Подпись за мужа поставила Анна.
Дорога заняла почти сутки, и только к вечеру она вошла в прохладное лобби боннского Института медицины. Под эгидой этого учреждения работали двенадцать различных клиник.
Медсестра в отглаженном форменном платье и кокетливом чепце проводила Анну по узким, хорошо освещенным коридорам до кабинета профессора. Нойманн встретил ее так, будто она была его соседкой и они уже виделись с утра, забирая газеты из почтовых ящиков. Он смотрел на нее глазами ученого, неожиданно обнаружившего у себя под микроскопом презанятнейший микроб. Пролистав привезенные документы, профессор аккуратно сложил их в пронумерованную папочку, на которой значилась ее фамилия.
— Я весь слух, я весь внимание. — Он неприятно улыбнулся. — Так что именно вас ко мне привело?
Анна, робея и путаясь в словах, объяснила ему еще раз всю свою историю, недоумевая: неужели за прошедшие недели он мог забыть, ведь они все так подробно обсудили по телефону…
— Завтра вы пересдадите абсолютно все анализы, — перебил он, — вашим грекам я не доверяю. И сделаете повторную эхокардиографию. Ну, а во вторник приступим.
— Скажите, каковы шансы, что ребенок…
— Шансы высоки, иначе я бы за это не брался. Сегодня медицина считает вмешательства подобного рода неоправданно рискованными, но каждый мой научный опыт… простите, моя операция, доказывает, что у фетальной хирургии большое будущее. Для вас все пройдет совершенно безболезненно: вы погрузитесь в глубокий сон, и через небольшой разрез я частично выведу в рану вашего мальчика…
— Девочку.
— Девочку. Ну и подремонтирую, что у нее там сломалось, — профессор рассмеялся неожиданно молодо и задорно, оголив мелкие, как у грызуна, желтоватые зубы. — Главное, не волнуйтесь, все сделаем по принципу «максимально внутри, минимально снаружи». Через десять дней улетите домой в добром здравии, порадуете моего коллегу хорошими новостями.
— Я боюсь даже подумать, как он отреагирует…
— А что тут думать? Вы сохраните жизнь вашему общему ребенку, если у него самого кишка тонка. К этой операции у вас есть все показания.
— Я не сказала вам главного… Я подделала согласие мужа.
Его пенсне заинтересованно блеснуло.
— А я знаю. Но с точки зрения законодательства все формальности соблюдены, а я не Шерлок Холмс, чтобы проверять документы на предмет подделки. Все на доверии!
— Спасибо вам, профессор, вы так рискуете…
— В медицине, милая, риск обоснован и даже необходим, — Нойманн педантично поправил стопочку бумаг на столе, которые и так пребывали в идеальном порядке. — Ваша операция — мой маленький вклад в развитие науки. А это единственное, что меня интересует.
Под вечер дождливого дня медсестра заглянула в четвертую палату интенсивной терапии. Пациентка крепко спала.
«Фамилия греческая, а чертами не похожа. Худая-то какая, одни жилы, и как она только носит».
Вздохнув, сестра проверила, хорошо ли отлажена капельница, прикрыла шторы и беззвучно вышла из комнаты.
Анне снились сумбурные сны.
В них ничего невозможно было разобрать, только яркие краски и йодисто-соленый вкус моря…
Ей казалось, она вновь стоит по пояс в воде, всматриваясь в покосившийся горизонт и пытаясь различить чей-то зыбкий, удаляющийся от берега силуэт.
Она открыла глаза и попыталась сесть.
Острая боль тут же вернула ее в исходное положение, одновременно напомнив, где и по какому поводу она находится. Анна судорожно откинула одеяло и взглянула на свой безупречно круглый живот.
Его перечеркивал тонкий шрам под стерильной повязкой.
В доме напротив зажегся яркий свет. Сначала в комнате, затем в кухне. Долговязая фигура в мятой пижаме подошла к раковине, наполнила турку, и, поставив ее на плиту, со вкусом потянулась.
«Проснулся мой приятель сегодня что-то поздновато», — вздохнула Анна. Часы показывали пять утра, но она уже час как сидела в детской, убаюкивая Оливию. Это стало привычным ритуалом: раннее утро, для многих еще ночь, тишина спящего дома, она у окна укачивает на руках беспокойную малышку. И одинокий сосед напротив — трудоголик, для которого утренние часы, видимо, были наиболее продуктивными.
Больше ни души.
Оливия очень плохо спала. Анна, которая еще носила в себе страх за ее здоровье, боялась оставить дочь одну хотя бы на минуту. Она сидела рядом с ней днями и ночами, кормила строго по расписанию, гуляла с ней в любую погоду, постоянно взвешивала и переодевала. От сторонней помощи она отказалась, опасаясь, что любая няня будет недостаточно внимательна. На контрольном осмотре у детского кардиолога, где присутствовал и Харис, ее заверили: с ребенком все в порядке, девочка здорова, и ее сердце работает, как хорошо отрегулированный механизм.
— Медицина действительно шагнула вперед, — разводил руками врач. — Еще несколько лет назад у такого ребенка был лишь малый шанс выкарабкаться. А теперь вы только гляньте на эту куклу, — он причмокнул влажными губами, ущипнув Оливию за пухлую ногу, — конфета!
Харис поморщился, сухо поблагодарил коллегу и вышел.
Его реакция на все случившееся была предсказуемой.
Когда Анна, придя в себя после операции, набрала номер мужа, он ответил на звонок мгновенно, как будто не выпускал все это время аппарат из рук. Тихий настороженный голос, рубленые фразы — он явно догадывался, что произошло, хотя до последнего не хотел в это верить.
— Ты в Москве?
— Нет.
— Где ты находишься, Анна?
— Харис, я тебе все объясню.
— Это то, о чем я думаю?
Молчание.
— Тебе нужен хороший стационар, ты должна сейчас находиться под медицинским наблюдением!
— Хорошо…
— Хирург тебе обо всем сказал? О риске выкидыша, преждевременных родов? О том, что ты могла вообще не встать с операционного стола?
— Харис, да. Но это был наш шанс, понимаешь, единственный.
— Да, это был наш шанс. Шанс прожить жизнь вместе, в любви и доверии. Мое слово врача для тебя ничего не значит? Я говорил тебе, все будет нормально, ты же взяла на себя риск, который мог убить вас обеих. Бросилась к какому-то шарлатану, который еще неизвестно что смыслит в этих делах.
— Роберт Нойманн не шарлатан.
Харис замолчал.
— Нойманн, ну конечно, как я не подумал… Кто еще взялся бы за это дело в сложившихся обстоятельствах… Для него все люди — кролики, им руководит одно лишь тщеславие. Зато в собственных глазах он — светило… Я не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, что своим чудовищным обманом ты отказала мне в праве быть отцом, мужем, профессионалом, наконец!
Харис нажал на кнопку отбоя, отошел от окна и, ослабив узел галстука, рухнул в кресло.
Жена приняла необратимое решение, вскрыв острым скальпелем их совместную жизнь, их общее будущее. Вот он, ее способ разрешения жизненной дилеммы: сбросить его со счетов, лишить всех человеческих прав…
Дернув лицом, он вновь протянул руку к телефону.
— Рад слышать моего дорогого коллегу! Как нынче погода в Афинах, уж, наверное, получше, чем наша слякоть?
— Слякоть. Именно, аморальная циничная слякоть.
— А я думал, вы звоните меня поблагодарить… — Голос профессора был ровным и не выдавал никакого волнения. — Все прошло без малейших осложнений, пациентка чувствует себя хорошо.
— Я тебя затаскаю по судам. Ты не имел права. Моя жена — не подопытный материал для твоих сомнительных исследований.
— Господин Илиадис, я не совсем понимаю, о чем мы говорим, — Нойманн перешел на официальный тон. — Наша клиника практикует подобные операции уже несколько лет. Вмешательство было произведено в соответствии с установленным медицинским протоколом и по всем действующим правилам. К тому же ваша очаровательная супруга представила необходимые для данной процедуры документы в полном объеме… включая ваше собственное согласие.
— Оно было подделано, ты прекрасно знаешь, что я никогда бы не дал согласия на такую операцию!
— У меня не было оснований не доверять вашей жене, — Нойманн не переходил на «ты», намеренно удерживая дистанцию. — Спешу вас заверить: я вполне удовлетворен полученным результатом и обязательно включу этот случай в мой доклад на следующем конгрессе. Вы, любезнейший, сейчас излишне эмоциональны, но я вас извиню, — профессор сделал многозначительную паузу. — И потом, не станете же вы обвинять любимую супругу в нарушении закона. В Германии подделка подписи квалифицируется как мошенничество и карается внушительным сроком. Так что давайте закончим этот неприятный разговор. Я с нетерпением буду ждать новостей о нашей маленькой Афродите в самом ближайшем будущем! — подытожил он и разъединился.
Дни, недели, месяцы протекали меж пальцев, как талая вода…
Иногда Анне казалось, что судьба перепутала сценарий, определив ей роль, которую она не в состоянии как следует сыграть. Она жила по закону инерции, который сохранял установленный порядок вещей, но лишал их всякого смысла. Оливия тем временем росла, поглощая время и силы своей матери так же жадно, как и первые сочные фрукты, которые София приносила с рынка. Надо сказать, с рождением внучки свекровь неожиданно преобразилась. Вместо беспомощной старушки, которая была не в состоянии обслужить даже себя, в доме появилась новая энергичная хозяйка. Она взяла на себя все бытовые хлопоты, готовила и успевала переделать за день кучу дел, дав невестке возможность заниматься с ребенком. От слабоумной, вечно шпионящей бабки не осталось и следа, и Анна не переставала удивляться тому, с какой готовностью старческая немощь отступила перед дыханием новой жизни, которой София боялась так и не дождаться.
С Харисом они виделись только по выходным. После открывшегося обмана он не ушел, не хлопнул дверью, а лишь отдалился, оброс непроницаемым панцирем и с головой погрузился в работу. Строительство нового кардиоцентра завершалось к декабрю, и в сложившейся ситуации это для него было очень кстати. С Анной он практически не разговаривал, лишь соблюдал вежливость в присутствии посторонних, бросая ей, как кость, короткие формальные фразы. Она, чувствуя свою вину, неоднократно пыталась наладить отношения, но казалось, муж ее не слышал.