— Что это? — ахнула мать.
— Оперативник навалился.
— Гм. Правда? — Отец задумался, глядя на внушительный синяк.
— Я всегда говорю правду, — сказал Плюмбум.
Родители озадаченно молчали, созерцая локоть-доказательство. Потом отец рассмеялся, погрозил пальцем:
— Опять мистификация! Ты что мистифицируешь?
— Войдет в привычку, Руська, — предупредила мать.
Плюмбум локоть, однако, не убирал. Неумолимо демонстрировал.
Отец вдруг поскучнел, зевнул, правда, прикрылся ладонью воспитанно.
— На лыжах упал. В воскресенье. Вопрос снят.
— Нет, — сказал Плюмбум.
— С горки вперед носом! Забыл? Вот мать свидетель.
— Я свидетель! — Мать была тут как тут. — Летел ты, Руська, вверх тормашками!..
На перемене он был конем, скакал с седоком на спине по школьному коридору.
— Голос, Гюльсары! — командовал верзила с лицом ребенка.
— И-го-го! — отзывался Плюмбум.
— До слез твое ржание, соскучился! Где пропадаешь?
— Задают нам много, зубрежка…
— Эх, лошади пошли образованные!
В лихой кавалерийской схватке сошлись два класса, все кончилось детской кучей-малой.
В классе он сидел за партой с девочкой, бледненькой, неприметной, похожей на отличницу. Но девочка отличницей не была, наоборот, она привыкла у Плюмбума списывать.
Вот и сейчас, во время контрольной, выполнив уже задание, он сидел, равнодушно отвернувшись к окну, а соседка, не поворачивая головы, привычно скашивала глаза в его тетрадь.
Пожалуй, он был демонстративно равнодушен. Учитель сказал:
— Не скучайте, Чутко. Тетрадь на стол — и свободны.
Плюмбум отдал учителю тетрадь. Тот раскрыл, посмотрел:
— Даже так? Оба варианта? Аплодирую.
— Тянем, тянем на медаль, стараемся, — сказал Плюмбум.
— Заметно. А общественные нагрузки?
— Ну, красный следопыт. Стенгазета. Два кружка. Умножаем знания.
— Поделились бы с соседкой. Она себе зрение испортит.
— Это свершившийся факт, — проворчал Плюмбум.
Девочка догнала его на улице. Он радости не выказал.
— Что, Орехова, что?
— У тебя новая нагрузка, я слышала.
— Это какая же?
— Будешь делиться со мною знаниями. А то я совсем окосею!
— Ладно, ладно.
Она взяла его под руку:
— Нагрузки для тебя святое. Бедный! Встречаться хочешь не хочешь лишний раз. Приходить меня подтягивать!
— Хорошо хоть не натягивать.
— Ну-ну.
— Может, перестанешь наконец за мной шпионить? — пробурчал Плюмбум.
— Я не шпионю!
— А кто целый месяц по пятам, интересно?
— Ты от меня бегаешь, поэтому так кажется.
— А трубки кто бросает? — не мог успокоиться Плюмбум.
Он свернул в переулок, остановился.
— А сейчас? Соня!
— Что — сейчас? Нам просто пока по пути.
— Нет!
Плюмбум побежал от Сони по переулку, нырнул в подъезд, который, конечно, был проходным, потом выскочил на площадь и вдруг замер на переходе посреди проезжей части… У светофора, в нескольких от него метрах, дожидаясь сигнала, стоял среди других машин видавший виды зеленый «Москвич»!
Плюмбум подошел, распахнул дверцу водителя:
— Я вам Ткача отдал, а вы из меня клоуна!
— С ума сошел, парень! — Лопатов пытался захлопнуть дверцу, но Плюмбум не отпускал, держал крепко.
— Не узнаешь! Короткая память, — усмехнулся он.
— А, это ты.
— Кто же еще. Ваш человек в Гаване!
Сзади дружно сигналили, образовалась пробка, но Плюмбум всем телом навалился на дверцу. Он кричал сквозь гудки:
— Сделал дело — гуляй смело, что ли?
— Гуляй, гуляй! — прокричал Лопатов, теряя терпение.
— Ага! На все четыре стороны! — не унимался Плюмбум. Он все кричал, но слов уже было не разобрать среди сигналов, к перекрестку спешил милиционер. Лопатов сделал знак — в машину, садись в машину!
Плюмбум сел, они поехали.
— Чего концерт устраиваешь? — пробурчал Лопатов.
— Болезненно реагирую на вашу неблагодарность.
— Что? Нам нервные не нужны.
— А какие нужны?
— Скромные! — произнес назидательно Лопатов. — Сделал на копейку и благодарность вымаливаешь. На всю площадь орешь.
— Делай и помалкивай, — сказал Плюмбум. — И обиду проглоти.
Лопатов продолжал ворчать:
— Ты видел, сколько нас было. Машина не резиновая.
— Так вы меня берете в ряды? Или еще надо выявить?
— Кого? Ты о чем? Кого выявить?
— Ну, может, еще нужны заслуги.
— Чего ты вдруг прилепился, я не пойму? — проговорил Лопатов. — Какая такая у тебя цель?
— Я бы сказал.
— Вот и скажи. «В ряды», «в ряды»!
Плюмбум потерял интерес к разговору.
— Чего говорить. Ты все равно не решаешь.
— А кто же решает? — удивился Лопатов. — Я второй человек в батальоне. Ну, третий!
Подъехали к стадиону. Плюмбум вылез вслед за водителем. Лопатов извлек из багажника спортивную сумку.
— Тренировка?
— Да, разомнемся, — сказал Лопатов. — Так кто ж решает, по-твоему? — повторил он свой вопрос. — Кто ж решает, если решаю я?
— Решает мозг, — сказал Плюмбум. — А ты исполнитель. Ты водитель-энтузиаст. И грубая сила по совместительству. Это комплимент!
Лопатов поверил.
— Правильно. Добро должно быть с кулаками, слышал? — И он продемонстрировал свой внушительный кулак. — Ну вот. А где твои кулаки? Идем! — скомандовал Лопатов. И они двинулись по аллее к стадиону.
В зале Плюмбум сидел в сторонке, наблюдая за событиями на борцовском мате. Лопатов, разумеется, был в самом центре этих событий.
— Захват, подсечка, бросок с переводом в партер! — комментировал он свои действия. Очередной партнер падал на мат, Лопатов, лежа на нем, продолжал: — Действия в партере, смотрим в оба: переворот, захват запястья и… болевой, пожалуйста!
После «пожалуйста» партнеры хлопали Лопатова по спине, что означало «сдаюсь», кое-кто даже взвывал негромко — болевой прием, конечно, действовал. Среди батальонцев были совсем молодые ребята и мужчины постарше, уже даже с некоторой солидностью, и всем происходящее было по душе. Падали, вскакивали, снова падали, возились, кряхтя, слегка зверея в единоборствах, кому-то становилось больно — и все эти муки были в удовольствие, терпели их с улыбкой.
Лопатов очень удивился, увидев перед собой Плюмбума. Он позабыл о нем. Плюмбум был без пиджака, в носках, в школьных форменных брюках.
— Как ты это делаешь? Давай! — сказал Плюмбум.
— Что?
— Ну, это… Через что там бросок? Через бедро?
— В другой раз. Сегодня ты зритель.
— Давай. Я тебя прошу.
Лопатов еще больше удивился, но сделал все, как просил Плюмбум. Захват, бросок, болевой прием в партере. Он все сделал и напомнил:
— Когда сдаешься, надо по спине, понял?
— Я не сдаюсь, — отозвался Плюмбум.
— Так я ж прием провел!
— Не подействовал.
Лопатов в очередной раз удивился и изо всех сил налег партнеру на руку. Плюмбум никак не отреагировал.
— Ну, морально-волевые! — оценил кто-то из зрителей.
Напрягшись, Лопатов даже крякнул. И вдруг отпустил партнера, сел.
— Ты чего? — спросил он растерянно.
— Ничего, — Плюмбум, смеясь, поднимался с мата.
— Ты это брось, парень.
— Ладно, — сказал Плюмбум.
Он отошел к скамейке, стал натягивать пиджак.
— Я ж тебе руку ломал, ты не чувствовал, что ли?
— Нет.
— Ну как? Я ж ломал! — доказывал Лопатов.
— Я не чувствую боли, — сказал Плюмбум.
Лопатов не нашелся что ответить. Пошел к скамейке, стал переодеваться..
— Чтоб это в последний раз, — сказал он Плюмбуму.
— Это такая хитрая публика, сразу не ухватишь. Ухвати его, если он нигде и никем. Нос высунет — и обратно в нору, нет его! И ведь у него чутье, у невидимки этого, привык маскироваться…
— В Угловом одним рейдом вычистили. Все вместе взялись. Они как? Они с утра к магазинам, к открытию. Час времени вся акция!
— Не надо никого вылавливать. Надо двоих-троих взять — и под суд. Чтобы процесс показательный, остальные разбегутся. Там и бродяжничество, и уклонение от алиментов, и паспортный режим. По принципу — бери любого, никто без статьи не останется…
Плюмбум был весь внимание. Он, как в укрытии, сидел за широкой спиной Лопатова. Разговор внезапно прервался на полуслове, все присутствующие дружно встали. Плюмбум тоже поднялся… В дверях появились трое, среди них Зарубин — Седой. Батальонцы расступились, пропуская троицу к столу.
— Сели. Сколько будет групп? — спросил Седой.
— Четыре. В каждой по двадцать человек.
— Это вы на парад собрались? А, Лопатов?
— Почему на парад, Роман Иванович? Мы рассредоточимся.
— Для начала сосредоточьтесь, — сказал Седой. — После того, что случилось, показухой заниматься поздно. А военное положение вводить рановато. Так что маневры под командованием маршала Лопатова отложим до следующего ЧП. А пока будем скромнее: сорок человек. Вполне достаточно, если разобьемся на группы по трое-четверо. Список старших у Лопатова. Рейд планируем на воскресенье. Инструктаж в семь утра в милиции. Вопросы?
— Не числом, а умением, браво! — раздался вдруг мальчишеский голос. Это, помимо воли, вырвалось у Плюмбума. Он сказал про себя, но слишком громко.
Его не услышали. Слово взял средних лет мужчина в кожаном пиджаке:
— Акция эта вынужденная, деликатная и отчасти запоздалая. Нам надо было в свое время вмешаться, кое-кого изолировать в их же интересах. А вмешались подростки и кое-кого совсем изолировали, простите за каламбур. Есть две жертвы, выявлена группа молодых людей, которая прямо-таки устроила охоту на этих бродяжек. Вы должны понять, что наш рейд в интересах тех же людей, против кого он направлен…
— Гуманизм! — снова раздался голос. То ли опять у Плюмбума поневоле вырвалось, то ли он не утерпел, решил вмешаться…
На этот раз Седой услышал.
— Это что еще за гость у нас?
— А я разве гость? — сказал Плюмбум.
— Чего вы здесь, я не понял?