УРОВЕНЬ СЧАСТЬЯ – НЕ ЕДИНСТВЕННЫЙ ФАКТОР, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЙ нашу реакцию на социальное сравнение. И снова огромную роль играет то, кем мы являемся: максимизаторами или довольствователями.
В исследовании, о котором мы говорили в главе 4, участники, заполнившие шкалу максимизации, должны были расшифровывать анаграммы бок о бок с другими людьми (которые справлялись с заданием быстрее или медленнее). Мы выяснили, что на максимизаторов сильнее влияло присутствие других людей. Трудясь рядом с человеком, быстрее решавшим поставленную задачу, максимизаторы сильнее расстраивались и ниже оценивали собственную способность. На тех, кто способен довольствоваться достаточно хорошим результатом, социальные сравнения не оказали подобного влияния.
Кроме того, когда участникам задавали вопросы о том, как они ходят за покупками, оказалось, что максимизаторы больше заботятся о социальных сравнениях. Они внимательнее относятся к тому, что покупают другие, а на их мнение о собственном удовлетворении сильнее влияет то, насколько довольными кажутся другие.
Если задуматься, чего максимизация требует от людей, результат кажется очевидным. Максимизаторы хотят получать лишь лучшее, но как понять, что у тебя именно лучшее, если не сравнивать? И чем больше у нас возможных вариантов, тем сложнее определить, что же все-таки «лучше» всего. Таким образом максимизаторы в собственных суждениях становятся рабами опыта других людей.
Перед довольствователями подобная проблема не стоит. Они ищут достаточно хорошие варианты, и хотя могут использовать опыт окружающих для понимания, что же будет достаточно хорошим, это вовсе не обязательно. Для выработки стандартов им достаточно внутренней оценки. «Достаточно хорошая» зарплата – это та, что позволяет им жить в уютном доме, покупать приличную одежду, иногда выходить в свет и так далее. Неважно, что другие могут зарабатывать больше. Достаточно хорошая стереосистема – это та, которая устраивает именно их в плане глубины звука, удобства, внешнего вида и надежности.
Эти два подхода создают своего рода парадокс. Слово «максимизатор» подразумевает стремление к лучшему, а это, в свою очередь, говорит о существовании некоторого абсолютного стандарта. Получается, есть лишь один «лучший» вариант, и неважно, насколько тяжело его найти. Казалось бы, человека с абсолютными стандартами не так сильно должны волновать действия других. И наоборот, довольствуясь тем, что есть, мы стремимся к достаточно хорошему, а это подразумевает относительные стандарты в сравнении с нашим собственным прошлым опытом и с опытом окружающих. Несмотря на это, мы наблюдаем противоположную картину: именно максимизаторам свойственно иметь относительные стандарты, а довольствователям более свойственно придерживаться абсолютных. Теоретически «лучшее» – это идеал, который существует вне зависимости от того, что есть у других, а на практике найти нечто «лучшее» настолько сложно, что люди прибегают к сравнениям. «Достаточно хорошее» – это не объективный стандарт, существующий для всех одинаково, и он всегда будет зависеть от оценивающего человека. Однако, по существу, он не нуждается в сравнении со стандартами и достижениями других.
Таким образом снова получается, что, довольствуясь достаточно хорошим, мы идем по наиболее эффективному пути к сохранению независимости перед лицом все растущего количества вариантов выбора.
МЫ УБЕДИЛИСЬ: ЧЕМ БОЛЬШЕ ВАРИАНТОВ ЕСТЬ, ТЕМ СЛОЖНЕЕ нам собирать информацию для принятия верного решения. Чем сложнее собирать информацию, тем более вероятно, что мы будем полагаться на решения, принятые окружающими. Даже если вы не собираетесь найти лучшие в мире обои для кухни, столкнувшись с тысячами и сотнями возможных вариантов, можно упростить поиск достаточно хорошего варианта, зная, что в этой ситуации выбирали другие – и так огромное количество доступных вариантов подтолкнет вас к желанию узнать действия людей. Но чем больше вы прибегаете к социальным сравнениям, тем больше вероятность, что оно на вас повлияет, а его влияние зачастую оказывается негативным. Так, заставляя нас обращать внимание на действия окружающих перед принятием собственных решений, мир избыточных опций чаще всего побуждает нас чувствовать себя хуже из-за нашего решения, чем если бы мы не начали сравнивать вовсе. Это еще одна причина, по которой рост количества доступных вариантов вносит свой вклад в то, как нас разочаровывает сделанный выбор.
Глава 10Кто виноват?
Я ПРЕДПОЛАГАЛ, ЧТО ПРИ НАЛИЧИИ ВОЗМОЖНОСТИ ВЫБИРАТЬ из неограниченных вариантов результаты решений оказываются лучше, чем если бы выбор был ограничен, но это не так. Выбор разочаровывает нас все чаще. Однако дело намного серьезнее, чем просто разочарование. Ничем не ограниченный выбор может заставить страдать по-настоящему, я в этом абсолютно убежден. Когда результаты решений, причем неважно, касается это банальных вещей или важных вопросов, товаров потребления или работы и отношений, разочаровывают, мы спрашиваем себя, почему так получилось. А задавшись вопросом «Почему?», мы часто начинаем винить себя в произошедшем.
Американский «коэффициент счастья» хоть и постепенно, но постоянно уменьшается на протяжении более чем поколения. Несмотря на то что валовой национальный продукт США, ключевое мерило процветания, за последние сорок лет увеличился более чем вдвое, количество населения, считающее себя «очень счастливым», уменьшилось приблизительно на 5 %. Можно подумать, что это не такое уж и большое число, но 5 % – это почти 15 млн человек, которые в семидесятые сказали бы, что очень счастливы, но сейчас они так не считают. Подобная закономерность обнаруживается, если задавать респондентам более точные вопросы: насколько они довольны браком, работой, финансовыми обстоятельствами и местом жительства. Кажется, словно вместе с тем, как общество становится все богаче, а сами американцы все более свободны и могут добиваться своих целей и делать то, что им нравится, они становятся все менее и менее счастливыми.
Наиболее ярко прослеживается подобное уменьшение уровня счастья в росте количества случаев клинической депрессии. Это своего рода противоположный конец «шкалы счастья». По некоторым оценкам, депрессия была распространена в 2000 году в 10 раз больше, чем в 1900 году.
Ее симптомы таковы:
• потеря интереса и удовольствия в повседневных делах, включая работу и семью;
• нехватка энергии, слабость;
• ощущение собственной никчемности, чувство вины;
• нерешительность;
• проблемы с концентрацией и четким мышлением;
• навязчивые мысли о смерти, включая суицидальные;
• бессонница;
• потеря интереса к сексу;
• потеря аппетита;
• грусть: ощущение беспомощности и безнадежности;
• низкая самооценка.
Помимо очевидного факта, что жертвы депрессии невероятно несчастливы, это расстройство влияет на общество в целом. Друзья, коллеги, супруги или дети людей с депрессией также страдают. О детях меньше заботятся, о дружбе забывают или злоупотребляют ею, коллеги должны доделывать некачественную работу за товарища. Помимо этого, люди с депрессией чаще болеют. Люди со средним уровнем депрессии в 1,5 раза чаще пропускают работу, чем люди без нее, а серьезная депрессия заставляет людей пропускать работу в пять раз чаще. Кроме того, люди с депрессией умирают раньше по ряду причин, в том числе и от болезней сердца. Конечно, суицид – одно из самых крайних последствий. Люди с депрессией кончают жизнь самоубийством в 25 раз чаще, чем люди без, и, по приблизительным оценкам, более 80 % самоубийц показывали признаки серьезной депрессии.
Клиническая депрессия – это многогранное явление, у которого есть несколько разновидностей и, несомненно, множество причин.
Вместе с улучшением нашего понимания депрессии может оказаться, что тот феномен, который мы сейчас считаем одним расстройством, это целая их группа со схожими проявлениями, но различными причинами.
Поэтому, говоря о депрессии, мы не сможем описать ее проявления у каждого человека. Однако некоторые идеи, способные помочь понять это заболевание глубже, уже появились.
ВЫШЕ МЫ ОБСУЖДАЛИ ОТКРЫТИЕ СЕЛИГМАНОМ И КОЛЛЕГАМИ «выученной беспомощности». Они проводили серию экспериментов, посвященных базовым процессам обучения у животных. В ходе исследования животным надо было перепрыгнуть невысокий барьер, чтобы избежать слабого удара током. Как правило, они достаточно легко и быстро учились, но группа животных, которых до эксперимента подвергали ряду неизбежных ударов током, учиться не могли. И более того, многие даже не пытались: они пассивно сидели, терпя удары и даже не рискуя подойти к препятствию. Научившись беспомощности, животные применяли этот урок к другой ситуации, которую на самом деле могли контролировать.
Наличие контроля – один из ключевых факторов психологического благосостояния.
Когда лабораторное исследование продолжилось, Селигман был поражен количеством параллелей между беспомощными животными и людьми с клинической депрессией. Особенно его удивило сходство пассивности беспомощных животных и пассивности людей в депрессии, для которых иногда даже такие банальные задания, как выбор наряда с утра, кажутся слишком сложными. Селигман предположил, что как минимум некоторые примеры клинической депрессии были связаны с потерей контроля над жизнью. То есть убедившись в собственной беспомощности в какой-то ситуации, ее переносят на последующие ситуации. Таким образом, согласно гипотезе ученого, наличие контроля – один из ключевых факторов психологического благосостояния.
Его фундаментальная роль была подчеркнута в исследовании трехмесячных младенцев, которое проводилось более чем сорок лет назад. Младенцы в одной группе – обладавшие толикой контроля – лежали в обычной колыбельке, головой на подушке. Сверху на колыбели был установлен прозрачный зонтик с фигурками животных, подвешенными на пружинках. Младенцы не видели эти фигурки, но, если поворачивали голову, загорался свет, и эти «танцующие» фигурки становились ненадолго видимыми, а затем свет выключался. Поворачивая голову (случайно), младенцы видели фигурки и проявляли интерес и восторг. Они достаточно быстро научились оставлять их в зоне видимости, снова и снова поворачивая голову. Помимо этого, младенцы каждый раз радовались зрелищу. Другая группа никак не контролировала ситуацию: каждый раз, когда малыш из первой группы включал свет за зонтиком в своей колыбельке, он включал свет одному младенцу из второй группы. Таким образом, младенцы оттуда видели танцующие фигурки так же часто и на протяжении того же времени, что и их сверстники, контролирующие зрелище. Изначально эти младенцы так же радовались, однако интерес быстро пропал. Они адаптировались.