– Неважно, – сказал Далтон. – Я доверяю Атласу.
А, так он еще и болван. Отлично.
– Дело не в доверии, дело в том…
– Париса, если ты меня любила, прекрати.
Примерно в этот момент Парису передернуло от дежурного омерзения. Воспоминания, такие навязчивые, имели резкий, едкий привкус. Ужасно. Парису все еще коробило от неискренности в тот момент, когда она осознала, насколько непохожи они с Далтоном. Она извинилась, а он обещал не думать о ней плохо. Но притворная романтика увядала, стоило прозвучать неизбежному упреку:
– Ты вообще способна любить?
Абсурдно же. Как он представлял себе эту любовь? Как страдание? Неужели все о ней так и думают? Мол, если на душе не болит и не щемит, то любви нет и не было? Как того дерева, которое упало в лесу, но никто этого не слышал?
Впрочем, не первый раз Парису обвиняли в недостатке чего-то. Словно она – какая-нибудь пустая ваза. Любить она умела, и еще как. Будь она и правда непробиваемой, неуязвимой для ран, то откуда тогда у нее в душе такие дыры? Оттуда, что для себя она разделяла любовь, секс, вожделение и привязанность, ведь все это – разные вещи (какие-то она хотела и принимала, в каких-то просто нуждалась, а прочие с чистой совестью отметала). Любовь – не всегда боль, но обязательно разочарование. Сестра Мехр наказывала молчанием, брат Амин предал, а стоило слегка оступиться, проявить милость к сноходцу, которого она прежде не видела и который, оказавшись на волосок от смерти, вспомнил Нико де Варону, – и это обернулось нефиговой такой катастрофой.
И потом, не Париса искала Далтона. Он ее не хочет? Ну и ладно, она же не мазохист и, вопреки распространенному мнению, не садист. Она никого не преследовала.
Далтон сам, раз за разом прибегал к ней, потому что другая его часть, та, которая сидела в голове, права. Какая бы магия ни держала его взаперти десять лет до прибытия Парисы, она не могла оставаться незыблемой. Повторно сотворить такие монументальные, практически невозможные чары с успехом не вышло бы.
Устав от попыток заснуть, Париса выбралась из постели и тихонько вышла в коридор, где провела по стене ладонью, ища один конкретный пульс.
И не удивилась, отыскав Атласа у себя в кабинете, где тот сидел, схватившись за голову.
– Прошу тебя, – сказал он, не поднимая взгляда. – Избавь меня на сегодня от своих тирад.
Париса взмахом руки притворила за собой дверь и села напротив.
– Голова разболелась?
– Всегда болит. – Какая необычайная искренность. Жаль, что ей, по большому счету, плевать.
– Могли бы и сказать, – произнесла Париса, задирая к нему на стол босые ноги, которые он тут же смахнул. – Я бы оставила его в покое, если бы…
– Если бы – что? Если бы узнала, что изолированная часть сознания действует самостоятельно внутри его мозга? – Атлас недоверчиво посмотрел на нее. – Я тебя умоляю. Если на то пошло, мне при всем желании не удалось бы сделать так, чтобы он наскучил тебе поскорее.
А в этом был какой-то смысл.
– Как вы все провернули? – с искренним любопытством спросила Париса.
– У каждого ума своя структура. – Еще один многозначительный взгляд. – Ты знаешь это.
– Вы построили для него тот замок?
– Боже мой, нет. Я упрятал его в ящик. В замок он переселился сам. – Атлас устало вздохнул и откинулся на спинку кресла, а Париса припомнила, как время от времени в интерьере мысленной тюрьмы Далтона глюки искривляли каменную кладку, обнажая под ней блестящий металл. – У него было почти десять лет. Я воспринял это как добрый знак, подумал: раз уж он этим занялся, то ему по-настоящему скучно и одиноко.
– Каким он был прежде? – Она давно пыталась вообразить, каким был Далтон, которого она так и не встретила.
– От тебя не сильно отличался. – Атлас обратил на нее изучающий взгляд. – Он был личностью, а каждая личность сложна.
– Занятно слышать это от того, кто собирает таланты.
– Я тебя не собирал. Я тебя выбрал.
Разницы Париса не видела, но ей было все равно.
– Ну а что же сподвигло вас выносить этот небольшой план? Некая безумная потребность править миром?
– Править – нет. Понять его – да.
– А как же исследования Далтона о… сотворении? Не в них ли дело?
– Не совсем. – Париса выгнула бровь, и Атлас признался: – Ну хорошо, в сущности – да. И все же я не тиран, каким ты меня считаешь.
– Просто не могу вообразить, на что еще нужно исследование о сотворении мира, – ответила Париса, презрительно и совсем не по-дамски фыркнув. – Так ли невинно помещать такие сведения в архив? Суть не в том, что делаете или чего не делаете вы лично.
– Дай человеку мир – и через час он снова будет голоден, – пробормотал Атлас. – Научи его создавать миры, и окажешь ему добрую услугу [33].
– Даже не знаю, когда вы мне больше нравитесь: когда шутите или нет.
– Эта шутка и правда притянута. – Он поскреб щетину на подбородке, а Париса снова закинула ноги на стол. Атлас посмотрел, посмотрел и, видимо, сдался. – Почему ты не спишь?
– Не надо делать вид, будто не знаете. – «Сказал один телепат другому».
– Хотел из вежливости позволить тебе самой ответить. – Он посмотрел на нее, заведя руки за голову. – Должен признаться: я удивлен. Вот уж не думал, что тебя так волнует мистер Эллери.
– Когда тебя постоянно обвиняют в психопатии, это начинает действовать на нервы, знаете ли, – сухо заметила Париса.
– Я не считаю тебя психопатом, – пожал плечами Атлас. – Чувствовать ты умеешь, это видно, но и романтиком я тебя не назвал бы.
Париса посмотрела в окно, на зияющую бездну темной ночи.
– Он ищет меня, – сказала Париса.
Все повторялось, начинаясь по новой: долгие взгляды, легкие прикосновения.
То и дело он пересекался с ней в коридоре и повторял во сне ее имя.
Париса понимала, что нельзя увиваться за ним, просто в этот раз все было иначе. Изменился вкус отношений. Они будто превратились в кольцо-хамелеон, которое меняет цвета в зависимости от эмоций. Старый Далтон являл собой постоянство, отдающее всепроникающими, привязчивыми нотками дыма, когда до близости рукой подать, но этот, новый, стал просто пиршеством для восприятия телепата. Он ни на час не оставался прежним, меняясь, становясь другим, более сложным. Париса и не знала, какой ее гложет голод, пока не ощутила этого – разницы, новизны, которая разливаясь во рту неведомым прежде вкусом, раскрыла новые грани соблазна.
– Не надо, – предостерег ее Атлас.
Париса обернулась.
– Ну так говорите правду.
– Какую правду? Я все сказал тебе. Его исследования ценны.
– Для кого? Для вас?
Атлас не ответил.
– Что вам от меня было нужно? – спросила тогда Париса. – Вы ведь не нуждались во мне.
– Вообще-то нуждался, – возразил Атлас, тут же поправившись: – Нуждаюсь.
– Но вы ждали от меня благодарностей, так ведь? – Она покачала головой. – Думали, что сможете убедить меня помочь, утешить вас. – Атлас постучал большими пальцами себе по вискам, что отдалось в голове у Парисы как биение собственного сердца. – Вам это противно, да? То, кто вы есть?
– А тебе – нет?
Она долго смотрела ему в глаза.
Потом со вздохом встала.
– Сколько можно себя жалеть? – обронила она, направляясь к двери. – Вы не справляетесь. – Внезапно она ощутила холод и пожалела, что не накинула халат. – А самое главное, у меня нет желания оставаться в этом доме.
– Кто же тебя тут держит? – насмешливо спросил Атлас.
– Вы, – резко ответила Париса. – Вам нужен прихвостень, преданный вашему делу. В Далтоне вы такого нашли, но во мне не найдете.
Атлас склонил голову, молча выражая согласие.
– Я и не думал, что найду. Просто решил, что внутри этих стен ты обретешь нечто большее, нежели могла бы отыскать снаружи.
Подумать только, он правда в это верил.
– Мне было обещано невиданное богатство. – Париса невесело улыбнулась в ответ. – Думаю, исследования все же принесут обильные плоды. «С какой стати мне оставаться? Потому что вы просили?»
– Возможно. «Называйте все своими именами, мисс Камали. Чувство, с которым вы боролись, – это одиночество».
Они замерли, напряженно глядя друг на друга, и Париса пожала плечами.
– Ах, вот очередной мужчина пытается меня спасти. Как утомительно.
Атлас улыбнулся не менее страдальчески:
– Наверное, так и есть.
– Оставьте Далтона себе. «Считайте это прощальным подарком». Вмешиваться не стану.
Атлас склонил голову в знак признательности или благодарности.
– Доброй ночи, мисс Камали.
Париса четко поняла, что так он с ней прощается. На несколько месяцев прежде срока, но тем не менее какой смысл продолжать эту беседу? Они выбрали каждый свою сторону и цели в жизни. Сложили оружие, но снова за него взялись. И Париса считала, что так даже лучше.
Это был не нормальный дом, и чем больше Париса узнавала о его архивах, тем крепче в этом убеждалась. Тут витали призраки, выдавая работу ума высокого порядка, и Атлас был связан с его делами, о которых либо сам не знал, либо просто не говорил. Что бы там архивы ни надеялись получить от Парисы, им этого не достанется, а станут ли они мстить за отказ, Парису пока не волновало.
У выхода из кабинета, в коридоре ее поджидали. Париса уловила присутствие незнакомого разума и замерла. Кто-то легонько взял ее за руку и утянул за собой в тень.
– Его ты не любишь, – прошептал ей на ухо Далтон, касаясь губами щеки. – Но мне, – бормотал он, дыша ей в шею, – все равно, кого ты любишь.
Новизна его личности так знакомо пьянила. Париса прикрыла глаза, и он провел тыльной стороной ладони по ее щеке, по губам.
– Что ты узнала? – спросил он, его новое сочетание, сборка.
Подлинный он.
– Это неизбежно, – покашляв, сказала Париса. – Тяга к полному раскрытию потенциала. Я здесь не останусь и не осталась бы. – Она припомнила лекцию Далтона о доказательстве судьбы, добытом на примере трупа Вивианы Абсалон, медита, чьей специальностью была жизнь. Жизнь, которая и притянула смерть, ведь они обе – две стороны одной медали. Как взлет и спад. Это вечное вращение колеса… Не то чтобы Париса верила в подобные вещи.