Вечеринка удалась.
Американцы оказались людьми милыми и сразу приняли новоприбывшую семью, как свою.
Говорили, конечно, по-английски.
Пока дамы знакомились и делились новостями, Иозеф пригласил Тома в кабинет на втором этаже. Ему было необходимо обсудить с кем-нибудь из старожилов важные вопросы, без ответа на которые было бы трудно сориентироваться в новой обстановке и начать работать. Прихватили и вино, и виски – Том пил как раз кукурузный бурбон, отдающий дымком, on the rocks[21], Иозеф в отсутствие красного калифорнийского – киндзмараули, не подозревая, что это простое домашнее вино из Кварели является любимым напитком усатого вождя народов. И вскоре договорились называть друг друга по имени – Том и Джозеф. А можно – Томми и Джеф.
Судя по тому, что рассказывал Том, дела на строительстве обстояли скверно.
– Говорят, на многих стройках, особенно в Сибири, Сталин широко применяет рабский труд заключенных. Здесь этого нет, здесь все работают по найму. Наверное, НКВД не хочет, чтобы американцы увидели, как устроены советские концлагеря. Этот Сталин у них – совсем византийский тиран…
– Да, восточный деспот, – подтвердил Иозеф. Он словно проверял, не разучился ли еще в советской удушливой жизни, пропитанной страхом, говорить, как принято у нормальных людей, – что думает. Остался ли он свободным человеком.
– Текучка страшная, – продолжал Томми, – потому что нанимать приходится кого ни попадя: и бывших солдат, и рабочих, и не пойми кого. Но больше всего крестьян, конечно. Многие бегут с Волги, там, говорят, не прекращается голод (24). Эти держатся за место. Но много местных, украинских крестьян, это сезонники, их здесь называют ot-hod-nik…
– Да, ничего не изменилось со времен царей, – сказал Иозеф. – Да что там, со времен патриархальной боярской Руси. – И пояснил, вспоминая уроки русской маргинальной литературы, что давала ему время от времени Нина, – беллетристики, в шестидесятые годы прошлого столетия печатавшейся в основном в некрасовском Современнике. – Один писатель из уральских крестьян, откуда-то из-под Перми, кажется… (25)
– Урал, знаю, – радостно сказал Фишер и глотнул своего бурбона.
– Он был из сектантов, малограмотный… Но написал роман о том, как крупный промышленник Демидов скупал целые деревни, чтобы иметь под рукой бесплатных рабочих для своего завода… Демидовы эти были богатейшими людьми не только в России, но и в Европе. И, как это водится среди нуворишей, отчаянными эксцентриками и скандалистами. Один из них, например, дело было еще при Екатерине, устроил в Петербурге праздник и упоил вином насмерть пятьсот человек (26).
– Насмерть? – удивился Томми, недоверчиво крутя в руке свой стакан, и даже заглянул в него: неужели таким безобидным пойлом, как corn juice[22] со льдом можно убить человека.
– Он же однажды скупил в Петербурге всю пеньку, чтобы проучить англичан, запросивших по его мнению непомерную цену за нужные ему товары…
Томми захохотал, показав отличные белые зубы, и хлопнул себя по ляжке.
– Но я перебил тебя. – Иозеф спохватился, что, имея возможность, наконец, говорить по-английски, сделался болтлив. И совсем на русский манер принялся говорить о литературе и пересказывать всем известные исторические анекдоты.
– Ты рассказываешь интереснейшие истории, Джеф, рассказывай больше, я хочу все знать о русских. Мне нравятся русские…
Иозеф чокнулся с ним, как бы подталкивая беседу вперед.
– Хорошо, – взял серьезный тон Томми. – Условия жизни рабочих ужасные. Живут скученно в бараках, часто без питьевой воды, элементарная санитария усваивается ими медленно. Не хватает вилок, кружек, тарелок. Обедают артелями, пользуясь поочередно за столом одной ложкой…
– Да-да, и здесь сбылись мечты утопистов, – пробормотал себе под нос Иозеф, но Томми, казалось, его не расслышал.
– Мыло продают редко, свежего сена для матрасов не хватает. Мусор не вывозится регулярно. За пьянство, игру в карты, драки советские начальники их наказывают: насильственно заставляют изучать марксизм-ленинизм. – Фишер опять захохотал с чисто американской жизнерадостностью, от которой Иозеф отвык в Стране Советов. – Но рабочие предпочитают, конечно, чем читать Ленина, выпивать и ходить на танцы в клуб, и там бить друг другу… как это, morda. Забавно при этом, что среди них популярен наш американский фокстрот. – И Фишер опять захохотал, припомнив, наверное, какую-нибудь сценку из здешней клубной жизни.
– А как живут специалисты? – спросил Иозеф.
– Знаете, среди русских инженеров есть очень толковые. Да и среди рабочих. Вот, был такой случай. При том, что некоторые из рабочих не отличают гаечный от разводного ключа, у них удивительная сметка. Как-то раз нужно было установить в шахту большое и тяжелое оборудование. Вокруг степь, на много миль нет ни одного грузового крана. Наши инженеры не знали, как разрешить возникшую проблему. И русские рабочие предложили: засыпать шахту льдом и сверху установить оборудование. При таянии льда оборудование будет опускаться и в конце концов сядет в нужное место. Хью Купер был в полном восторге…
– Это действительно прекрасно и остроумно.
– Но есть и многое другое, отнюдь не такое прекрасное, – вздохнул Фишер. – Чисто коммунистические вещи, весьма неприятные. Скажем, члены их партии, даже только кандидаты в члены и молодые komsomouls кроме обычной зарплаты получают надбавку за лояльность. Имеют и другие специальные привилегии, скажем, их охотнее повышают. Гаже всего, что им предписано скрывать от населения ежемесячный паек из недоступных большинству товаров и продуктов.
Тут Нина крикнула снизу, что пора прекратить деловые разговоры – дамы скучают.
Холостяк Томми Фишер не был ловеласом.
Но, как любой здоровый – а Томми был по-деревенски здоров, вырос на отцовской ферме в Виржинии – сорокалетний одинокий мужчина, время от времени он нуждался в женщине.
С женами коллег, соседей и приятелей Томми никогда не спал. Конечно, не пожелай жену ближнего своего и так далее. Он предпочитал блюсти библейские заповеди – родился в протестантской семье. Но блюсти еще и потому, что терпеть не мог неприятностей. Обид, выяснения отношений и сведения счетов.
Это с одной стороны.
С другой – он не собирался жениться. То есть в Штатах у него была женщина, вдова его приятеля студенческих лет, который стал летчиком и лет пять как пропал где-то над Тихим океаном. У нее была дочка, с ней Томми нашел общий язык, милая девчушка, сейчас ей уже лет двенадцать. Кажется, Эмма его ждала, во всяком случае, с каждой почтой вместе с пачкой американских газет от прошлого месяца, он получал от нее письмо. А также носил в портмоне ее фотографию.
Это был милый, приятный и необременительный роман. Подчас он даже подумывал, не жениться ли на Эмме по возвращении из командировки в Россию. То есть не раньше, разумеется, чем через год, или через полтора – на том участке строительства, что находился в его ведении, монтаж оборудования только начался.
Все эти обстоятельства он доверительно изложил Джозефу, когда они ходили на корт, и Томми давал своему новому приятелю уроки тенниса. А также ввел в курс дела и его жену Нину. И рассказывал об Эмме не раз – во время лонгдринка и за обедом. И неизменно доставал свое портмоне и предъявлял фото.
Но Иозеф знал и еще о другой, тайной стороне жизни приятеля – строго конфиденциально, даже Нине ни слова: у того на строительстве была связь с советской девушкой, которую он смешно называл Tatiana, а когда развеселится – Taneusha.
Раз в неделю, по субботам, поздним вечером или под покровом ночи она приходила к нему в коттедж с заднего хода, а уходила до рассвета. Томми воображал, что предпринимает достаточные меры конспирации, но его секрет Нине был, конечно, известен. Как и другим американским соседям.
– Нет-нет, я не осуждаю. Он свободен и все такое… Одного не понимаю, – говорила Нина, – он же как-то расплачивается с ней: не по одной же любви все это у них происходит… Наверное, дарит какие-нибудь пустяки, духи там или чулки. Но не могу взять в толк, каким образом она ухитряется скрывать все это от товарок. Танька эта – девка, должно быть, простая, из деревенских, не сможет удержаться, непременно напялит обновки куда-нибудь в клуб на танцы. Да еще надушится…
Мужчинам столь простые соображения в голову не приходили. Но Нина как в воду смотрела: кто-то из соседок по бараку, по-видимому, позавидовал этой самой Татьяне и донес на нее. Ту арестовали прямо на рабочем месте, на глазах остальных рабочих, показательно.
Эту историю партийцы принялись раздувать. В местной многотиражной газете появился довольно скабрезный фельетон – правда, имя Томми не называлось. Рабочие, особенно работницы, были возмущены, и каждый спешил бросить свой камень. Комсомольцы проводили митинги, заглазно клеймили блудницу, запачкавшую грязным развратом их ряды. И исключили падшую девушку из своей организации. Заочно. Очно исключить не получилось бы – чекисты тут же увезли свою жертву в черном воронке с решеткой на задней дверце в Александровский отдел ОГПУ.
Американцы жили настолько изолированно, что Томми обо всем узнал лишь, когда в очередную назначенную субботу она не пришла на свидание. И был совершенно потрясен и раздавлен.
– I’m an idiot! It’s my fault![23] – только и твердил он со слезами на глазах.
Оказалось, Томми действительно предлагал ей доллары, советских денег у него не было, но та со страхом отказалась. Тогда Томми стал делать ей подарки: среди прочего, и впрямь, фигурировали и чулки, и духи. И еще копеечная и некрасивая оренбургская белая шаль, из которой нещадно лез прилипчивый пух, – эту самую шаль она сама у него попросила.
– Господи! Бедная, бедная девочка, попала в лапы этих людоедов! – говорила Нина. Ей было невыносимо жаль дурочку. – Эх вы, Томми, разменяли бы у меня свои доллары, я ведь советская гражданка. И доллары мне держать можно, как жене… Ах, что теперь говорить! Но можно ведь хоть что-то попытаться сделать? – вопрошала она мужа.