В том, как Мороховец разливал дрожащей рукой водку, было видно, что он опустился. И, кажется, совсем поник душой.
– Ты останешься? Прости, комната одна… на диване придется… уплотненно.
Выпив пару рюмок, хозяин подобрался. И сделался почти прежним Борисом.
– Ты-то как? Нина, Юра?
Иозеф сказал, что все хорошо. Похвастался, что Нина родила ему еще и дочку, назвали Йолой на балканский манер. И, памятуя, сколь полезные советы давал ему некогда Мороховец, объяснил причину своего появления в Москве.
– Подожди, подожди, это надо обдумать, не делать ничего второпях… в это время торопиться, знаешь ли, опасно. Конечно, разрешения кое-кому еще выдают. Тем более ты иностранец. Просроченный американец, – попытался пошутить Борис. – Но сношений с Америкой нет никаких. Знаешь, я вот что подумал. Теперь они носятся с этим своим планом электрификации. Все газеты пестрят (22). У самих силенок не хватает, и американцы… Постой, постой, как зовут их американского шефа? Хью Купер, кажется, да-да, именно так, он еще строил Ниагарскую плотину. – Иозеф при слове плотина только улыбнулся. – Так вот, возводить электрическую станцию на Днепре будет он. У них здесь и контора неподалеку. Завтра поутру я тебя провожу, вдруг да ты им пригодишься…
Совет Бориса как всегда оказался точен. Но не все оказалось просто.
Контора Днепростроя, куда свел его Борис, занимала две небольшие не отапливаемые комнаты в старом переулке. Приняли Иозефа холодно. Сказали, что имеют дело только с отечественными специалистами. И ему пришлось бы уйти восвояси, если б при разговоре не присутствовал зашедший зачем-то американский инженер. Он подхватил Иозефа, потащил за собой и привел в представительство General Electric, которое оказалось неподалеку, на Смоленской. Здесь выслушали Иозефа, посмотрели его документы и весьма обрадовались: оказалось, у них не было ни одного переводчика-американца, одинаково свободно владеющего английским и русским языками. Местным переводчикам американцы, похоже, не доверяли.
Сохранились две открытки, посланные Иозефом из Екатеринослава и Александровска. Обе были адресованы в Дмитров: вернувшись из Москвы, Иозеф отправил Нину с детьми на время к Софье Анатольевне Кропоткиной, жившей в том же доме, в каком умер Князь. Причем на улице, переименованной большевиками в честь ее мужа, прежде улица называлась Дворянская – Князю понравилась бы такая столь тонкая усмешка истории.
Сам же Иозеф отправился устраиваться на новом месте, в поселке американских специалистов при строящейся Александровской ГЭС. Поначалу у него было только тесное холостяцкое жилье, их коттедж еще строился, так что он прожил на Днепре без семьи около года.
Обе открытки адресованы именно дочери Йоле, в повседневном обиходе по-русски она стала Ёлочкой: бабушка вспоминала, что именно ее Иозеф полюбил без памяти. На одной открытке был изображен план поселка. Текст гласил:
– Милая Йолочка. Посылаю тебе план Днепростроя, там где поставлена одна точка – я теперь живу, а где две точки – мы будем вместе жить. С правой стороны плотины – шлюз, а с левой электростанция. Юра тебе все это разъяснит. Целую тебя, твой папа.
На второй была морда тигра крупным планом. Тигр, по-видимому, был бенгальский: в его восточной роже, в выражении усов и в зеленых, с черными точками зрачков, глазах таилась недобрая туповатая усмешка – только трубки не хватало. На обороте было написано:
– Милая Йолочка. Этот тигр вероятно тот самый, который обижал твоего знакомого – Маугли[20].
Именно с этого времени дела у Иозефа пошли много лучше.
Да что там, отлично пошли дела.
Когда Нина с детьми приехала, Иозеф привел ее в приготовленные для семьи апартаменты из шести комнат в кирпичном коттедже с кухней, ванной, центральным отоплением, горячей и холодной водой прямо из крана. Нина ахнула. И тут же, раскрасневшись от радости, быстро распределила комнаты: кабинет Иозефа тоже будет во втором этаже, где и спальная. А это вот столовая, вот детская, вот комната для Юрика. Оставалась еще и гостиная, зала, как называлось такое центральное в доме помещение на юге. Был и большой темный, с маленьким окошком под потолком, чулан – под гардеробную. Иозеф любовался женой, точнее – ее радостью: она так давно не была хозяйкой в собственном доме.
– Еду будут доставлять из Штатов через Одессу, – говорил Иозеф. – Есть и пять теннисных кортов, один бетонный, четыре грунтовых. И площадка для баскетбола. И поле для игры в гольф…
Нина в свою очередь любовалась тем, как светится от гордости муж: наконец-то он смог прилично, не без шика даже по теперешним-то временам, с нездешним комфортом устроить своих.
– Ты же в теннис не играешь, – смеялась она, – а я не умею в гольф.
– Научимся! – воскликнул Иозеф. – Всему научимся, как завещал великий Ленин. Так, кажется, сейчас принято говорить у них в стране.
– Тише, – сказала, оглянувшись зачем-то, Нина. Хоть были они одни.
– И детей научим. И наконец-то собаку заведем.
– Батюшки! Еще и собаку…
– А то у нас с тобой до сих пор все никак не было ни малейшей возможности завести доброго хорошего пса.
– Да уж, с детьми едва поспевали…
И только сейчас она обняла его, прильнула, а он обнял ее. И успела шепнуть, что, кажется, у нее опять будет ребенок…
Забегая вперед, скажем, что в гольф учиться играть у Иозефа не хватило терпения. Зато теннис он довольно быстро освоил – и вполне прилично для своего возраста. А там, на радость Ёлочке появился и щенок. Это был черный, с волнистой шелковой шерстью красавец кавказец с какой-то примесью. Иозеф легкомысленно назвал его Дукс. Что означало в английском произношении дуче.
Иозефа опять отвели на допрос вечером.
Наверное, следователь днями бывал загружен другой тяжелой работой, а легкую оставлял на потом. Правая рука Праведникова была забинтована.
– Ну-с, Иосиф Альбинович, – позевывая, сказал Праведников, – скажите-ка: что, это правда, что ваш друг и учитель Кропоткин мечтал объединить Европу?
– Отчего же только мой – вон как его почитают ваши власти. И что это вы опять о Европе? Отвечу: люди крупные всегда мечтали о чем-то великом. Всеобъемлющем и недостижимом. Федоров – о воскрешении мертвых, Эйнштейн – о всеобщей теории поля, Розанов – о мировой религии. А вот князь Кропоткин – об объединении Европы и всеобщей кооперации.
– Троцкий тоже мечтал, – сказал Праведников весело. – А теперь тю-тю… Продиктуйте-ка мне названные вами фамилии…
Занеся в протокол и Розанова с Эйнштейном, и Федорова, следователь продолжил:
– Вот что любопытно было бы узнать: отчего вы дали своей собаке, подчеркиваю, собаке, имя доброго друга нашей советской страны Бенито Муссолини? (23).
– Похож оказался. И что вам до Муссолини? Это вы как бы напоследок интересуетесь? Должен вас поправить: дуче – это не имя, это, так сказать, должность. Вождь. Ну, как ваш генеральный секретарь.
– Но-но, – предостерег Праведников. И почесал свою красную бровь.
– Послушайте, что вы занимаетесь всей этой ерундой? Постановили расстрелять – так расстреливайте!
– А куда вы торопитесь, не терпится? – и вовсе развеселился следователь, не попытавшись опровергнуть догадку подследственного о вынесенном уже приговоре. – Смерти не боитесь?
– Боюсь. Как и все. И вы боитесь.
– Я? – удивился Праведников. Как и многие хорошо питающиеся и здоровые глупые молодые люди, о смерти он, наверное, никогда не думал.
– И еще пуще моего!
– Это почему же вы так решили?
– Вы молодой. Вам есть, что терять. Вот – пост в органах занимаете.
– Ладно, – вдруг опечалился следователь. – Расписывайтесь. А то засиделся я тут с вами…
Иозеф расписался, и Праведников кликнул конвоира.
На другой день, едва они устроились, сумрачного вида советская женщина принесла Нине список снеди. Там значились и такие продукты, имена которых Нина давно забыла. А некоторых никогда и не знала вовсе. Она опасливо отметила сахарный песок и прованское масло. А потом, видно не сдержавшись, подчеркнула еще и какао голландское.
– Это все? – спросила дама с презрительным, как показалось Нине, удивлением.
– А сколько можно подчеркнуть?
– Хоть весь список, – сказала она уже с явной недоброжелательностью.
Нина поняла, что перед американкой прислужница лебезила бы. А то, что русская, такая ж как она сама, может позволить себе вот так запросто заказывать заграничные разносолы, ее раздражало. Это было нарушением понятной ей жизненной субординации. Установленного порядка вещей. Ну, как если бы дворовая собака ела не из миски, а уселась бы с лапами за стол.
– И вино?
– И вино. И виски, – грубо и нетерпеливо сказала баба.
– Нет-нет, мне только вино. Вот это, красное грузинское. А, впрочем, и водки… Сами мы водку не пьем, – зачем-то оговорилась Нина, по-интеллигентски теряясь от наглости обслуги, – вот только разве гости зайдут…
– Тогда берите виски. Все виски берут. Американцы наши только ее и жрут.
– А какие они берут виски? – растерянно спросила Нина.
– Ну, одни – бурбон, другие скотч предпочитают. В кого чего лезет.
– Ну, я этого… бурбона возьму. – Нина понятия не имела, что такое кентуккийский бурбон. И карандаш дрожал в ее руке.
Заказ был выполнен уже через два дня – Нина заказала простые вещи, все они были на складе. Иозеф решил отметить новоселье.
Как и положено в Америке, следовало пригласить соседей, которые весьма любезно кланялись ему по утрам. Особенно одного, симпатягу-блондина с голубыми глазами, отчасти похожего на Джека, погибшего в шестнадцатом. Что ж, если верить Ломброзо, перечислившего в одной своей работе черты характера гениев, в натуре Джека были все предпосылки для такого конца: он был чувствителен, эгоцентричен и наклонен к алкоголизму…
С соседом у них оказался общий забор. Как-то под вечер сосед на крыльце курил сигару, сидя в лонгшезе, рядом на полу стоял стакан – виски, наверное. Он весело помахал Иозефу рукой, и тот махнул в ответ. Сосед был моложе Иозефа лет на десять и, кажется, холост. Тогда же они представились друг другу и стали, считай, знакомы. Именовался сосед бесхитростно – Том Фишер.