— Кого? Кого купил? — заинтересовался Лопатов.
— Вот вас, которые в городки. Предводителей!
В тишине гулко стукнула о гравий бита.
— Не горячитесь, Чутко, — сказал Седой.
— Ладно.
— У вас конкретное предложение, судя по всему.
— Да-да, выкурить из подвалов бродяжек!
— В свое время вы в этом преуспели, по-моему.
— Конкретно есть город Симферополь. Человек с бумагами… И мы их всех передавим. Всех, всю банду фруктовую. В бумагах — приговор! — Плюмбум замолчал. Задумался. — А абстрактно? Что этому человеку будет? Если он сам, добровольно бумаги отдаст?
Биты летели, сметая фигуры. Седой снова выставлял. Лопатов кидал. Потом менялись. Игра продолжалась.
Три стандартные девушки под музыку расхаживали по помосту, демонстрируя моды. Происходило это в зале большого универмага на глазах у многочисленных зрителей.
— Давай, красавица, закругляйся! — говорил Плюмбум Марии, когда она приближалась к краю помоста. Говорил во всеуслышание, нервируя соседей, но Мария с кукольным выражением на лице проплывала мимо, замкнутая в своей механической жизни.
После сеанса Плюмбум вошел в закуток за помостом. Манекенщицы были полуодеты, но он этого не заметил. Сказал Марии:
— Волка, козу и капусту надо на другой берег. И чтоб никто никого не сожрал. Это для пионеров ребус. А я такой же для взрослых решил. Как мне с чистой совестью остаться, тебе со своим Шариком, а ему на свободе. Закругляйся!
Механические девушки ничего не поняли, а Плюмбум распространяться не стал, удалился.
Когда Мария вышла, он сказал:
— Иди за мной.
— Слушаюсь, мой повелитель!
— Купальник возьми. А можешь не брать, тебе грех носить купальник.
Она смотрела на него без злобы и страха, с одним лишь изумлением:
— Мальчик, мальчик, ты кто, правда? Ты же меня околдовал со своей детской чушью, тебе самый раз уши надрать! У меня просто с нервами не того, ну и настроение, но ведь на самом деле я не боюсь ни тебя, ни этих твоих угроз…
— Боишься, боишься, — сказал Плюмбум. — Хватит митинговать, иди за мной.
Он двинулся сквозь толчею универмага, не сомневаясь, что она идет следом. И Мария действительно шла за ним, плелась, словно на поводке, невидимом, но прочном, который она и не пыталась оборвать.
Плюмбум притормозил, дождался, когда Мария подошла, и произнес:
— В твоем катастрофическом положении нет ничего глупее, чем делать вид, что ничего не происходит. Его имя уже всплыло. Фигурирует! И уж совсем неумно отталкивать единственного человека, который хочет помочь тебе и твоему Шарику выкарабкаться. Иди за мной!
Потом шли по улице, Мария еле поспевала за Плюмбумом, он шагал впереди, не оборачиваясь, решительный, отчужденный.
Ехали в электричке. Он хранил упорное молчание.
Пробирались сквозь лес. «Иди за мной!» — твердил свое Плюмбум, когда Мария отставала.
Потом он вывел ее к реке на безлюдный пляж. День был пасмурный, темный, река свинцово блестела, сливаясь с небом.
— Моя любимая погода! — сказал Плюмбум. — Раздевайся. Вся, догола. Давай.
— Ну, придумал!
— Слышала? Я сказал.
— Перестань. Да нет, нет! — Никого кругом, вдвоем они, будто на краю света, — она и этот мальчик, глядящий без улыбки… И Мария вдруг засмеялась и легко сняла с себя все, как он приказывал.
— Слушаюсь, мой повелитель.
— Ну, рассказывай, — пробурчал он.
— Что рассказывать? Что?
— Все. Свою жизнь. Рассказывай. Вот этот шрам на бедре. Откуда? — Он провел пальцем, повторяя едва заметную линию шрама.
Мария смотрела с испугом:
— Кто ты, мальчик, кто?
— Никто. Школьник.
Сверкнула молния, где-то вдалеке загрохотало.
— В самый раз! — с восторгом произнес Плюмбум.
— Сколько лет тебе?
— Сорок.
— Сколько?!
— Сорок. Это правда. Мне сорок лет. Не веришь?
Он был серьезен, спокоен. Еще бы немного, и Мария поверила. И чтобы не поверить, она быстро спросила:
— Ну а в паспорте у тебя?
— В паспорте семнадцать, но это для отвода глаз, чтобы не волновать общественность. Я маскируюсь.
— А родители? У тебя есть родители?
— Есть родители, конечно. То есть на самом деле их нет, но они есть, потому что должны быть.
— Тоже для маскировки?
— А как же.
— И все остальное?
— Ну да, конечно. — Нового тут для него ничего не было, он уже скучал, теряя интерес к разговору.
— Хорошо ты замаскировался! — оценила Мария. — А девочка? Девушка? Подружка?
— Нет!
— В чем дело? Какие проблемы?
— Неразрешимые. Мне нравятся негритянки, а они в нашем городе не живут, — отвечал он, позевывая. — А тебе негры?
— Не очень, — засмеялась Мария.
— Странно. Я был уверен в обратном.
С неожиданной бодростью он вскочил с песка:
— Пока ты у меня на крючке, научи плавать! Научи!
— И для этого…
— Что?
— Для этого ты меня сюда притащил? — усмехнулась Мария.
Плюмбум пожал плечами.
— Конечно. А ты думала? Подходящий день, когда некому глазеть на мой позор. А ты думала?
И тут небо затрещало, полил дождь.
Они вошли в реку. Плюмбум как ребенок плескался на мелководье. Мария его поддерживала. Он бил по воде руками, поднимая снопы брызг, визжал, когда Мария отпускала и он шел ко дну.
…Потом был обратный путь. Лес, электричка, город…
Но уже в лесу Плюмбум будто споткнулся на ровном месте, ноги у него подогнулись, он медленно опустился на хвою… Сидел, прислонясь к стволу, громко стуча зубами…
— Перекупался, — определила Мария.
— Пере, пере, пере, — простучал в ответ Плюмбум.
Она волокла его на себе, продираясь сквозь кустарник.
В электричке, уронив ей голову на плечо, Плюмбум вдруг некстати потянулся, приник к Марии, забормотал: «Мама, мамочка!» Она сидела не шевелясь очень долго, пока он вдруг сам не очнулся, не посмотрел на нее ясно.
— Пусть отдаст бумаги и катится на все четыре стороны. Пусть отдаст и катится. И ты за ним! И больше мне не попадайтесь.
Электричка тормозила, причаливая к перрону.
Сидели втроем перед телевизором. Отец с Плюмбумом капитально, развалившись в креслах и подремывая, мать же, что называется, на кончике стула, то и дело покидая свое узаконенное семейное место. Можно сказать, она больше ходила, чем сидела, — кружилась по комнате, подражая движениям манекенщиц. По телевизору демонстрировали моды.
Когда на экране появилась Мария в брючном костюме, Плюмбум слегка оживился, заерзал в кресле. Это, конечно, не осталось незамеченным.
— Разделяю симпатии! — сказал отец. — Симпатии, но не восторги.
— А я в восторге! — Мать, не отрывая взгляда от телевизора, ходила по комнате, повторяя движения Марии.
— Твои симпатии перерастут в восторг, когда она прокукарекает, — сказал отцу Плюмбум.
— Кто прокукарекает? — не поняла мать.
— Вот она, она.
— Вряд ли это входит в программу показа, — усомнился отец.
— Не входит, но сегодня войдет! — сказал Плюмбум.
— Нереально, Русик.
— И тем не менее. Я ее об этом просил. Она в безвыходном положении.
— Безвыходных не бывает! — заметила мать.
— Бывает, бывает, — сказал Плюмбум. — Все бывает. Даже такое бывает, чего не может быть!
И тут Мария вдруг раскрыла рот и издала звук, очень странный и впрямь напоминающий «кукареку».
— Халтурщица, — проговорил Плюмбум.
Мать споткнулась, так и замерла, глядя в телевизор.
— Все слышали? — сказал Плюмбум.
— Что все слышали? — спросил отец.
— Она прокукарекала.
— Разве?
— Да вот только что!
— Тебе показалось, — сказал отец.
— Показалось, — подтвердила мать.
Родители смотрели на сына с доброжелательным любопытством, прощая фантазии. Отец, как мог, пытался его утешить:
— Желаемое за действительное, называется. Мираж. Очень хотел увидеть — и увидел.
— Не должно войти в привычку, Русик! — предупредила мать. — Эта безобидная привычка становится небезобидной чертой характера! Ты меня понял?
Отец подвел черту дискуссии:
— Нет, Русик. Манекенщицы не кукарекают, этого не может быть. Не может быть, потому что не может быть никогда!
Плюмбум смотрел в телевизор. Мария с дежурной улыбкой демонстрировала моды.
Шли по перрону вдоль поезда. Мария тащила за руку карапуза. Плюмбум нес чемодан.
У вагона стали прощаться. Плюмбум вдруг сказал:
— Подожди… А ведь этот поезд… он совсем в другую сторону!
— А мне в другую сторону, — сказала Мария. — В другую.
— Как? А Симферополь?
— Нет-нет.
— В чем дело? Ничего не понимаю, — удивился Плюмбум.
— Ну, обстоятельства. Все переменилось.
— Вот так вдруг… В один день?
— Именно, в один день.
Мария поцеловала Плюмбума, забрала у него свой чемодан.
— Странно! — сказал Плюмбум.
— Прощай, мой повелитель.
— Прощай, золотая рыбка! — пробормотал Плюмбум, недоумевая все больше и волнуясь, а Мария с карапузом тем временем скрылись в вагоне.
Потом они появились в окне внутри вагона. Плюмбум подошел, встал перед Марией. Она смотрела на него с улыбкой, без выражения.
Поезд тронулся, и тут Мария сделала странный жест, очень короткий. Скрестив пальцы, показала: решетка! Плюмбум по инерции повторил жест, снова получилась решетка…
Он все понял. И сказал негромко, будто Мария должна была слышать за стеклом:
— Это не я!
Мария смотрела без выражения. Поезд набирал ход. Плюмбум шел все быстрее, потом побежал.
— Не я, не я! — твердил он. — Его не должны были… в тюрьму! Не я твоего Шарика!..
— Ты, — явственно прошептали за стеклом губы Марии. — Ты.
Карапуз напоследок показал язык…
Перрон кончился, Плюмбум затормозил на краю. Поезд умчался.
Потом он бежал по коридору штаба. Толкнул дверь, вошел.
Седой сидел за столом под портретом, углубившись в бумаги. Он мельком взглянул на Плюмбума, ничего не отразилось на его лице. Плюмбум тоже молчал, застыв посреди кабинета.