ому когда Эзра Фаулер, несчастный наивный мальчик, заговорил о спасении мира от шестерых опаснейших человек, словно они хоть чем-то отличались от тех, с кем она сидела за одним столом (взять того же Джеймса Уэссекса или Нотазая, нажившего состояние, занимаясь явно не филантропией), Белен внезапно охватило желание спалить дотла эту комнату. Ущерб озоновому слою смягчат плоды ее трудов, проделанных, пока еще ей не было и тридцати лет, и которые, очевидно, все это время обеспечивали выживание планете, довольно большой ее площади, раз уж Белен сидела тут, в этой комнате и слушала, как патлатый малец разглагольствует о конце света.
Белен сразу же поняла, кто это.
Эзра.
Она помнила это имя, как и все, что слетало с губ Либби Роудс еще тогда, когда ей отчаянно хотелось чего-то. Признания, близости, а может, любви. Провалив курс Либби Роудс, Белен чуть не лишилась стипендии ЛАРКМИ, но, к счастью, оказалась полезна американскому ВПК и прошла весь курс заново: двадцать шесть блоков за один семестр. С такой нагрузкой работу пришлось бросить. Четыре месяца она жила на заварной лапше и старалась пореже звонить домой. За это время мать погибла из-за сильного землетрясения на Лусоне, правда не во время самого бедствия, а просто не получив надлежащей помощи. Вблизи места трагедии располагалась американская база, – Белен только так обо всем и узнала, – однако военные мало что могли потратить на кого-то столь… незначительного.
Мать умерла спустя несколько месяцев после извержения вулкана Пинатубо. По идее, от его последствий, но скажи кому об этом – на смех поднимут.
Все связано, и как раз этого никто не понимал. Если семья кукурузников из Айовы не ощутила последствий трагедии Филиппин сейчас, то ощутит позже, непременно ощутит, ведь экосистемы связаны, жизнь важна, и ничто в этом мире не исчезает бесследно. А у Белен тем временем не осталось причин возвращаться домой.
Получив приглашение на этот фарс под названием «Бал Александрийского общества», она загорелась жаждой крови. Какая ирония, она полжизни пыталась вытащить на свет божий секреты Общества, а тут ее запросто приглашают на закрытый праздник. Все же до нелепого прозрачно: ее звали для вида, будто она все еще могла что-то предложить, будто ей было еще что сказать. Нотозай к тому времени вовсю общался с правительствами, сбывая выданную Эзрой информацию в обмен на помощь полиции и военных для поимки шестерых опаснейших в мире медитов под руководством Атласа Блэйкли, известного партнера тайного общества, которое способно – но не желает – преобразить весь мир. Атласа Блэйкли, хранившего архивы столь уникальные и бесценные, что они могли бы изменить ход истории. Хранившего и ничего с ними не делавшего.
Торжественная часть мероприятия навевала слишком сильное уныние. Белен отправилась искать самого Хранителя, надеясь хоть как-то скрасить вечер. Хотелось придать перчинки, немного поиграть мускулами. Впрочем, и этого не вышло: такой тоски, как тогда, в кабинете у Атласа Блэйкли, Белен Хименес, наверное, в жизни не испытывала.
Казалось бы, глупость. Почти по всем стандартам, ее жизнь протекала очень тоскливо.
Нет близких друзей, родные давно умерли, замуж так и не вышла, детей не родила. Никаких серьезных отношений, одни романы да интрижки; не о чем вспомнить и не о чем рассказать со сладкой горечью в сердце.
Однажды влюбилась в профессора, которая профессором не была, зато воплощала силу, женственность, способность брать причитающееся… а на поверку оказалась очередной белой девушкой, считавшей, будто некая смутная цель, предназначение, куда важней будущего с Белен. Поздравляю, хотелось кричать, с тем, что ты – это ты, красивая, владеешь магией, которой пока даже нет применения! Родилась в стране, говорившей: «Дерзай и добейся величия!»
Но нет. Даже в Шотландии, глядя в глаза Либби Роудс, Белен не было так тоскливо, как в кабинете Атласа Блэйкли, когда она осознала оглушительную истину. Он тоже всего лишь… человек.
– Профессор Ха Аранья, – произнес он, будто некое грозное заклинание, – ваша репутация вас опережает. Скажите, а что значит эта Ха… Ах да, Хименес.
Белен вздрогнула, услышав свое старое имя. Она давно избавилась от него. Избавилась от прежней жизни, еще когда тесно ассоциировалась с той, кого выдающийся доктор Максвелл Т. Мортимер – великовозрастный мальчик, известный некогда просто как Морт, ныне один из отцов-основателей квантовой физики, – однажды завалил на экзамене. И над кем снисходительно посмеялся позднее, в интервью на вручении Филдсовской премии [36].
– Вы замужем, – поинтересовался Атлас, – или просто так взяли новое имя?
Мудак. Сам ведь знал ответ.
– Это девичья фамилия моей бабушки.
– Ясно. – Атлас выглядел моложе, чем она думала, и вместе с тем старше. Просто он устал, как и Белен, хоть и был почти на десяток лет младше нее. – И чем же я могу помочь, профессор?
– Сдохните, – ответила та. – Медленно. В муках.
Белен была разочарована, поняв, что не испытывает к нему ненависти. Она вообще ничего к нему не испытывала, а это, наверное, было еще хуже. Она… обманулась в своих ожиданиях. Как унизительно.
И грустно.
– Как я вас понимаю, – сказал Атлас.
– Вообще, я за тем и пришла, чтобы убить вас, – честно призналась Белен. Ей уже начинало казаться, что всю эту беготню вокруг да около, затеянную мальчиком Эзрой, можно весьма эффективно сократить, нанеся оправданный упреждающий удар; убив, так сказать, Гитлера в младенчестве. – Однако дело не в вас, – со вздохом сказала она, прогоняя разнообразные кровожадные мысли, которые не оставляли ее в эти дни. – Если вы умрете, вас просто кем-то заменят. С тем же успехом можно рубить головы Гидре.
– Вы правы, – согласился Атлас.
– Ваша организация – вот отрава. От вас одного мало что зависит. – «Твою мать».
– Как и всегда, – ответил Атлас, и да, за это она немного его возненавидела. Что он вообще может знать? Ничего. Его окружала густая, хоть на тосты намазывай, аура англичанства. – Сожалею, что не могу предложить вам большего, Белен.
– Вы правы. – Вот, значит, как. Она заглянула за кулисы и увидела какого-то англичанишку. Так вот он, злодей? Он – ничто. А она, получается, даже меньше, чем ничто.
– Что ж, – Белен покашляла, – вот вам и вечеринка.
– Готов позволить ударить меня в челюсть, если вам от этого станет легче, – предложил Атлас. Похоже, его это забавляло. Он как-то странно поглядывал на Белен, будто знал, что все это нагоняет на нее тоску, и сочувствовал.
Отлично.
– Очень великодушно с вашей стороны, благодарю, – ответила Белен, прикидывая, не стоит ли все же убить его, просто забавы ради. Но какой тогда в этом смысл?
Какой смысл во всем этом?
Во время интервью для журнала «Тайм» журналист, лауреат Пулитцеровской премии по имени Фрэнк спросил ее, чего ради она так яростно лоббировала в Конгресс закон о корпоративной природоохранительной политике. Вопрос был глупый, и отнеслась к нему Белен соответственно. Еще бы спросили: «С какой стати следует относиться уважительно ко всем людям, будто они хоть сколько-нибудь важны?»; так и подмывало ответить: «Знаете, Фрэнк, а с какой стати мне отвечать на вопрос, гм? У вас есть семья, колечко на пальце, крыша над головой. С какой стати мне относиться к вам, будто вы хоть сколько-нибудь важны? Вы могли бы родиться женщиной, комаром или в одном городе с моей матерью». Тогда ее сильно разозлило осознание того, что этот вопрос никогда не пришел бы в голову Фрэнку, зато сейчас Белен чувствовала одно лишь опустошение. Она годами ненавидела этого журналиста, однако ненависть ничего не изменила.
Белен поседела, а по книге Фрэнка сняли оскароносный фильм. Так в чем смысл, в чем же смысл?
В конце концов она развернулась и вышла из кабинета Атласа Блэйкли, чуть не сбив кого-то с ног.
– Прошу про…
Она так и не поняла, что случилось. В голове словно рванула бомба: что-то громко, оглушительно щелкнуло, окончательно и бесповоротно переключилось. Белен поняла, что не имеет права сдаваться, ведь если опустить руки, то враги победят. Она не знала, кто эти враги, но это не имело значения. Она победит. Не позволит будущему, которое предсказывала Либби Роудс, стать единственным возможным. Белен заставит кого-нибудь прислушаться, услышать ее. А как именно, сколько на это уйдет времени или о каких моральных принципах ей для этого придется забыть – внезапно перестало ее волновать.
После той вечеринки лаборатория Белен заработала в полную силу.
Белен больше не гнушалась проектов, которые противоречили бы нормам морали.
Перестала отвечать на звонки Нотазая, решив, что его цели – дань высокомерию, а горячо любимая им прозрачность – слишком уж высокая плата.
Годами у нее имелся допуск именно к тем медитским исследованиям, которые на теневом рынке принесли бы баснословные деньги. Если деньги правят миром, пусть так. Если деньги заставят людей заткнуться и слушать ее, она их добудет.
Не прикарманит, не оставит себе. Она их потратит.
Белен активно вооружала экопартизан, несогласных с политикой правительства в странах, которыми руководили идиоты мужчины.
Во всех уголках планеты, вроде Индонезии и Вьетнама, она принялась незаметно спонсировать профсоюзные бунты. «В пекло рабский труд!» – неистовствовала она, переводя деньги напрямую врагам государства.
Она нарушит, к чертям, все патенты, выдаст каждую чертову коммерческую тайну, и так кроткие наследуют землю [37]. Обязательно! Больше, кроме них, наследовать будет некому, потому что Белен выпустит кровь из всех капиталистов в этих их костюмчиках, шитых на заказ.
– Боюсь, вы упускаете из виду нашу цель, – сказал Нотазай, когда счел уместным навестить ее в лаборатории. С ним явился этот мелкий хам Эзра. Он явно был не старше двадцати пяти, но вздумал приструнить Белен, как какую-нибудь девчонку, потерявшую берега, тогда как сам наверняка терзался чувством вины и вел идеологическую войну с самим собой.