалека послышалось: «Карабин!» И еще раз: «Карабин!» Чей-то голос отозвался с другого конца площади: «Кустанай!»
Герман оглянулся, помахал рукой в толпу и пошел своей дорогой.
1981
Плюмбум
Уже в сумерках приехали втроем на видавшей виды легковушке и сразу застряли на краю поселка в снегу. Вылезли, стали выталкивать свой транспорт, тут один провалился в сугроб. Двое других вытащили товарища, и они двинулись своим ходом, уже не надеясь на легковушку. Дороги не было. Ни дороги, ни тропинки, ни приветливого огонька в занесенных снегом домиках. А они все шли, шли — пробирались к необитаемому поселку — и, видно, знали, куда шли, подняв воротнички, нахлобучив поглубже шапки, куда шли и зачем; вот еще забор и еще дача в снегу, темная, необитаемая, — тут они, солидные уже мужчины, разом вдруг приободрились и без лишних слов полезли через забор. Знали, конечно, что делали, каждый выполнял свой маневр, окружая мрачный дом. Один встал под окном, прижался к стене. Другой поднялся на крыльцо, толкнул дверь, но она не поддалась. Третий, обойдя дачу, занялся другой дверью, дергать не стал, вытащил ключ, отпер.
Хоть и с черного хода проник он в необитаемый дом, был спокоен, шел не торопясь. Не удивился, услышав голоса. Не отшатнулся, столкнувшись с парочкой в загроможденном мебельным хламом закутке. Отшатнулась испуганно сцепившаяся в объятии парочка, девица не успела вскрикнуть — он на ходу прикрыл ей рот ладонью. Дальше была другая дверь, за ней комната и в комнате те, кого он постарался застать врасплох. И застал. Еще парочка расположилась на диване, за столом играли в карты, не до него здесь было.
Он сел за стол и потребовал:
— Карту!
Тут только и увидели гостя.
— Это… это кто и откуда? Ты кто такой? — пробормотал усатый с сигарой в зубах.
— Откуда взялся, дядя? Сквозь стену, что ли? Эй! — вторил ему вихрастый юнец.
— Карту, карту, — твердил гость.
Прошла растерянность, компания очухалась, все же много их было, а он один, незваный гость, с виду не очень крепкий, седенький уже. Весело стало, заговорили разом, попыхивая сигарами, — почти все они почему-то были с сигарами:
— Так чего, играть будешь?
— В трусах замерзнешь, смотри.
— Дай карту, просит человек!
Гость взял карту, посмотрел. Еще одну взял.
— Плохие картишки, — сказал он.
— Не нравятся?
— Не нравятся.
— Фортуна, дядя, — вздохнул юнец.
Тут гость потянулся, против правил взял со стола всю колоду, стал вертеть в руках, разглядывать. Особый тут был какой-то интерес, с игрой не связанный.
— Ну ты! В чем дело-то? Не понял! — возмутился усатый.
— Сел играть — играй или вон пошел!
— Сейчас в сугроб зароем! — пообещал юнец, самый из всех наглый.
Гость, не взглянув на юнца, приставил палец к губам: молчи! Бросил на стол колоду.
— Плохие картишки. Из киоска. Киоск вы третьего дня взяли. Угол Трубной и Энгельса. Трофейные картишки, плохие! — Он говорил без выражения, бубня себе под нос, а сам лез уже, не теряя темпа, в пиджак соседу, в боковой карман, в то же время другой рукой он делал знак беспокойному юнцу: сидеть! Из пиджака была извлечена пригоршня вещиц, в том числе и свинчатка, но не свинчатка заинтересовала гостя, а новенький брелок, который он покрутил на пальце, заметив: — Брелочек-то? У кого еще такие брелочки? На стол! Сигары изо рта вон! — вдруг, выходя из себя, закричал гость, а сам, привстав, уже тянулся к девице, наконец, изловчившись, выхватил у нее из волос заколку, сразу разрушив прическу. — И это… Не твое! И помада на губах ворованная! Накрасилась! — Вспыхнув, гость тотчас успокоился, поскучнел и, откинувшись в кресле, привычно пробубнил без выражения: — Стекла для звона били? Ну, дверь взломали, вошли, стекла-то зачем? Свиньи!
Странно все было, необъяснимо. Все, начиная с появления, все, что гость делал и говорил. Гипнотизировала его уверенность. И более всего вот эти вещицы на столе, ставшие доказательствами.
Кто-то тупо спросил в тишине:
— Ты мент, что ли?
И кто-то прошептал:
— Седой!.. Это ж Седой, ребята!
Гость, не реагируя, сидел в прежней позе, нога на ногу, но никто уже не сомневался: он, Седой! Седина и впрямь выделялась, не вязалась никак с внешностью гостя, с его лицом, вполне еще молодым.
Хлопнула дверь, еще один гость бодро сказал с порога:
— Чего, привидения, поехали личности устанавливать? А то, понимаешь, слухи по городу, прямо паника! Завелся кто-то в поселке, по дачам туда-сюда шастает! Кто? Сила нечистая! Привидения!
Второй гость, сложением повнушительней первого, стал ходить взад-вперед по комнате с улыбкой на лице, но смотрел зорко, приглядывался. Усатый парень его сразу заинтересовал.
— Вот так, усы. Будем тебя устанавливать.
— А чего меня устанавливать?
— Силу нечистую надо устанавливать или нет?
— Да я с арматурного.
Второй гость опять стал смеяться. Был очень веселый.
— Ты же не с арматурного, потому что я с арматурного. Встать! — посуровев, скомандовал он. — Кто такой? Отвечать. Откуда? Отвечать! — И тут же снова подобрел, подойдя к дивану. Долго стоял, глядя на девицу, стоял и смотрел, любуясь, потом ласково сказал ей, смущенно: — Опять вы? Мы с вами где-то встречались, нет? Не помните? Дырявая память? Что вы мне ответили тогда? Напомнить? И где встречались? Не надо? Почему? Стоять, усы! Отвечать! — снова перекинулся он на усатого.
— Так чего отвечать, чего? — промямлил тот. — Из Каменска я, Панов.
— По усам вижу, давно гуляешь.
— Если видишь, чего же спрашиваешь?
— С осени, что ли, с амнистии? А к нам чего залетел? В Каменске киосков не хватает?
Усатый усмехнулся:
— Много вопросов сразу. Ты по порядку.
— По порядку следователь спросит! — заключил назидательно веселый гость, а между тем в комнату входил еще один незнакомец. Никто не удивился, увидев очередного гостя, — эти незваные гости уже были здесь полновластными хозяевами. Третий вломился не один, привел не очень трезвого малого, без пальто, раздетого.
— Через форточку из уборной, — прояснил ситуацию третий, высокий очкарик.
Седой оживился:
— Ага, еще один, правильно. Пятеро и барышни две. — И скомандовал: — Вперед! Как говорится, с вещами на выход! Только без шалостей, чур!
Но без шалостей не обошлось, все же трое их только было, конвоиров, а задержанных вдвое больше. И, едва выбрались со двора, побежал вдруг юнец и еще двое увязались за ним. Седой тут же подсечкой свалил в снег усатого, хоть тот и не помышлял о побеге, стоял обреченно у забора. Веселый же с очкариком ленивой трусцой отправились вслед беглецам в темноту. Невидимая погоня была недолгой, тут же привели двоих, в том числе и юнца, третий вернулся сам.
Седой распорядился:
— Этого резвого юношу — в машину. И Панова, разумеется.
Об остальных он и не вспомнил, только эти двое интересовали. Машина побуксовала и уехала, оставив компанию на темной аллее.
В дороге они словно поменялись ролями. Одни, сделав дело, успокоились, притихли, другие без надежды вдруг развеселились. Юнец особенно: хоть и кривился от боли, держась за руку, болтал без умолку, смеялся громко.
— Слышь, Панов, чего они затеяли? Куда нас? Зачем мы им сдались? Вдруг честь такая особая! Вы как, мужики, добровольно по сугробам? Или платят вам за ваши подвиги?
Юнец, конечно, зарывался, держа шутливый тон, но внимания на него не обращали. Веселый невозмутимо крутил руль. Седой, прикрыв глаза, то ли дремал, то ли слушал музыку по радио, молчал и третий, очкарик, расположившись на заднем сиденье между задержанными.
Въехали в город. Замелькали улицы, дома.
— Так куда нас? — не унимался юнец. — Вообще, предъявите документы! Кто такие? По какому праву?
Усатый тоже ухмылялся, с охотой подыгрывал:
— Они себя предъявили. Батальонцы!
— Кто-кто?
— Батальонцы. В штаб везут.
— Что за батальон в мирное время?
— Ну, эти. Энтузиасты. Хуже ментов.