18.
На первый взгляд кажется, что взрослые должны быть более рациональными и меньше полагаться на чувства и интуицию, чем маленькие дети, – ведь взрослые способны сознательно размышлять о нравственных проблемах. Безусловно, взрослые лучше умеют объяснять свои поступки, произнося фразы вроде “я считаю, что нужно так поступить, потому что…”. Однако, сталкиваясь с моральным выбором, мы, как правило, сначала делаем, а только потом думаем. Как показал Джонатан Хайдт, моральные суждения обычно представляют собой “апостериорный процесс, в ходе которого мы пытаемся найти обоснование нашей первичной интуитивной реакции”. Хайдт сравнивает этот процесс с действиями пресс-секретаря какой-нибудь секретной службы, который “постоянно придумывает как можно более убедительные оправдания тем мерам, истинные причины и цели которых остаются неизвестными”. Таким образом, наши биологические эмоции оказывают важнейшее воздействие на наш моральный выбор19.
С 1982 года игра “Ультиматум” считается стандартным инструментом для изучения морального поведения. Игра позволяет исследователям оценить, насколько часто люди делятся ценными ресурсами с незнакомцами. Согласно традиционной экономической теории, люди должны принимать решения, основываясь исключительно на принципе личной выгоды. Однако в экспериментах, проведенных в более чем тридцати странах и в самых разных сообществах – от общин охотников-собирателей до студентов Гарвардской школы бизнеса, – и взрослые, и дети неизменно вели себя более щедро, чем предсказывают теории экономической максимизации. Такие результаты говорят о том, что люди очень сильно отличаются от шимпанзе – и, скорее всего, от других животных тоже20.
В “Ультиматум” играют двое, донор и реципиент. В начале игры экспериментатор объясняет, что их задача – поделить между собой сумму денег, которую экспериментатор предоставит донору. Все, что требуется от донора и реципиента, – договориться, как они поделят эту сумму. Допустим, сумма составляет десять долларов. Игра начинается, когда донор предлагает реципиенту любую долю от этой суммы – от нуля до десяти долларов. Реципиент может принять предложение, а может отказаться. Если он его принимает, сделка совершается: реципиенту достается предложенная ему доля, а донору все остальное. Но – и это самое главное – если реципиент решает отказаться от предложенной ему доли, то никто из игроков не получит ничего. Игра на этом заканчивается. Играют в нее только один раз, и оба игрока остаются друг для друга анонимными.
Теория личной выгоды предсказывает, что доноры всегда должны предлагать как можно меньше (скажем, один доллар). А реципиенты должны эту сумму принимать, потому что на решение донора они все равно никак не могут повлиять.
На самом же деле реципиенты почти всегда отказываются от таких мелких сумм, как один доллар, – а точнее, почти все предложения, составляющие меньше четверти суммы, оказываются отвергнутыми. Когда это происходит, ни донору, ни реципиенту не достается ничего, и они оба прекрасно это понимают. Иными словами, реципиенты сознательно отказываются от своей доли исключительно для того, чтобы наказать донора за жадность. Отвечая на вопросы после игры, реципиенты, отказавшиеся от мелких сумм, говорили, что их разозлило несправедливое отношение донора. То есть их поведение было продиктовано представлением о том, что является правильным или неправильным с точки зрения морали.
На практике доноры обычно ведут себя так, как будто догадываются, что реципиент, скорее всего, отвергнет мелкую сумму. В среднем они предлагают примерно половину. Такое предложение реципиенты охотно принимают, и оба игрока остаются довольны. Оба получают свою долю.
Где бы ни проводился эксперимент, реципиенты почти всегда отказываются от мелких сумм, тем самым опровергая принцип максимизации личной выгоды. Независимо от того, встретятся ли они с донором после игры, реципиенты руководствуются принципами, отличными от принципа экономической максимизации.
Шимпанзе в игре “Ультиматум” ведут себя совсем не так, как люди. Хитроумно модифицированная версия игры, где вместо денег используется еда, показала, что в неволе шимпанзе ведут себя как те самые воображаемые Homo economicus – люди, всегда стремящиеся максимизировать свою экономическую выгоду. Шимпанзе-реципиенты соглашались даже на самые мелкие доли и, в отличие от людей, никогда не отвергали “несправедливые” предложения. Это четкое различие указывает на уникальность человеческой нравственности21.
Таким образом, самая большая загадка эволюции нравственной психологии человека заключается в следующем: почему, отдавая или получая, мы не ведем себя как Homo economicus и шимпанзе? Оба этих вида – и воображаемый, и реальный – рационально максимизируют выгоду. Но не мы. Мы отдаем больше, чем предсказывает экономическая теория, и отвергаем сделки, которые считаем нечестными. Откуда же у нас взялись такие, казалось бы, жертвенные наклонности?
Как я уже писал выше, часто это объясняют групповым отбором. Согласно теории группового отбора, самопожертвование отдельных особей может закрепляться в ходе эволюции, если оно оказывается достаточно выгодным для группы, к которой эти особи принадлежат. Под группой обычно подразумевают социальную единицу, такую как община охотников-собирателей. Однако нередко оказывается, что выгоду от щедрости отдельной особи получает не вся социальная единица, а только ее часть. Как видно из воспоминаний Роберта Грейвса о школьных днях, в выигрыше часто оказывается только одна субъединица социальной группы. Иными словами, одни особи могут получать выгоду за счет нравственного поведения других.
Это хорошо видно на примере охотников-собирателей. У них есть одно неприятное свойство: в случае конфликта интересов между мужчинами и женщинами нравственные законы, как правило, поддерживают мужчин в ущерб женщинам. Во многих австралийских племенах охотников-собирателей мужчины использовали женщин как инструмент политической борьбы. Женщине могли приказать отдаться целой толпе мужчин в ходе ритуальной церемонии. Жену могли одолжить гостю или человеку, с которым поссорился муж, в качестве символа перемирия или для выкупа долга. В опасных ситуациях женщин могли отправлять в другие группы с сексуальной миссией. Когда к группе приближались враги, часто им навстречу посылали женщин. Если чужаки были готовы отказаться от нападения, они демонстрировали свои мирные намерения, вступая в половой контакт с посланницами. В противном случае они отсылали женщин назад и потом нападали. Финальные этапы установления мира между двумя племенами почти всегда включали в себя обмен женами. Судя по всему, женщинам все это совсем не нравилось. В 1938 году антрополог А. П. Элькин писал, что женщины в аборигенных племенах Австралии жили в постоянном страхе ритуальных церемоний и того, что делали с ними мужчины на этих церемониях. Тем не менее все происходящее соответствовало нравственным нормам мужчин. Мужчины вели себя просоциально по отношению друг к другу, но эксплуатировали жен и родственниц. Если считать, что эти обычаи приносили выгоду всей группе, то понятие “группы” тут получается крайне ограниченным. Эти обычаи были выгодны для группы женатых мужчин, диктующих правила, но не для женщин22.
Подобные практики принуждения, самопожертвование, которое ожидается только от некоторых членов группы, – все это ставит под сомнение идею о том, что нравственные законы всегда “полезны для группы”. Эволюция моральных эмоций, лежащих в основе самопожертвования, должна иметь какое-то другое объяснение23.
Еще одна загадка: почему мы считаем одни действия правильными, а другие нет? Ученые, пытаясь найти универсальное объяснение моральным правилам, обычно обращаются к двум концепциям: “утилитарной” и “деонтологической”. Каждая применима в ряде случаев, но ни одна не годится в качестве универсального ответа24.
Согласно принципу утилитарности, люди должны всегда стремиться к максимизации общего блага. В некоторых экспериментах испытуемые, перед которыми ставят моральные дилеммы, ведут себя в соответствии с этим принципом. Одна из широко применяемых философских дилемм – мысленный эксперимент с вагонеткой, несущейся по рельсам. Наблюдатель знает, что, если он ничего не предпримет, вагонетка раздавит пять человек. Но он может переключить стрелку и направить вагонетку на другой путь, где она раздавит всего одного человека. Переключит ли он стрелку? 90 % людей, которым задавали этот вопрос, отвечали “да”. Ведь, переключив стрелку, можно спасти больше жизней, чем не делая ничего, и таким образом максимизировать общее благо. Это и есть принцип утилитарности.
Принцип деонтологии, напротив, утверждает, что категории добра и зла являются абсолютными. Они не подлежат сомнению. Иногда люди в своих действиях руководствуются именно этим принципом. В одном из экспериментов испытуемым рассказывают о враче и его пяти пациентах, которые погибнут, если им не пересадят донорские органы. У этого врача есть еще один пациент, чьи органы можно было бы использовать, чтобы спасти тех пятерых. Должен ли врач пожертвовать одним пациентом, чтобы спасти пятерых? 98 % процентов людей отвечают “нет”. Когда их спрашивают почему, они отвечают, что убивать нельзя.
Эти два примера показывают, что в разных ситуациях мы руководствуемся разными принципами. В задаче с вагонеткой большинство людей следуют принципу утилитарности, а не принципу деонтологии, согласно которому убийство – это всегда зло. Однако в задаче с врачом большинство людей руководствуются принципом деонтологии, а не принципом утилитарности, который утверждает, что чем больше жизней спасено, тем лучше. Так же непоследовательно люди себя ведут и во многих реальных жизненных ситуациях. Например, многие противники абортов считают, что, хотя убивать в целом плохо, убийство врача, делающего аборты, оправданно.
Не существует единого морального принципа, которому люди следовали бы в любой ситуации. На моральные решения влияет целый ряд подсознательных и плохо поддающихся объяснению когнитивных искажений. Рассмотрим три наиболее известных когнитивных искажения