Вот угадай: чего не хотел Пушкин?
Ответ смотрите на с. 186.
– Однако я отвлекся… На следующий день после того мордобоя отправился я поблагодарить спасителя, хозяина «Прокопа». Тот – сама любезность. Я как-то проболтался, что Ржевские восходят к Смоленским князьям, так он меня все «ле принц, ле принц», ну в смысле князем по-французски именовал. А как узнал, что я в свите государя состою, и вовсе расцвел, будто майская роза. Говорит: «Есть просьбочка. Склад, куда мне из разных стран кофейные зерна привозят, находится далеко, возить долго, да и место там неспокойное. А вот поблизости имеется старый городской дворец рода графов Арманьяк, его русская армия охраняет, так, может, в одном из тамошних подвалов можно хранилище устроить?» Я подумал: отчего ж не порадеть хорошему человеку? Дворец тот и впрямь неподалеку находился. Договорился обо всем. Хозяин «Прокопа» каждый день обещал господ офицеров кофеем угощать. И впрямь, что ни день, из разных стран мешки с кофейными зернами сюда привозили, охрана их проверяла, и все было прекрасно.
А тут вдруг – на тебе! В этом же дворце намечается высокая встреча. Бывший французский маршал Бернадот, а ныне король Швеции Карл Четырнадцатый Юхан, вознамерился занять французский престол и хотел говорить о том с императором Александром. А резиденцией маршал избрал как раз дворец Арманьяков. Как стало о том известно, караулы усилили: шведский монарх – не чих собачий!
Как-то и я туда попал. И вот проверяю себе посты, гляжу в окошко и глазам не верю. Даже протер их – все, как прежде. Да и не столько я вечером перед тем в себя влил, чтобы мне небывальщина чудилась! Приехала телега с мешками кофе, а на кучерском месте расселся кузен моей зазнобы. Пока мешки внутрь носят, ногу на ногу закинул, ждет. Я сначала было возмутился: а что это здоровый детина мешки таскать не помогает? Не велик барон! А далее присмотрелся, как он сидит да как ногу на ногу этак широко положил, просто обомлел от удивления. Ничего себе, возчик! Да что там: даже на собственные сапоги поглядел. Шпорами звякнул – не чудится. Стало быть, все так и есть, выходит, не ошибся.
Отъехала телега, я бегом на склад, развязываю мешок – кофейные зерна. Нешто напутал? Лезу рукой вглубь, почти до плеча залез. Так и есть: внутри другой мешочек – пять фунтов отличнейшего сухого пороха! Я глянул: за полторы сотни таких мешков на складе будет. Вот оно, значит, какое хранилище любезный хозяин кофейни здесь устроил! Это ж там пороха за сорок пудов накопилось! Если в нужный час поджечь, – такой бабах случится, на месте дворца пруд можно будет сделать. Я тут же Прошку кликнул, и стали мы из кофе порох вынимать да песком те мешки засыпать.
Сам понимаешь, ситуация некрасивая, по моему настоянию этих душегубов во дворец пустили. Так и повелось, как в подвал кофе привозят, так мы его и забираем. В остальное же время я с красавицей моей шуры-муры кручу, улыбаюсь, о здоровье ее братца спрашиваю. А Прошка так и вовсе с хозяином кофейни только что не ночует, учится правильный кофе варить. Словом, полные мир и благоденствие.
Наконец шведский король пожаловал, и наш государь, приняв его, на другой день отправился с ответным визитом. Вот тут-то я и понял: час настал. В урочное время притаились мы с Прошкой на том складе, слышу, опять телега прибыла. Спускается вниз самолично кузен моей прелестницы, в руках свеча. Достает из-за пазухи хорошо промасленный шнур, надрезает один из нижних мешков, склоняется, чтобы шнур туда приспособить. Тут-то мы на него и навалились. Он поначалу дергался, да не тут-то было: я его мешком сверху приголубил, он глаза-то и закатил.
Пара оплеух ему пошли на пользу. Как очухался этот перевертень, стал я допытываться, что да как. Оказалось, брат он той актриске не более, чем я – отец. Он ее полюбовник, а в недавнем прошлом лейтенант гвардейской конной артиллерии Наполеона. Вот и задумал сей разбойник нашего государя, а заодно и бывшего маршала Бернадота, которого предателем числил, с фейерверком к ангелам проводить. Однако мы с Прохором больно шустры оказались.
Тут я впервые пожалел, что едва голову не потерял из-за красивых глаз и нежных губ коварной чаровницы. Одно утешило: заговорщик сей офицером, как и я, оказался. Стали мы с ним на двадцати шагах, выпалили друг в друга… И вот я с тобой разговариваю, а о нем уж и могильные черви, поди, забыли. И я о той маленькой парижанке уже почти забыл… Да вот совсем забыть не выходит.
– А что же кофейня?
– А что кофейня… Созвал я офицеров нашего полка отметить благополучный исход встречи нашего государя с королем Швеции. И мы отметили! Под утро, когда наши разошлись, в «Прокопе» и дверей было не закрыть, ибо, куда подевались двери, никто толком вспомнить не мог. Такие-то вот дела, брат…
– Но все же, господин полковник, как же вы догадались, что перед вами злоумышленник?
– Да я ж вроде сказал уже: обратил внимание, как упырь этот сидит: ногу на ногу широко водрузил и покачивает. Вот и я сейчас так же сижу. Да и всякий кавалерист иначе не сидит.
Нешто еще не догадался, почему?
Ответ смотрите на с. 186.
Глава 9Ефимок
– Так уж сталось, что в Париже, терзаясь от душевной муки, устав от раутов и парадировки, решил я отправиться куда глаза глядят. – грустно говорил Ржевский. – А глаза мои, изволь понять, глядели в дырку на глобусе, которую я сам же от тоски и любовного томления прострелил. Как-нибудь потом расскажу тебе о сей истории подробней, сейчас же не о том речь…
– Неужели знаменитый ловелас Ржевский мог страдать из-за женщины? – недоверчиво произнес корнет Синичкин.
– Всякая рана болит, – пожал плечами овеянный славой ветеран. – И раны от стрел Амура порою куда болезненнее любых иных. Так вот, испросил я отпуск в полку. Хорошо ли, плохо ли, а уж так повелось: в мирные дни командование моему присутствию не слишком радовалось. И к общему нашему удовольствию, позволило мне убраться с глаз долой сроком на год. Оставалось еще решить дежурные вопросы с государем, но тут я не предвидел особых закавык.
– Отчего же вдруг с государем-то? – удивился корнет.
– Как я уже имел честь сообщить, в Париже я щеголял в новеньком флигель-адъютантском мундире. Ибо в день битвы за Париж, сразу после взятия доблестным генералом Ермоловым высоты Бельвиль, именно меня храбрый наш вождь удостоил чести отвезти в ставку государя победную реляцию. На радостях император пожаловал меня во флигель-адъютанты и тем самым, хоть я того и не слишком желал, причислил к свите. Тебе, несомненно, известно, что сия высокая честь предполагает дежурства при августейшей особе. Следовательно, не имея на руках самоличного на то позволения его императорского величества, отправиться за море я никак не смел.
На мою удачу, государь счел мое желание отбыть в путешествие весьма уместным и своевременным. Монаршей волей я не просто отправлялся странствовать – мне надлежало передать личные депеши президенту Северо-Американских Соединенных Штатов. Именно тогда-то я с удивлением узнал, что и в стране, которую я вознамерился посетить, в тот момент, оказывается, тоже шла война. Вот так номер! Я сразу, еще более, чем прежде, пожелал скорее пуститься в дорогу. Тем более с этакой-то миссией: наш славный государь предлагал свое посредничество в переговорах с англичанами, дабы закончить единым махом и это кровопролитие. Уж такой мы, русские, добрый народ – ни одной драки не пропустим, всех замирим напрочь!
Вот, стало быть, с государевым пакетом отправился я морем к далекому берегу и был с надлежащим вниманием и почетом принят во временной ставке тамошнего президента. Чувствовал я себя в тех краях индийским султаном: монета в карманах радостно вызванивала победный марш, а рубли наши серебряные тогда огромнейшим успехом пользовались, не то что их ничтожные банкноты. И ведь что смешно-то оказалось: их доллар и наш рубль, ежели чуток копнуть, – единого отца дети.
– Да как такое может быть?!
– Нешто ты сомневаешься? Я ж не Наполеон какой, чтобы врать, не стесняясь. Это ж он там с Эльбы, а потом и со Святой Елены честной люд всей Европы изводил причитаниями, что, мол, русская зима его войска погубила. Европейцы-то все больше народ доверчивый, им какую ерунду в уши ни суй – всему поверят. Тем паче, ведь не золотарь какой, шаромыжник-оборвыш, а великий император слезу пускает! Вот и верят глупцы. И казалось бы, достаточно на календарь взглянуть, чтобы увидеть, в какие дни Бонапарт через Березину драпал. Никакая то еще не зима была – последние числа ноября. Да и морозы, на которые он в записках своих жалился, – тоже не наблюдались. Все нелепая выдумка. Последние три недели перед его бегством погода и впрямь дрянь стояла: то снега наметет, то опять все растает, то лед схватится, то грязь по… нет, пониже, эдак по колено.
Но ведь изволь понять, мы в тех же краях, по тем же дорогам, что и французский император, флангами да следом шли. Для нас после французов-то пути еще хуже были, а погода все та же.
– Однако вы начали рассказывать о родстве рубля и доллара. Право, это весьма странно.
– Да ничего в том странного нет. Слыхал, как серебряный рубль порою именуют – ефимок?
– Слыхал, как не слыхать.
– А отчего его так называют, знаешь?
– Про то не ведаю.
– Была встарь такая монета, чеканилась она в богемском городе Йохимсталь и потому именовалась йохимсталер. Очень купцы эту монету любили. Серебра в ней было как раз по стоимости золотой монеты. Ее и выпустили оттого, что золота не хватало, а вот серебра в Богемии немеряно.
А уж как у этого отца по разные стороны океана дети появились – думаю, и сам догадался…
Ответ смотрите на с. 186.
– Ну, так вот. Монет было много, попутешествовал я славно. Порою стрелять доводилось, иногда даже клинок в ход пускать, но толком фехтовать там оказалось не с кем. Ну хоть девицы в тех краях встречались милые и понятливые. С ними я общий язык быстро находил. И вдруг – бац! – известие: Бонапарт, каналья, сбежал с Эльбы и прет на Париж.