кого-либо. Последние он назвал "неправильными треугольниками". Хэйли характеризует их следующим образом:
1. Люди, принадлежащие к одному треугольнику, не являются равными, в том смысле, что они принадлежат к разным поколениям. Под "поколениями" мы подразумеваем различные уровни в иерархии власти, как, например, родитель и ребенок в человеческой родословной, начальник и подчиненный в административной системе.
2. Представитель одного поколения вступает в коалицию с представителем другого поколения против равного себе, то есть представителя собственного поколения. "Коалицией" мы называем процесс совместных действий, направленных против третьего лица (в отличие от альянса двух людей, связанных общими интересами независимо от третьих лиц).
3. Коалиция между двумя людьми отрицается. Это означает, что имеется поведение, указывающее на существование коалиции, но при этом отрицается его связь с образованием коалиции. Или – более формально: на одном уровне поведение указывает на существование коалиции, тогда как описание на уровне метакоммуникативного поведения не выявляет коалиции.
Что касается различения альянсов за и коалиций против (Haley, 1966, р. 16–17), то имеющийся опыт свидетельствует о том, что альянсы между представителями разных поколений в семье во многих случаях не только возможны, но часто принимают вполне приемлемые формы. В качестве примера можно привести случай, когда при сверхтревожной матери отец открыто заключает союз с сыном-подростком с целью способствовать автономии последнего, помогая в то же время жене принять новую ситуацию.
По мере накопления нашего опыта и развития способности к наблюдению мы заметили, что очень часто границы между поколениями нарушаются со стороны представителя второго поколения (феномен чрезмерного проявления родительской заботы – см.: Boszormenyi-Nagy, Sparks, 1973, р. 151), что существует взаимное притяжение во взаимоотношении между одним из родителей и одним из детей и что во всех неблагополучных семьях, имеющих непсихотического больного, присутствуют те или иные коалиции и фракции. Одна семья, где был страдающий неврозом подросток, привела нас в состояние, очень близкое к смущению, когда мы заметили полные страстной любви взгляды, которыми открыто обменивались мать и сын. В семьях с аноректическими пациентами из-за противоречий и отрицаний уже несколько труднее увидеть характерные повторы, указывающие на особенности отношений между поколениями (Selvini Palazzoli, 1973, р. 202).
При работе с семьями, о которых идет речь в этой книге, данные трудности достигают максимума. Мы не сомневаемся, что предшествующие главы уже дали читателю достаточно яркое представление о неистощимых запасах таких приемов, как отрицание, противоречие, "упущение", псевдооткровение, дисквалификация, опровержение, "дымовая завеса", саботаж и т. п., которые эти семьи услужливо держат наготове в своих необъятных арсеналах, чтобы сбить нас с пути.
В наших исследованиях был период, когда казалось, что мы вывели правило: демонстрируется то, что прямо противоположно действительности. Мы были уверены, что тайная коалиция, сопровождающаяся демонстрацией враждебности и насилия, – это и есть ключ к ответам на наши вопросы. Но и этот подход, в некоторых случаях полезный, оказался чрезмерно упрощенным. Поэтому нам приходилось двигаться вперед в нашей терапии с крайней осторожностью, путем последовательных воздействий, руководствуясь ответными реакциями, получаемыми на каждый наш очередной шаг. Но лишь только искомая "проблема" раскрывалась перед нами, например, как скрытая коалиция между отцом и идентифицированным пациентом против матери, часто с иносказательными эротическими намеками, тут же фундаментальное значение приобретала занимаемая нами позиция, а именно: полное игнорирование интрапсихической "реальности" данной проблемы. "Проблема" рассматривается нами исключительно как определенный ход, имеющий, несомненно, центральную роль в формировании и поддержании игры. Отношение к проблеме как к интрапсихической "реальности" неминуемо привело бы к поиску ее причины, к объяснению страданий и радостей, переживаемых отдельными членами семьи. Все это означало бы не только потерю огромного количества времени, но также блуждание в лабиринте со слабой надеждой когда-либо оттуда выбраться.
Все причины, мотивы и чувства должны и впредь оставаться в ящике Пандоры. Это не мешает нам, терапевтам с психоаналитическим образованием, регулярно пользоваться при обсуждении сеансов линейной психоаналитической моделью, формулировать свои причинно-следственные гипотезы, находить объяснения в личной истории пациентов и сопоставлять их с гипотезами и объяснениями коллег в ходе командной дискуссии. Это неизбежно, так же как неизбежно использование речи. Тем не менее, как только мы приступаем к выработке терапевтического вмешательства, мы принуждаем себя выйти за рамки линейных языковых моделей, чтобы рассматривать увиденное в его актуальной циркулярное™ как центр или ось динамического равновесия противодействующих сил.
После того как мы добрались до этой оси, наступает критический момент – момент терапевтического вмешательства.
Чтобы вызвать изменения, терапевтическое вмешательство обязательно должно иметь глобальный и системный характер. Оно должно охватывать всю семью, избегая каких-либо моралистических противопоставлений членов семьи друг другу. Терапевты фиксируют наличие коалиций и дают им позитивную оценку за их благие и доброжелательные намерения. Однако явным образом эти коалиции не предписываются. Более того, комментарий составляется так, чтобы он был крайне парадоксальным.
Читатель едва ли получит четкое понятие об этой тактике, если мы не проиллюстрируем ее соответствующими примерами. Хорошо известно, как мучительно трудно описывать индивидуальную терапию в словах. Нам кажется, что с семейной терапией дело обстоит еще сложнее: зачастую невозможно описать словами это напряженное пространство, заполненное непрерывными круговыми взаимодействиями, проявляющимися одновременно на различных уровнях, невербальные компоненты которых (жесты, позы, интонации, взгляды, выражения лица) несут в себе важнейшие смысловые векторы.
Вновь линейная и дискурсивная модель вводит нас в заблуждение. Мы вынуждены довольствоваться ближайшей аппроксимацией, поскольку, как замечает Шендс, "невозможно точно описать циркулярные стереотипы, ибо природа символических операций отлична от природы физиологических операций. Попросту говоря, гораздо легче исказить наблюдения в соответствии с категорией линейности, чем охватить многозначность, присутствующую в циркулярных физиологических паттернах… Описание физиологических процессов в линейных дискурсивных терминах заставляет вспомнить о квадратуре круга – результат в лучшем случае будет аппроксимацией" (Shands, 1971, р. 35). Соответственно, когда мы пытаемся привести пример, у нас получается нечто бесцветное, сглаженное и лишенное напряжения, что трудно удержаться от мысли:
" И… это все?.." Тем не менее мы будем продолжать попытки описания, хоть и приблизительного, так как нам больше ничего не остается. Итак, при полном осознании своих недостатков, мы предлагаем вниманию читателя следующий случай.
Семья Алдриги (состоящая из семи человек) была направлена к нам в связи с состоянием дочери Софии, у которой в возрасте девятнадцати лет появились бредовые идеи и психотическое поведение. На момент начала семейной терапии Софии было двадцать два года, она прошла фармакологическую терапию и индивидуальную психотерапию, но без заметных результатов.
На первом сеансе обнаружилась интересная особенность семейного стиля общения: хотя это была семья из среднего класса, образованная и культурная, беседа с ней оказалась затруднена из-за использования членами семьи множества необычных выражений, своеобразных способов произнесения некоторых слов и манеры не заканчивать фразы. У терапевтов это вызывало большие трудности, но члены семьи, похоже, отлично все понимали. Не комментируя данный феномен, терапевты ограничились тем, что время от времени просили повторить слово или фразу, пока наконец семья не объяснила им радостно, что у них есть что-то вроде своего языка. Имея привычку говорить много и все вместе, особенно в разговорах с матерью, и стремясь понимать друг друга как можно быстрее, они научились использовать сокращения, намеки и аббревиатуры.
Второе важное наблюдение касалось явного нежелания членов семьи, особенно матери, говорить о "симптомах" Софии, как если бы они были священной тайной, о которой не подобает упоминать. Все и каждый проявляли к Софии нечто вроде застенчивого уважения.
Терапевтическое вмешательство, которое мы хотим описать, произошло на восьмом сеансе, после ряда других парадоксальных вмешательств, вызвавших существенные перемены в младшем поколении. Старший сын, годами выполнявший роль посредника между своими родителями, наконец покинул дом, но продолжал приходить на сеансы. Дочь Лина, у которой мы заметили поползновения занять освобожденное братом место, отказалась последовать парадоксальному предписанию ей этого места, сделанному терапевтами на пятом сеансе. Мать, в начале терапии оживленная и разговорчивая, теперь выглядела подавленной, усталой и явно постаревшей (как если бы уход сына и новое поведение Лины подорвали ее здоровье).
Что касается Софии, то она к восьмому сеансу стала подчеркивать определенные аспекты своего психотического поведения. С самого начала она являлась на сеансы облаченная в потрепанную мужскую одежду, с коротко подстриженными волосами, в нечищенных и поношенных туфлях и носках разного цвета. На первом сеансе она сигнализировала о своем отсутствии тем, что развалилась в кресле и подняла ворот свитера, закрыв себе им лицо и уши. Впоследствии, отказавшись от этой позы, она проводила время на сеансах, внося какие-то таинственные записи в маленький засаленный блокнот, а когда к ней обращались, отвечала фразами, напоминающими речи пифии, которые семья (но не терапевты) благоговейно и тщетно пыталась расшифровать. Боковым зрением София держала всю группу под постоянным наблюдением, особенно это касалось женщины-терапевта, по отношению к которой она демонстрировала своего рода ироническое уважение, вскакивая на ноги, чтобы передать ей пепельницу или открывая перед ней дверь с церемонным поклоном и щелканьем каблуками, словно рекрут, отдающий честь проходящему мимо генералу.