Пожалуй, большинство обычаев, обрядов, ритуалов, верований и даже в целом устоявшихся предрассудков и суеверий можно свести к этим двум задачам, решаемым ими непроизвольным или непредумышленным образом[14]. Отказ от свинины в иудаизме и исламе вполне обоснован с точки зрения повального заражения свиней в жарком климате червями-паразитами. Весенний пост с отказом от мяса и опустошением запасов растительной пищи, в первую очередь зерна, драматическим образом сказывается на благополучии грызунов, переносчиков множества особо опасных инфекций. Различного вида касания (рукопожатия, объятия, поцелуи), совместные трапезы, совместный уход за домашними животными – неплохой способ до поры до времени обеспечивать схожесть микробиома и эффективность оборота полезной микрофлоры. Напротив, неизвестность в этнографии обычая совместного проведения заключительного акта пищеварения подтверждается его бессмысленностью с точки зрения обмена микрофлорой; вполне достаточно пользования общими местами справления означенных нужд[15]. Даже обычаи и суеверия, накладывая, по сути, случайные ограничения на поведение, позволяют достраивать «поведенческую нишу» – структуру системы (в терминологии Янир Бар-Яма) или конфигурацию НОТ социальной системы (Highly Organized Tolerance Джины Карлсон), что наращивает сложность системы и ее потенциальную способность отвечать на вызовы, включая своевременный отказ от них (если прежде сами нелепые ограничения – отягощения – не доведут систему до ручки).
Заслуживают внимания две особенности изначального «дизайна» членистоногих, отличающие их в части раздельности систем от позвоночных: раздельность в подавляющем большинстве случаев транспорта кислорода и транспорта питательных веществ и нераздельность (открытость) контуров обращения внутренних жидкостей. Отсутствие, соответственно, эффективного централизованного клеточного иммунитета, основанного на использовании активных форм кислорода, и системы эндотелия, посредника между центральным и местным иммунитетом, не позволило им развить систему быстрого адаптивного иммунитета (хотя свойства гемолимфы насекомых в части противодействия части инфекций и восстановления тканей выглядят поистине волшебными).
Самих отдельных насекомых можно считать эффективными клетками коллективного иммунитета. Членистоногие, полагаясь во многом на «коллективный разум», не обрели и сверхсложной индивидуальной центральной нервной системы (отсутствие индивидуального адаптивного иммунитета и индивидуальной сложной ЦНС вообще выглядит взаимозависимыми явлениями). Поэтому их персональная судьба кажется незавидной: обладая достаточно развитой иммунной системой и достаточно сложным, но не индивидуализированным поведением, лишенным каких-либо предрассудков, они способны противиться давлению самых разнообразных паразитов, но не в той степени сопротивления, чтобы удерживать их на самых дальних задворках своего существования. Чудовищные коллизии сосуществования беспозвоночных и их невероятно разнообразных паразитов во всех их метаморфозах, паразитов их паразитов, и даже паразитов на паразитах паразитов, в переложении на человеческие понимания могут только ужасать (см. Пьер Кернер, 2021).
Блокбастеры типа «Чужого» отражают в этом переложении только малую толику их реалий. В очень многих случаях реальных сюжетов такого рода паразиты сравнительно легко захватывают управление поведением своих несчастных жертв-насекомых, что в явном виде является очень редким случаем для позвоночных.
В первую очередь вспоминается классический пример раззадоренной токсоплазмами мышиной смелости, ведущей мышь прямо в лапы торжествующей кошки, а токсоплазмы – в удовлетворенный кошачий мозг, конечный пункт их долгого путешествия. Другим возможным примером может оказаться герпес, давний эволюционный спутник человека, передающийся в том числе половым путем. Есть предположения, что герпетическая инфекция ганглиев, увеличивая сенсорное восприятие половых органов, способна увеличивать половую активность человека, а вместе с ней и вероятность своей передачи (Hatalski C. G., Lipkin W.I.,1997).
Но это легкая рябь смен настроения по сравнению со штормом, несущим полную замену индивидуальности, как происходит с членистоногими – жертвами паразитов. Причем паразитами могут быть как другие членистоногие, так и различные черви, простейшие и микробы. Для членистоногих такая восприимчивость к давлению паразитов, исходя из вышеприведенного принципа «эволюционно переменного иммунитета», является в то же время естественным залогом их фантастического разнообразия и в некотором (не индивидуальном, но коллективном) смысле эволюционного успеха: даже сейчас только к описанным членистоногим относится не менее 80 % всех видов животных (Frodo Odegaard, 2000). Количество же видов более «совершенных» индивидуализированных позвоночных вряд ли достигает и 1 %.
Со-действие, со-чувствие и со-противление
Все изложенное в этой и предыдущих главах должно было подвести основание под видение любого биологического развития, от эволюционного до индивидуального, от эпидемического до патогенетического в свете боровского принципа дополнительности, когда ведущий фактор может быть понят только при наличии содействующего, конкурирующего, но вторичного кофактора, почти исключающего первый.
Так, мембранные энергетические и наследующие им протоклеточные – разделительные – механизмы, способные снижать неопределенность прилежащей среды, вместе с мобильными (протовирусными) генетическими – интегративными – механизмами со-творяют первые клетки, скорее всего, сразу или очень рано разделенные на протобактерии и протоархеи, и одновременно первые вирусы. Протеобактерии с активно эксплуатируемыми ими асгардархеями со-творяют эукариотические клетки, стремительно, если не практически сразу создающие в большинстве ниш в условиях нарастающего давления паразитов истинные многоклеточные организмы.
Все более изощренные нервная и иммунная системы, переплетаясь и со-противляясь стремительно нарастающей неопределенности окружающего мира, разгоняют когнитивную эволюцию животных. Конкурирующие взаимодействия периодически загоняют биологические системы во фрустированные со-стояния, и далее в со-стояния самоорганизованной критичности, не периодически разрешающиеся в катастрофические события, следуя динамике прерывистых равновесий. Такие события в конце концов приводят к исчезновениям большей части биологических систем (на уровне видов – вымираниям), но редкие исключения дают старт их супердрайвам по меняющимся адаптивным ландшафтам – фундаментальным эволюционным инновациям (ФЭИ).
При этом весьма ожидаемо, что сама динамика прерывистых равновесий должна меняться под влиянием повторяющихся субкритических воздействий (спонтанных жизненных ситуаций, нелетальных инфекций, осознанно создаваемых горметических стрессов – на уровне клеток и организмов), разряжая напряженность фрустрированного состояния и сохраняя конкурирующие сущности биологических систем в очень узком оптимуме допустимых состояний. Выход биологической информационной системы на грань или за грани множества допустимых состояний – это практически всегда выход за пределы баланса этих конкурирующих сущностей. Условное (неполное) исключение могут составить случаи острых травматических воздействий – следствия эпистемических неопределенностей окружающей среды, которых система не смогла должным образом оценить или не сочла нужным избегнуть.
В то же время способность тащить на себе груз таких нефатальных дисбалансов – эволюционных отягощений – определенно важнейшее эволюционное приобретение, сполна реализуемое в те редчайшие моменты ФЭИ, когда отягощения внезапно оказываются ценнейшими внутренними резервами. Данное суждение нисколько не свидетельство теологического мышления, предполагающего некую всеобщую цель – существование всего живого вообще и отдельных живых существ в отдельности, но парадоксальное проявление всеобъемлющего энтропийного принципа.
Вспомним частный пример плаценты, когда параллельные вирусные инфекционные вторжения (через взлом разделительной сложности) в подготовленный генетический субстрат (через нарастание сложности интегративной) у нескольких древних млекопитающих запустили череду важнейших эволюционных инноваций, сполна реализовавшихся только через сотни тысяч, если не миллионы лет в виде развитого синцитиотрофобласта, полноценной плаценты, долгого вынашивания и появления на свет почти готового к самостоятельной жизни организма. Наиболее ожидаемо, что по меньшей мере на ранних этапах таких инноваций их внешние (фенотипические) проявления составляли крайние неудобства их носителям и были причинами их дезадаптаций, то есть являлись болезнями и, возможно, вообще приводили к вымираниям.
Хотя широкое понятие здоровья и не сводится к отсутствию болезней, но этот пример вскрывает общий принцип расхождения слепой логики эволюции и стремления отдельной индивидуальности к поддержанию внутренней целостности и минимизации неопределенности в причинах динамики своей прилежащей среды.
Снижение информационной неопределенности (энтропии) вокруг автономного агента в его марковском окружении сонаправлено повышению его благополучия, ядро которого и составляет здоровье.
При этом познание и потребление негэнтропии прилежащей среды вызывает в системе рост энтропии, которую, следуя максиме Шредингера, каждая биологическая система вынуждена экспортировать вовне, наращивая неопределенность среды за этими пределами. В итоге коллективные взаимодействия мириад автономных агентов непрерывно толкают вперед рост сложности как самих агентов, так и их взаимодействий. Это движение в целом соответствует закономерностям связи сложности и энтропии, впервые обозначенным американо-норвежским физиком и химиком Ларсо