А сколько бы ни было — все равно на всех не хватит.
Я не побегу. Не смогу бежать. Даже вскочить не смогу.
Сможешь, хладнокровно заявил какой-то мерзавец внутри меня. Сможешь. И побежишь. Потому что ножей у Лиаха на всех не хватит, а никакое остолбенение долго не длится. Побежишь. Иначе тебя схватят. И Лиаха схватят. И все, что он сделал, этот ополоумевший герой, будет напрасно. И не только твоя кровь, но и его...
И вот тогда я все-таки вскочил. И побежал. Не знаю, как я это сделал. И знать не хочу. И не захочу никогда. Но честное слово, я все-таки побежал.
Тем более не понимаю, как я все-таки взобрался по склону оврага. Не понимаю, как кисель может и вообще куда-то взобраться? А я и был в тот миг самым что ни на есть киселем. Каждая жилочка моя дрожала и болела, болела и дрожала. Главное, я не только не понимаю, как я это сделал, а еще и напрочь не помню. Когда тело делает то, чего не может, память отказывается хранить какие бы то ни было подробности. Наверное, она права. С меня и того уже довольно, что я помню себя под деревом — жалкого, дрожащего от боли и усталости, насквозь мокрого от пота, хоть выжимай. В глазах туман, в голове пустота... что делать, как, зачем — убейте, не отвечу. Тело, просто тело без малейших проблесков разума.
— Драться можешь? — крикнул мне Лиах из ветвей.
Вот это меня отрезвило разом.
— Драться — нет, — сипло каркнул я в ответ, и сам подивился звуку собственного голоса. — Убивать — да.
Именно так. Драться в таком состоянии я неспособен. И вообще никто неспособен. А вот убивать этих... это... эту мразь я способен в любом состоянии. Даже и мертвым.
— Тогда держи, — донеслось сверху, и обнаженный меч стремительно прянул к земле, словно серебристая змея прыгнула на жертву.
Боги — а меч, меч-то у него откуда? Не иначе, стражу разоружил... точно, вот и тела валяются. Один, два... четверо. Ай да Лиах! Тогда и ножей у него... все равно на всех не хватит. Тем более, что один нож понадобится мне.
Меч вонзился в утоптанную землю до половины, и я не стал его выдергивать из земли. Не нагнулся даже.
— Нож дай, — просипел я. — Меча мне не поднять.
Наверняка ножи в руках у Лиаха так и плясали — до сих пор мне жаль, что за густой листвой не видать: то-то, должно быть, зрелище! Почти ведь одновременно — с обеих рук кидал, не иначе — два ножа уложили замертво двоих приверженцев Оршана, заставив толпу вновь шатнуться назад, а третий нож прилетел ко мне, да так точно, что я перехватил его в воздухе с легкостью. Оно и хорошо: навряд ли я смог бы сейчас нагнуться... то есть смочь-то смог бы, а вот разогнуться потом... Умница Лиах — нож не просто лег мне в ладонь, но как бы и подтолкнул слегка. Я из последних сил держался за его рукоять — потому только, пожалуй, и не упал, когда ссыпался вниз по склону, навстречу толпе.
Их было что-то около пятидесяти... значит, десятка три Лиах положит, а потом у него кончатся ножи... ну, и остальные придутся на мою долю. Добро пожаловать!
Шатало меня все-таки зверски, голова кружилась, руки спервоначалу тряслись. Боец, мастер, Младщий Патриарх? Как бы не так. Я был невероятно неловок — настолько, что нож в моей руке сломался после третьего удара. Я разжал пальцы и тупо уставился на упавшую наземь рукоять с обломком лезвия. Будь моими противниками воины — да хоть бы и обычные люди, а не привыкшие к полной беззащитности своих жертв палачи — тут бы мне и конец пришел. Но напугал я их все-таки здорово, и они медлили, опасаясь броситься на меня даже и безоружного, даже и скопом... а потом в ладонь мою легла еще одна рукоять. Это Лиах, увидев мою беду, выручил меня умелым броском. Придурок дурацкий — а если бы он промахнулся?!
Но нет, Лиах не промахнулся. Похоже, он просто не умел промахиваться. Если Боги повелят мне когда-нибудь с голыми руками выйти на тысячу вооруженных до зубов воинов — я не откажусь. Я только попрошу, чтобы и в этой битве Шенно Лиах прикрывал мою спину.
Хотя не сказано, кто тут кого прикрывает. Я тут, а он на дереве... нет, уже не на дереве. Вот откуда заминка — ножи у него кончились. Что же из того — в ножнах из мертвой плоти их предостаточно... вот Лиах и спрыгнул вниз.
Нет, сражаться мне было нетрудно, хоть я и едва на ногах держался. И убивать было легко. Это ведь не люди были, а... помнится, годиков шесть мне сровнялось, когда мальчишки постарше с нашей помойки для смеху столкнули меня в яму, а там оказалось полным-полно ядовитых червецов. И не красных — от их укуса оклематься можно — а желтых... мерзость же какая! Ох и поплясал я тогда! Давить червецов легко, они ведь хлипкие совсем: хрупкий панцирь — раковина улитки, и та прочнее — а под ним вроде как переспелая виноградина, только длиной с палец и склизко блестит... нет, давить их легко. Очень легко, очень противно и очень опасно. Потому что если эта гадость успеет цапнуть тебя за босую пятку, жизни твоей останется на три вдоха... может, и меньше. Не помню, как я в тот раз жив остался. И как в этот раз — тоже не помню. Потому что все мне чудилось, что снова я в той яме босиком. Очень легко, очень противно и очень опасно. И ничего больше не помню.
Страшна все-таки привычка к полной беззащитности жертвы. Человек-мясо, человек-вещь... и вот вещь внезапно обрела волю к сопротивлению... а вы бы сумели противостоять, вздумай ваш собственный безответный стол дать вам пинка под ложечку, а после стоптать вас ногами насмерть? Одно это нас, дурней, и спасло. Разве бы мы сумели вдвоем одолеть с полсотни обычных людей, хотя бы и безоружных? Да никогда. А ведь наши противники безоружными не были. Не были они и людьми. Сумасшествие какое-то, муть, бред горячечный... мы и сражались, как в бреду... а потом мой нож не нашел ничего, кроме пустоты... и тихо так стало. Совсем тихо. Даже в ушах не звенит.
— Вот же погань, — прошептал Лиах где-то у меня за спиной и выдохнул тяжело и хрипло — как выругался.
Хрипло... ну еще бы. Я так и вовсе цеплялся зубами за жгучий воздух. Что ж поделаешь, если другого воздуха нет. А есть что-то незнакомое, тяжелое от вкуса крови, от чего саднит в глазах и горит во рту... а еще есть алтарь передо мной — пустой алтарь... и труп жреца с ножом Лиаха в горле... и жертвенный нож Оршана в его мертвой руке... нет, ну до чего странно, просто спятить впору, до чего странно — все вокруг захлестано кровью, а жертвенный нож чистенький, ну ни кровиночки на лезвии... Боги, до чего странно, ну просто смешно даже...
Поначалу я стоял и тупо смотрел на это незапятнанное лезвие. Стоял так себе и стоял, и смотрел... долго, наверное, смотрел... а потом меня затрясло. Потому что если бы не Лиах... потому что если бы еще хотя мгновение-другое...
Я выхватил из мертвых пальцев эту наглую стальную ухмылку и с размаху ахнул клинком об алтарь — чтобы разломать жертвенный нож вдребезги, чтобы совсем, наверняка...
Клинок вошел в каменный алтарь, как в песок — я едва пальцы разжать да руку отдернуть успел, а нож уже воткнулся до середины лезвия.
Это я уже потом сообразил, что иного и ожидать не стоило. Алтарь ведь был уже освящен и приготовлен к жертвоприношению. Ни одна капелька моей крови не должна была стечь наземь, минуя алтарь. Ни один мой стон не смел впустую раствориться в воздухе. Ни одно терзание не могло быть утрачено. Оршан собирался получить все без изъятия. Да, жрец убит и жертва ускользнула от расправы — но алтарь все еще раскрыт, все еще готов поглотить, пожрать, вобрать в себя... нет, хорошо, что догадался я не сразу, а чуть погодя.
Зато Лиах догадался мигом. Он ведь человек знающий, не чета мне. На помойках грамоте не научишься — это меня уже мастер Дайр к книжным премудростям приспособил. Но кулаками махать мне и по сю пору было сподручней, нежели одолеть страничку-другую. А Морской Король — он и есть Морской Король... а, да что уж там.
А может, Лиаху оттого легче сообразить было, что не его этим ножом на этом алтаре собирались резать?
Я-то и вовсе ничего не соображал. Я только видел жертвенный нож, уцелевший непостижимым образом, да понимал, что — или я, или он.
— Ну, погоди же, — бормотнул я, примериваясь пнуть бесстыдно торчащую из алтаря рукоять, — погоди...
— Нет, — произнес Лиах, и его рука опустилась мне на плечо. — Не так. И не этим ножом. Потерпи малость.
Он нагнулся и выдернул нож из горла жреца. Тот самый нож, который моя рука вспоминала с таким удовольствием... сложись все чуточку иначе, и этот нож с горечью вспоминали бы мои ребра... если бы осталось, чему вспоминать.
Лиах между тем воткнул клинок в землю по самую рукоять. Обтер травой. Снова вонзил в землю. И снова обтер. И снова в землю... до тех пор, пока нож не сделался беспорочно чист.
— А вот теперь — да, — выдохнул Лиах и с силой метнул нож в алтарь.
Нож канул в камень, как в воду. Алтарь сомкнулся над ним беззвучно. Я почти ожидал, что по камню разбегутся круги, как по поверхности пруда, но их не было.
— Хороший нож, — спокойно заметил Лиах. — Жалко.
Кажется, я хотел что-то сказать — и не смог. Горло мое пронзил мгновенный холод, а на смену ему почти тотчас же пришла жаркая боль. Словно я проглотил обломок иглы, и он впился мне в глотку. А потом... нет, не могу... как если бы я был громадной огненной башней, и весь этот огонь с ревом и грохотом рушился внутрь себя... и еще что-то такое, что я и назвать-то не могу... а потом мне сделалось хорошо, как никогда в жизни. Потому что незримая удавка лопнула, и я был свободен, я был волен вздохнуть полной грудью, я — был... Боги, как сладка усталость... как упоительна боль во всем теле, как восхитительна слабость до дрожи в поджилках, как нежен этот обжигающий кровью воздух... и эта земля над моей головой... и это небо, в которое я падаю... потому что это я падаю... потому что это — я... я, и больше никто...
— Вставай. — Рука Лиаха протянулась ко мне, и его пальцы сомкнулись вокруг моей ладони.
Не стоит презирать холеные пальцы вельможи. Особенно если вельможа этот — Морской Король. Холеные-то они холеные — но и хватка у них, и сила, словно у подводного течения.