— С поддельным дипломом. Но это не помешало мне добиться некоторых успехов, — заметил Павел Сергеевич.
— Так ты самородок, папа!
— Да, наверное. Похоже на то, — усмехнулся Клюев.
Сын смотрел растерянно, с тревогой. Он сказал:
— Ну? Какие еще нас ждут открытия? Слушай, мне это все не нравится!
— Это правда, что поделаешь.
— Такая правда не нужна. Ничего хорошего не будет. Тем более это ведь еще не вся правда, верно? — Помолчав и не дождавшись ответа, Валерий произнес твердо: — Ты вот что, ты гони-ка его в шею, своего благодетеля! Пока не поздно.
— Не могу, — отозвался Павел Сергеевич.
— А хочешь, — вдруг прошептал сын, — он сейчас утонет? Раз — и нету. Никто не заметит.
Лицо Валерия было серьезно. Клюев похлопал его по плечу:
— Он в воде не тонет, в огне не горит!
— Проверено?
Гундионов уже призывно махал Павлу Сергеевичу, кричал:
— Пашенька, сюда! Вылезаем! Пашенька!
Клюев пошел вытаскивать гостя из воды.
Позвонил в дверь. Открыла женщина средних лет в халате.
— Леонид дома?
— В рейсе. Вы кто?
— Приезжий. Коллега бывший.
Стал спускаться по лестнице. Женщина все стояла в дверях, потом пошла следом. Он спускался, и она молча спускалась. Вышел из подъезда, двинулся к арке, пересекая двор. Тут женщина догнала Павла Сергеевича, схватила за рукав.
— Ты чего пришел? Я ж узнала тебя, узнала. Клюев ты! Не ходи к нему, не трогай!
— С кем-то вы меня спутали! — сказал Павел Сергеевич, высвобождая локоть. Он вошел в арку, свернул на оживленную улицу.
Женщина шла за ним по улице. В домашнем халате, тапках на босу ногу, шла и шла. И тогда он побежал, втиснулся в отходящий автобус.
Проехал остановку, спрыгнул. Встал, опершись о перила на углу площади. Напротив за стеклом часовой мастерской лицом к нему сидел лысый человек с окуляром в глазу, занятый тонкой работой. Человек поднял голову, посмотрел, снова опустил. Один ждал у перил, другой сидел, но встреча их уже состоялась, пути пересеклись. Часовщик будто невзначай махнул рукой, и Клюев вошел в мастерскую.
…Стояли в закутке, за перегородкой.
— Смотрю, ты или не ты? Давно не видно.
— Давно, да.
— Исчез. Вдруг раз — и нету. Отбывал?
— Бог миловал.
— Это кого как. Принес чего-нибудь? Я возьму.
— Ничего.
— Пустой? Тогда я могу предложить.
— Не надо.
— А чего надо, Павлик?
— Найти тут одного надо. Повидать. Тут, у вас.
— Шею свернуть, а я потом навел. Не годится.
— Ему давно свернули, не бойся. Где наши все?
— Да в гараже, где еще. Один юморист в церковь подался. Василий, Зеленяева возил, помнишь? Сторожем пошел, теперь священник.
— В бога поверил?
— Да вовремя спрятался. А может, и поверил. Все может быть, — сказал часовщик. — А что ж хозяин тебя в столицу с собой не взял? Как же он без помощи твоей и заботы?
— Нашел, значит, другого помощника.
— Ну? А ты без него?
— Живу, видишь.
— Вижу. Другой стал. То же, что ли, священник? — Часовщик смотрел с усмешкой. — Раньше-то по ногам ходил, не замечал, а? Помнишь? Вот так! — И он показал как, наступив Клюеву на ногу. — Может, ты теперь долги платишь? В карты, забыл? Я тогда и спросить не смел!
Павел Сергеевич достал бумажник:
— Сколько?
Опять лестница, дверь.
— Михаил дома?
— На дворе с собакой. Вы кто?
Сбежал по ступеням. Другая женщина смотрела вслед.
По площадке перед домом носилась овчарка. Хозяин сидел на скамейке с газетой в руках.
— Не помешаю? — спросил Павел Сергеевич, присаживаясь.
— Пожалуйста.
— Мы с тобой в одном гараже, помнишь меня?
Мужчина, оторвавшись от газеты, бросил на Клюева беглый взгляд. Ничего не сказал.
— Брызгина ты возил, пока в столб не влетели.
Опять молчание.
— Где его найти?
— Столб?
— Шефа твоего бывшего. Дело срочное, разговор.
— Переехал он. В Угловом спроси.
Мужчина отложил газету, засвистел. Подскочила собака, он стал ее ласкать, гладить. Когда Клюев поднялся со скамейки, он сказал, все так же глядя в сторону:
— Говори не говори, а самосвал давно уехал.
— При чем самосвал? Какой?
— Который поперек дороги стоял.
— Это кто ж его так, какой дурак?
Мужчина поднял голову, впервые посмотрел на Клюева.
— Тот, за кого я срок тянул. — Он улыбнулся и сказал: — Беги!
Не собаке сказал — Клюеву.
— Что? Куда? — опешил Павел Сергеевич.
— К хозяину своему. Беги! — повторил мужчина.
Клюев застыл на месте. Овчарка рычала, рвалась к нему, мужчина с трудом ее сдерживал. И будто уговаривал Павла Сергеевича, просил:
— Ну беги же, беги! Что, разучился? Давай, ну! Беги!
И, видно, сам себя уговорив, он выпустил пса. Клюев отскочил от скамейки, бросился наутек, но бег его был недолгим, овчарка ударила лапами в спину, свалила. Он все же поднялся, вскарабкался по ступеням на деревянную горку. Собака и здесь его настигла, Клюев скатился вниз, упал в детскую песочницу. Одежда на нем трещала, он вставал и падал на песок, закрывая руками лицо.
Толкнул калитку, ввалился во двор. Шел, ступая нетвердо, к дому. Кричал:
— Выходи, старый хрыч! Вылезай, змей многоголовый! Рубить тебя буду, гад! Добрыня Никитич идет!
Выбежал навстречу внук Павлик, выскочили на крыльцо сын с невесткой, очень испуганные. Клюев отстранил сына, прошел в дом. Внук, смеясь, побежал следом, любил играть с дедом.
— Берегись, старый хрыч! — еще разок прогремел Павел Сергеевич и стал подниматься по лестнице. Ногой распахнул дверь, скрылся в кабинете.
Домашние стояли внизу, в гостиной, ждали с замиранием. Вот дверь наверху снова открылась. Вышел Павел Сергеевич с неясной улыбкой. Постоял и опять скрылся в кабинете. Но теперь он постучал, прежде чем войти, а войдя, аккуратно притворил за собой дверь.
— Что происходит? Почему хамим? Безобразничаем! В чем дело? — Гундионов сидел за письменным столом, смотрел сквозь очки строго. — Ты теперь интеллигентный человек. Не имеешь права распускаться. Посмотри на себя!
Вид у Павла Сергеевича и впрямь был жалкий: рубашка порвана, на лице ссадина. Гундионов сложил бумаги в папку, поднялся.
— Что, горе-сыщик? Брызгина доставал? А? Сунулся куда не надо, а там собачка злая. Так? — Он подмигнул Клюеву, знал, что угадал. — Ты как всегда, Паша. Перестарался! Кто ж тебя просил жизнью жертвовать? Она принадлежит искусству. А вот Брызгин не нужен никому, и бог с ним! Отменяется просьба. Все. Свободен.
Павел Сергеевич поднял голову:
— Свободен? Кто свободен? Я? — проговорил он с кривой улыбкой, которая не сходила у него с лица. — Я же твой раб, вот кто я! Ты ко мне опять присосался, пиявка! Я опять с тобой — подонок!
— Нализался, бесстыжий, — произнес со вздохом Гундионов.
Клюева было не остановить:
— Приехал! Чтобы я опять плясал под твою дудку! Спляшу, давай! Чечетку могу! Ну? Чего надо? Уже ведь задумал, чувствую. Давай, Андрей Андреевич! Все сделаю, все исполню!
Он начал отбивать чечетку. Гундионов пришел вдруг в восторг:
— Получается! — закричал он. — Смотри! Получается! Ты опять научился! Ай да Пашка, дорогой! Давай, давай!
Он стал бегать вокруг Павла Сергеевича, хлопал в ладоши.
Клюев рассмеялся и сел на диван.
— Бросьте, Андрей Андреевич, — проговорил он уже спокойно, с усмешкой. — Что вы, ей-богу. Я другой человек. У нас с вами ничего не получится, поверьте.
— А что должно получиться?
— Ну, вы же хотите, чтобы я убил этого несчастного Брызгина, который не дает вам покоя.
— С ума сошел! — растерялся Гундионов.
— Это вы сошли с ума, раз об этом думаете. Это у вас в голове постоянно. Я не утратил навык, вы правы, читать ваши мысли. Так вот, — продолжал Павел Сергеевич с твердостью, пожалуй, даже раздраженно, — давайте договоримся, дорогой гость: живите, отдыхайте, чувствуйте себя как дома. Тем более это ведь ваш дом, вы мне когда-то его оставили с царской щедростью. Живите, я вам рад, хоть и не скажу, что от души. Но не рассчитывайте на меня. Я не пляшу, вокруг меня теперь пляшут. Кто бы мог подумать?
Реакция гостя была неожиданной: он опять зааплодировал. Он был восхищен, растроган:
— Да, Пашенька, да! Ты стал сильным, вижу. Сильным!
— Какая слабость у сильного, знаете?
— Какая же?
— Одна-единственная. Добрые дела. Стараюсь. Очень. Ненавижу прошлое, искупаю. Это понятно?
— Гм. Что же ты искупаешь? — спросил, помолчав, Гундионов.
— Дела опять же. Другие дела, — отвечал Павел Сергеевич с невеселой усмешкой.
— Ну, без тех не было б этих, — сказал гость, поразмыслив. — Без плохого хорошего. Ты и сегодня забивал бы козла в гараже. Подумай об этом!
Он стал ходить по кабинету взад-вперед, вдруг сделался мрачен:
— Что ж ты там натворил такое? Может, выпил и зря каешься? Что там было-то?
— Дела-делишки. Ничего хорошего.
— И это у меня за спиной! Пока я речи на митингах говорил! Как же я в тебе ошибся! — произнес Гундионов сокрушенно. — Ты предал нашу дружбу. И не только: ты дискредитировал мои идеи, ты это понимаешь? Понимаешь или нет?
— Ваши идеи, мои дела, — отозвался Павел Сергеевич. — Что, не улавливаете связи?
Гундионов присел рядом на диван, сказал с улыбкой:
— Улавливаю. Такую: раз органы подключились, значит, и впрямь тебе есть что искупать. Не зря каешься, нет. Как добрые дела, не знаю, а вот прежние тебе зачтутся, будь уверен!
— А органы-то при чем, я не понял? — спросил Павел Сергеевич.
— Всегда при чем, при ком. При тебе особенно.
— Вот как!
— А ты думал. К следователю вызывали, нет? Ну, вопрос времени.
— Что же у них там есть против меня? — проговорил после паузы Клюев.
— А вот это тебя надо спросить, — опять улыбнулся Гундионов.
Он вглядывался в лицо Павла Сергеевича и видел, как оно бледнело.
— Ты успокойся.
— Я спокоен, спокоен.