Я снова бросаю взгляд в сторону Юхани, на лице которого буквально забетонировалась натянутая улыбка.
– Разумеется, – говорит Куйсма Лохи и, похоже, впервые замечает, что перед ним стоит маффин «Шоколадный гном». Он смотрит сначала на «гнома», потом на меня.
– Как вы думаете, они к нему прикасались?
– Кто?
– Эти мелкие неряхи.
Понятно, что Куйсма Лохи имеет в виду наших клиентов.
– Думаю, это совершенно невозможно, – говорю я, немного обидевшись за Йоханну. Она поддерживает на кухне, включая морозильные камеры, безупречную чистоту и порядок. – Мы все делаем для того, чтобы никто не прикасался к тому, к чему не должен.
Закончив фразу, смотрю на Юхани. Он быстро переводит взгляд на Куйсму Лохи. Тот, в свою очередь, отрывается от созерцания маффина и принимается разглядывать наших посетителей, которые едят и громко разговаривают чуть поодаль.
– Я возьму маффин с собой, – говорит Куйсма Лохи.
Мы с Юхани провожаем Куйсму Лохи до выхода. По дороге Юхани показывает Парк. Я иду позади, словно слежу за тем, что они делают, и за их разговором. Он выглядит во многих отношениях глупо. Они уже и так поговорили. И Юхани пообещал то, что пообещал.
Мы наблюдаем за тем, как Куйсма Лохи вместе с «Шоколадным гномом» садятся в новенький сверкающий черный «ягуар» и с подчеркнутой неторопливостью скрываются из виду. Я выжидаю еще с минуту и осматриваюсь, чтобы убедиться, что поблизости никого нет и нас не могут услышать. В вестибюле пусто, если не считать Кристиана, но и он расположился за стойкой метрах в двенадцати от нас. Только я собираюсь сказать, что обо всем этом думаю, как Юхани уже переходит к изложению своих мыслей.
– Хорошо прошло. Лучше, чем я думал. Честно говоря, мне пришлось понервничать. Очень славный разговор получился. Многообещающий.
В голосе и в самом облике Юхани что-то изменилось, появилась какая-то легкость. Я уже не так убежден в своей правоте, как всего несколько минут назад. Чувствую, что у меня уже нет той уверенности. Юхани всем корпусом поворачивается ко мне, и в его глазах читаются радость и волнение – как при нашей первой встрече после его возвращения.
– Ты ведь, разумеется, ознакомился в свое время с завещанием, подготовленным моим адвокатом, – говорит он, – и помнишь подпункты, касающиеся условий продажи?..
В ту же секунду я понимаю, что и впрямь хорошо помню эти условия. Если бы память мне изменила… Но это крайне маловероятно.
– Спасибо, Хенри, – продолжает Юхани.
– За что?
– Что ты был сегодня таким конструктивным.
– Конструктивным?
– Ну, никаких этих коэффициентов корреляции и кумулятивных конъюнктур.
– Кумулятивных конъюнктур не существует в природе.
– Именно это я и хочу сказать, – улыбается Юхани и похлопывает меня по плечу.
Затем он поворачивается и направляется в сторону игрового павильона. Я не понял ни слова из того, о чем он говорил.
С первым пунктом завещания я сверяюсь сразу же, как только добираюсь до своего кабинета. Достаю документ, переданный мне несколько месяцев назад адвокатом, и читаю его, пока не дохожу до параграфа об условиях возможной продажи Парка. Перечитываю и понимаю, что запомнил все правильно. В подпунктах подробно изложено, кто может быть выгодоприобретателем при передаче прав на Парк новому владельцу. Согласно документу, одним из таких выгодоприобретателей являюсь я, владелец. Второй выгодоприобретатель – выбранное для этой цели самим Юхани лицо, которым может быть и… Юхани.
Доли распределяются поровну.
Половина – мне.
Половина – Юхани.
7
Текстовые сообщения иногда похожи на шифровки. Во всяком случае, у меня складывается такое впечатление. Лаура Хеланто предпочитает общаться посредством текстовых сообщений, и они поступают мне во множестве. Стараюсь ответить на каждое, хотя иногда толком не знаю, что написать. Да и вообще, как ответить на эсэмэс, в котором нет никаких актуальных тем для обсуждения, не говоря о вопросах, – сплошные разноцветные значки. Я насыпаю Шопенгауэру ужин, сажусь за стол на кухне и начинаю выбирать иконки для отправки. В то же время понимаю, что тяну с ответом по существу. Лаура Хеланто предложила завтра приехать в Парк, чтобы приступить к работе над ее новым проектом. «Предлагаю» – это она так написала. На самом деле мы оба понимаем, что она скорее известила меня о своих планах.
Пока я обдумываю варианты ответа, мой чай успевает остыть.
За окном вечерний Каннельмяки погрузился в тишину. В квадратной стене дома напротив окна тоже квадратные, они все светятся, и это создает ощущение целостности и продуманности – вот что значит «сработано на славу». Эта гармония приносит капельку радости и удовлетворения. Когда Шопенгауэр заканчивает есть, выпускаю его на балкон для вечернего моциона, обращаю его внимание на подмеченную мной гармонию и заново кипячу воду для чая.
Вместо того чтобы проясниться, все, наоборот, еще больше запуталось. Это относится и к Парку, и к отношениям с Лаурой Хеланто. Пожалуй, ситуацию с Лаурой Хеланто лучше всего описывает известная присказка, вызывающая у меня некоторый скепсис в связи с точными определениями, на самом деле создающими лишь иллюзию точности: шаг вперед, два шага назад. Тем не менее эта оценка хоть и неточна, но в целом верна. В какой-то момент мы целуемся, и все кажется сбалансированным и упорядоченным: вроде как мы, двое взрослых людей, вместе движемся вперед по взаимному согласию. Но затем все кардинально меняется: нас двое, но каждый сам по себе, и возникает ощущение, что между нами ров, заполненный черной ледяной водой. «Шаг вперед, два шага назад». Или наоборот. Сложность заключается в том, что, когда что-то происходит, я не всегда могу сказать, в какую сторону направлен этот шаг.
Чай снова остыл. Звонит телефон.
Лаура Хеланто говорит, что Туули спит, а у нее до утра еще куча работы. Я уже знаю: так она дает понять, что ей не до разговоров. Я несколько раз думал, не стоит ли как-то упростить эту ситуацию и избавить себя от ненужных объяснений. Например, заранее установить продолжительность звонка – скажем, в восемь с половиной минут. Будильник прозвенел – и мы желаем друг другу спокойной ночи. Это придало бы общению определенную непринужденность и расслабленность, поскольку – тут я говорю за себя – мне не надо было бы только и думать о том, не перешел ли я невидимую черту, после которой многочисленные дела Лауры Хеланто останутся не сделанными до утра.
– Надеюсь быть в Парке завтра в одиннадцать, – говорит Лаура. – За день собираюсь разобраться с подготовкой. Обмеры, разметка… Еще надо подумать о материалах. Сначала хочу заняться Доротеей Таннинг. Вечером, после закрытия, могу приступить к черновой работе. На складе вроде оставался каркас от «Горохового стручка»? Он мне пригодится.
Лаура закончила свою речь. Я понимаю это лишь потому, что пауза длится уже несколько секунд.
– Хенри?
– Да, – говорю я. – Качели «Гороховый стручок». На складе.
– Все хорошо?
Не знаю, как максимально нейтрально, не вызывая дальнейших расспросов, рассказать, что я подозреваю своего брата в интриге, а поставщика оборудования в попытке меня убить; что полицейский, знакомый Лауры, вернулся к своим подозрениям и что моя последняя неприятность – инвестор Куйсма Лохи, явно имеющий сильное влияние на моего брата, а у того, в свою очередь, на руках недвусмысленное и оформленное по всем юридическим правилам завещание, предоставляющее ему карт-бланш; и при нынешнем положении вещей я не исключаю, что мой брат захочет ускорить процесс продажи весьма неожиданным способом. Я мысленно подбираю слова, готовясь все это изложить, но Лаура не дает мне этого сделать.
– Как там Юхани, освоился в Парке?
Вопрос сбивает меня с толку, но на него ответить легче, чем на предыдущий.
– Великолепно освоился, – честно говорю я. – Вовлечен в работу на все сто. Живет делами Парка. А что?
– Я просто подумала, как он там начал работать на новом месте. Дело непростое.
– Мой брат не пасует перед трудностями, – снова честно отвечаю я.
Меня охватывает неприятное чувство, которое я всегда испытываю, разговаривая с Лаурой Хеланто о Юхани. Я предпочел бы поговорить даже о…
– О «Финской игре», – меняет тему Лаура. – Стоит поинтересоваться, нет ли у них каких-то материалов. Могло заваляться что-нибудь старое, ненужное, что подошло бы нам по теме, а они продали бы недорого.
– Я как раз сейчас веду с ними довольно непростые переговоры о поставках, – уклончиво отвечаю я. Это отчасти правда, я не упоминаю только о наемном убийце и некоторых деталях, типа сложностей с приобретением «Прыжка лося». – Так что лучше наведем у них справки попозже, в более подходящий момент.
– Хорошо, – с готовностью соглашается Лаура. – Слушай, Хенри!
– Да?
– Я рада, что буду работать в Парке, но знаешь, что мне нравится еще больше?
– Я не люблю эти игры в угадайку. Такой подход к делам мне не по душе.
– Прости, – говорит Лаура Хеланто, и по ее интонации я понимаю, что она улыбается, – я забыла. Хотела сказать, что мы ведь будем каждый день видеться. Можем бегать на склад и целоваться.
Лауре Хеланто это свойственно. Вечно она что-нибудь ляпнет, причем совершенно безответственно, явно предварительно ни о чем не подумав.
– Не знаю, подходит ли склад для этой цели, – говорю я. – Это помещение предназначено в первую очередь для хозяйственного использования и хранения, и…
– Я глупость сказала. Просто я так счастлива, что мне предстоит эта работа. Погоди-ка. Кажется, Туули меня надула и не спит. Увидимся завтра.
Лаура дает отбой. Иду на балкон. Шопенгауэр следит за человеком с пакетом из супермаркета, пересекающим двор и заходящим в дом. От глаз Шопенгауэра не скроется ничего.
8
На телефоне срабатывает будильник, и это приносит мне облегчение. Не то чтобы я чувствовал себя хорошо отдохнувшим или спал крепче обычного. Мне становится легче, потому что перестал сниться сон. В последнее время сны у меня такие, что, мягко говоря, не дают расслабиться. Я бреюсь перед зеркалом и замечаю, что лоб потихоньку начинает заживать.