— Да.
— Догадался я, догадался! Мать приехала. Конспираторы!
Сын с невесткой молчали таинственно, переглядывались, и ему эта игра надоела, он взбежал вверх по лестнице, распахнул дверь и застыл на пороге кабинета: в кресле за письменным столом, лицом к нему, сидел старик Гундионов.
Он здесь, в его доме. В его кабинете. В его кресле. Храпит, раскрыв рот. Снизу из гостиной слышны голоса, звенит посуда, а здесь, в кабинете на втором этаже, тикают на стене часы, но храп Гундионова более реален, он возвращает к жизни: нет, не видение это, не исчезнет гость в кресле с запрокинутой головой, он уже просыпается, трет глаза и зевает, уже смотрит украдкой из-под опущенных век.
Павел Сергеевич поспешил прикрыть дверь и снова спустился в гостиную.
— Он кто? — спросил сын.
— Никто. Гость.
— Старый твой друг. Так представился.
— Пожалуй. Да.
— Малость не в себе, по-моему.
— Ошибаешься.
— Тем более интересно! — заметил сын. — Пойду, говорит, к себе в кабинет. И пошел. К себе. Мы выразили легкое недоумение. Но он сказал, что это его дом.
— Так и есть, — отозвался Павел Сергеевич.
Сын с невесткой уже не переглядывались, смотрели на него с удивлением. И он продолжал удивлять:
— Это его дом, так и есть.
— В смысле мой дом — твой дом?
— В смысле дом ему принадлежит. Соберите-ка на стол, ребята.
— Не понимаю, — сказал сын.
— Не надо все понимать. Соберите на стол и уходите. Оставьте нас вдвоем.
— Ну, рассказывай. Как живешь?
— Хорошо живу.
— Вижу. Полтинник набежал?
— Вот-вот будет.
— Звание дают?
— Послали документы.
— Таланты в тебе открылись. Кто бы мог подумать.
— Не говорите.
— За это стоит выпить. Будь здоров, Паша!
— И вы, Андрей Андреевич!
— А меня вспоминал? — спросил гость. Подмигнул, почувствовав заминку: — Понял, понял! А первые годы еще с праздниками поздравлял, не жалел открыток!
— Жизнь, знаете, закрутила.
— Да понял я, не оправдывайся. Какая радость вспоминать? Ты ведь не любишь свое прошлое. Но прошлое сделало твое настоящее, не забудь.
— Всегда помню.
— Я поживу у тебя несколько деньков. Не очень стесню?
— Что вы, что вы.
— В баньке спину потрешь, а? Чайку заваришь, как я люблю? Спать уложишь? Не слышу ответа!
— Да, да, да! — отозвался Павел Сергеевич.
Гость улыбнулся и придвинул тарелку. Некоторое время поглощен был трапезой. Павел Сергеевич глаз с него не спускал, ждал. И дождался:
— Ну? Читаю в твоих глазах вопрос. Хочешь спросить — спроси.
— Спросил, считайте.
— Зачем я приехал? Повидаться, Паша. Соскучился. Хотя, конечно, приехал не на прогулку.
— Догадываюсь.
— Полной радости нет. Что-нибудь всегда найдется, ты ж знаешь. Не одно, так другое.
— В чем дело?
— Да огорчил тут один из ваших мест. Написал на меня бог знает что!
— Это кто же?
— Ну кто меня всю жизнь преследует? Он и написал.
— Брызгин! — выдохнул Павел Сергеевич. — Брызгин… Жив?
— Жив, пока я жив, — усмехнулся гость. — Мой черный человек, видно. Помнишь, как он стерег меня и как сам погорел в один день. С тех пор открыто копает, не знает, за что зацепиться. Сейчас вот с этой автокатастрофой столетней давности, в которой башку расшиб. Вроде я причастен, организовал ему, представляешь? А там водитель его сам организовал по неопытности, уже отсидел свое, вышел, столько воды утекло! Нет, снова-здорово, и ведь опять без толку. Совсем сдурел на старости лет!
— Да.
— Что — да?
— Чепуха, — сказал Павел Сергеевич. — Слишком сильно головой ударился.
— Не без того, конечно, — согласился гость. — Помнишь ведь, сколько его в этой самой больнице держали, с каким диагнозом. Помнишь? Но на почерке не отражается, видно.
— Да, неприятно.
— Ты б нашел его, что ли. Успокоил.
— Это как?
— Раньше ты знал как. Умел.
— Я уже не помню, Андрей Андреевич.
— Я помню, — улыбнулся гость. — Разве забудешь? Для тебя же нет невозможного, Паша. И друзей ты в беде не бросаешь, знаю! Так ведь?
— Да, то есть нет, — выдавил Павел Сергеевич.
— Не слышу ответа!
— Нет, не бросаю.
Гундионов кивнул, поклевал носом, откинувшись в кресле. Очнулся:
— Такая моя печаль. Ну? А где ж Мария, супруга твоя?
— Сейчас в санатории.
— Что такое?
— Ничего особенного. Вроде нервы. Так называется.
— Это как раз особенное, — заметил гость. — Все такая же красавица? Ай да Маша! А парень ваш совсем взрослый. Студент?
— На философском.
— Ого! Помогает осмысливать?
— Еще как.
— И еще внук Павлик в твою честь.
— Точно.
— Хорошая жизнь, Паша.
— Да. Есть что терять.
— Зачем терять-то?
— Ну, отдавать долги, платить за прошлое, — усмехнулся Павел Сергеевич.
— Платить надо, но недорогой ценой! — пробормотал Гундионов, стремительно и на сей раз безвозвратно проваливаясь в сон.
Заснул, захрапел. А Павел Сергеевич все сидел, смотрел на гостя, еще чего-то ждал. И вот Гундионов, будто не сам он, а организм его исторг вдруг клич, капризный и властный:
— Пашка!
Павел Сергеевич знал, что делать. Приподнял спящего, понес его на руках к дивану. Уложив, снял с гостя туфли, стаскивал с него пиджак, брюки.
Гундионов улыбнулся во сне, сказал:
— Узнаю твою руку, Паша!
А Павел Сергеевич в эту минуту стоял над ним замерев. Очередь дошла до галстука, надо было развязать узел у гостя на шее. Но заботливый хозяин словно погрузился в раздумье. Так он стоял, сжимая в руке галстук, и было мгновение, когда он готов был не развязать узел, а затянуть потуже, насколько хватит сил.
Но он только усмехнулся сам себе. И, развязав проклятый узел, освободил шею Гундионова.
Проснулся от стука, топота над головой. Качалась люстра, ломилась к нему в спальню новая жизнь, гнала вон из тихого уголка, из недолгого забытья. Чечетка била в голову: выходи, Паша, выходи!
Ноги гостя выбивали дробь, лицо выражало полное удовольствие. Увидев Павла Сергеевича на пороге, он закричал:
— Вот так-то! Можем!
Да, он мог. И у сына получалось. Сын Павла Сергеевича топал от души, поспевая за стариком. Они стояли друг против друга посреди кабинета. Звенели стекла в окнах, дрожали картины на стенах.
— Давай, молодой дедушка! Давай! — позвал гость.
Павел Сергеевич присоединился без охоты, получилось у него нескладно. Потопал немного, сел на диван.
Гундионов смотрел укоризненно, с удивлением:
— Разучился! Как же так, Паша? Забыл!
Он замер посреди комнаты, очень был огорчен.
— Картины на стенах твои? — спросил погодя. — Ты еще и художник?
— В свободное время.
— Кто же тут изображен?
Одна из картин привлекла внимание гостя. Подошел к стене, долго смотрел.
— Кто же это, кто? Вот человек на фоне леса?
— Никто конкретно.
— А все-таки?
— Никого не имел в виду.
— Это же я! — сказал Гундионов. — Я!
Он снова повеселел. Подмигнул хозяину:
— Значит, имел в виду. Я сам твоей кистью водил!
Сын напомнил:
— Андрей Андреевич, на пляж! За мной!
— Вперед, Валерий! — подхватил гость, и через мгновение они были у двери, так неразлучной парочкой и выпорхнули из кабинета. Павел Сергеевич пошел следом.
На глазах всего дачного поселка, высыпавшего в погожий день на берег, он втаскивал в воду Гундионова. Тот висел на нем, обхватив шею, дрыгал ногами, фыркал. Еще успевал оправдываться: «Не обессудь, не могу я по корягам, не могу!» Выйдя на глубину, Павел Сергеевич сбросил с себя ношу, старик уплыл.
Одиночество было недолгим. Возникла рядом голова в очках:
— Ждал вас на корте. Где вы? — Партнер по теннису, взволнованный, подгребал ближе. — Надо ехать на смотр! Бойкот отменяется. Фомичев обещал поддержку. Вы берете слово на конференции, он выступит следом. Всю правду в глаза, без дипломатии. Двойным ударом по хребту рутинерам. Сейчас или никогда!
— Никогда, — сказал Павел Сергеевич.
— Прошу разъяснений.
— Оставьте меня в покое.
Голова теннисиста на мгновение скрылась под водой, казалось, он пошел ко дну.
— Вы что, капитулировали? Не верю!
— Я болен, извините.
— Но за вами люди! Есть обязательства, в конце концов.
— Нет обязательств.
— Вы действительно больны! — проговорил растерянно партнер.
Клюев перевернулся на спину, поплыл. Оторвавшись от собеседника, он перестал грести, лег на воде и лежал, прикрыв глаза.
И услышал другой голос:
— Ты, Паша, с этим делом не тяни. Ты его успокой, приложи свое волшебное умение. Ведь мы пока плаваем, он пишет и пишет. Я волнуюсь: а вдруг в тебя рикошетом? И спросят строгие люди: куда это запропастился Паша по кличке Шакал? Откуда взялся Павел Сергеевич, без пяти минут заслуженный? Интересный ведь вопрос!
Павел Сергеевич перевернулся в воде, чуть не захлебнулся. Гундионов засмеялся и уплыл.
— И все же, — спросил сын, — кто он, этот человек?
— Старый человек прежде всего. И я многим ему обязан.
— Помнишь добро, уважаешь старость. Это заметно. Бросается в глаза!
— Что именно?
— Твоя зависимость.
— Ты подумай о своей зависимости. Пока что ты, как маленький, вцепился в юбку жены и по моим прогнозам будешь держаться за нее всю жизнь.
— Это в моем характере, допустим. От кого-то зависеть. Но про тебя не скажешь, что ты слуга! Я привык, что все вокруг для тебя и ради тебя, и ты это, наверное, заслужил не по должности, раз тебе прислуживают все подряд. В чем же дело? Что между вами? Какие страшные тайны?
Обсыхали на берегу. Гундионов все барахтался в реке. Они на него смотрели и о нем говорили:
— Он много для меня сделал. Все сделал в свое время.
— Когда учился в консерватории?
— Я не учился в консерватории.
— Вот как! — удивился Валерий.
— Да.
— Как же ты стал дирижером? Без диплома?