Ответ смотрите на с. 188.
Глава 12Придворный этикет
Прокофий глянул на серебряные часы-луковицу, сверяя время, подошел к установленной на веранде небольшой пушчонке, запалил фитиль, поднес к затравочному отверстию, и… грохот холостого выстрела огласил привычную к такому повороту дел округу.
– Полдень! – вытянувшись во фрунт, величаво сообщил он.
– Вот и славно! – полковник Ржевский отложил исчерканный своим размашистым почерком томик Клаузевица и повернулся к скучающему над романом корнету. – Ну что, составите мне компанию на лодке?
– Извольте, господин полковник! – встрепенулся Платон. – Только правду сказать, на веслах я ходить не силен.
– Да ты, братец, не робей, я сам на весла сяду. Эх, как я только по миру не странствовал! И верхом, и пешком, и под парусом, и вот на веслах, только что на ядре летать, подобно известному тебе ганноверскому барону, не доводилось. Как говорится, бог миловал! А вот на монгольфьере в воздух случалось подниматься. Да что там, я вот все думаю, не выписать ли мне из Франции инженера да у себя в имении собственный монгольфьер завести.
– Да зачем же, господин полковник?
– Э, братец, что тут объяснять? Тут пробовать нужно. Но как человек военный, скажу тебе: для разведки сие изобретение человеческого разума первостатейная штуковина. Висишь себе меж небом и землей, паришь, словно птица небесная, и никакой тебе опасности, пули до тебя не достигают, ядра тоже. Конечно, можно шлепнуться, да и то, как воздух в шаре остывает, тот медленно и опускается. Зато вид оттуда – будто на ладони: где какие части в засаде притаились, кто и где перестроения совершает, откуда резервы подтягиваются – обо всем загодя узнаешь. И тут же специальную капсулу вниз по шнуру спускаешь с известиями о движении противника. Благодать, право слово!
Я слыхал, у нас перед Бородинским сражением такой же надутый баллон намеревались поднять, да что-то не сложилось. А жаль! Словом, вижу я в том воздушном шаре немалое будущее. Пожалуй, одно меня удивляло: как это император Наполеон, будучи преотменным артиллеристом, против нас этакое средство не использовал? Кому, как не ему, понимать громадные выгоды, имеющие произойти от столь несложных, по сути, устройств?
Уже потом в Париже нелепую причину сей несообразности мне объяснили. А дело было так. В тысяча восемьсот четвертом году в самый день коронации Бонапарта над столицей французской был поднят большущий воздушный шар с гондолой в виде золоченого императорского орла. И надо же такому статься: налетел ветер и унес этот шар подальше от взоров ликующей публики. И хочешь верь, хочешь не верь, – спустя некоторое время объявилась пропажа аж над Римом! Ясное дело, уже на последнем издыхании, еле в воздухе держалась. Едва-едва не рухнул воздушный шар на папскую резиденцию, но, видно, не судьба ему была приземлиться на собор Святого Петра. А далее вовсе умора: золоченый орел возьми да и оторвись! И, нарочно не придумаешь, – Рим, поди, не маленький город, а птичка золоченая не промахнулась: уселась прямо на гробницу Нерона! То-то все страху натерпелись.
Когда Наполеону о том доложили, он просто дара речи лишился. Этакое предзнаменование! А император-то, подобно всем корсиканцам, в небесные знаки и разные гадания верил свято. Тут же, как мы нынче знаем, вовсе не пустое совпадение получилось. Как прежний тиран спалил первый Рим, так новый предал огню Рим третий. А уж результат от таких деяний – сам знаешь, какой. Хоть и не поразили Бонапарта кинжалами, однако сказывают, все же не просто так он Богу душу отдал – без яда не обошлось. Но как бы то ни было, в тот день Наполеон запретил все полеты на воздушном шаре в границах империи.
Некоторые воздухоплаватели после того случая за океан бежали и там свои изобретения предложили, к немалой пользе американцев. А ежели б не было той пустячной истории, кто знает, как бы наша обернулась.
– Да уж, что сказать, весьма поучительный случай, – задумчиво вымолвил корнет Синичкин.
– К слову сказать, что касается воздушных шаров, то еще одна история мне припомнилась…
…Во время странствий моих по Северо-Американским Соединенным Штатам гостил я у бывшего губернатора Вирджинии лихого рубаки Генри Ли, прозванного на родине Легкоконным Гарри. Был он отцом большого семейства. Но если не считать некую весьма привлекательную особу, имевшую счастье называть мистера Ли отцом, из всего семейства запомнился мне смышленый паренек, совсем еще мальчишка, Роберт. С неизменным интересом слушал он мои рассказы о войне с Наполеоном, о партизанах Дениса Давыдова и всякий раз задавал вопросы, как говорится, не в бровь, а в глаз. Вот однажды задал он мне простенький вопросец, который я помню и по сей день. Полагаю, с таким умом и наблюдательностью мальчишка далеко пошел!
Слушай же вопрос: воздушный шар уносится непрерывным воздушным потоком в южном направлении. В какую сторону развиваются при этом флаги на его гондоле?
Ответ смотрите на с. 188.
– Кстати, Дмитрий Александрович, вы прежде рассказывали о том, что президент Северо-Американских Соединенных Штатов должен был передать с вами депешу для государя Александра Первого. Чем тогда дело закончилось?
– Да чем закончилось: вскоре после того, как я в развалинах Белого дома с сенаторскими прислужниками в прятки играл, и впрямь передали мне пакет для нашего славного государя, и с оным, как я уже сказывал, с некоторыми приключениями по британской женской части, отправился я в Санкт-Петербург. Как и положено исправному флигель-адъютанту, все в точности передал, а уж что далее, то не моего ума дело. Ну что ж, идем к лодке? Покуда речкою прогуляемся, тут и обед поспеет…
– А вот интересно знать, господин полковник, – спускаясь по увитой плющом лестнице к небольшому пирсу, у которого покачивалась лодка с матерчатым балдахином, спросил корнет. – Не сочтите за праздное любопытство: перед вами открывалась замечательная будущность при дворе, с вашими-то заслугами и знатностью, да и, скажем прямо, с вашими обаянием и привлекательностью… Ужели никогда не думали вы оставить тяготы военной службы, дабы и далее состоять при государе? Тем паче, для вас, как флигель-адъютанта, дорога к такому поприщу была открыта…
– Господь уберег, – перекрестившись, ответил Ржевский. – Истинно, другой причины не вижу! Веришь ли, друг мой, никогда мне в голову столь крамольные мысли не приходили. В строю братьев-гусар я – как в родной семье, при дворе же всякий так и метит ножку подставить да исподтишка в спину пихнуть. А уж все эти дворцовые куртуазии и прочие этикеты – просто сплюнуть да забыть!
Оно, конечно, в давние времена смысл в таких правилах да обычаях имелся. Вот скажем, Петр Великий, вернувшись из Европы, весьма уместно наказывал своим ближним: «На пиру в носу перстом не ковырять, вкруг себя не плевать, ножом зубы не чистить и ногами не болтать». Запреты облизывать пальцы, сморкаться в скатерть и бросать кости под стол тоже, поди, не с потолка взялись, стал бы иначе государь о них упоминать? Или вот, к примеру, государыня-матушка Екатерина Вторая в «Эрмитажном этикете» наставляла придворных «не совать по карманам разные диковинки, якобы желая рассмотреть их получше». Тоже, видать, знала, о чем говорит. В целом же, при дворе не жизнь, а какая-то нелепая игра вроде «черного и белого не покупать, „да“ и „нет“ не говорить» – хитро да глупо. В полку среди молодцов-усачей много проще и куда душевнее.
Кроме того, благодаря этим самым этикетам мне при дворе ни при государе Александре, ни при брате его покойном, императоре Николае Павловиче, рады не были. Прямо сказать, курьезная история вышла. И весьма секретная: рассказывать о ней в ту пору нельзя было – на другой день в аккурат бы отправился к алеутам гусарский полк формировать. Верхом на северных оленях. Да и теперь, брат, уж извини, не все тебе открою. Больно высокие персоны в той истории оказались замешаны.
Как вернулся я из Северо-Американских Соединенных Штатов в Санкт-Петербург, при дворе был принят с большим почтением и, конечно, с интересом. Не всякий день из-за океана приезжает живой очевидец. Впрочем, мертвые очевидцы из тех стран тоже редкость. Да и не дождешься от них рассказа. То ли дело от меня.
Много я в то лето языком поработал: живописал встречи с индейцами, нравы коровьих мальчиков, кау-боев, полеты на воздушном шаре, рассказывал о беседах с тамошним президентом Джеймсом Мэдисоном. В общем, разными занятными рассказами я внимание общества занимал. И повествования мои так увлекли одну из великих княжон, что прониклась сестра нашего государя ко мне особым интересом и симпатией.
– Неужто, господин полковник?!
– Тс-с-с-с! Не столь громко! Выпей-ка морса клюквенного, там под банкой погребок, остудись чуток. Речь идет о чести дамы, чего вопить?! Так что, если и нынче ты упомянешь об этой истории прилюдно, я отопрусь и скажу, что ничего не было. Лжецом ославлю. Когда пожелаешь, можешь потом меня на дуэль вызвать.
– Ну, что вы! Зачем же так? Это я просто от удивления.
– Было бы чему удивляться. Интерес мужчины к женщине и женщины к мужчине творцом небесным установлен. Вот все иные случаи впрямь достойны изумления и порицания, упаси господи! А уж любопытство ко всему необычному, за тридевять земель происходящему – так и вовсе в натуре человеческой. Но вернемся к моей истории.
Дело то было в Царском Селе, где, как известно, квартировал лейб-гвардии гусарский полк. Там летом самые распрекрасные места. Стали мы с ее высочеством уединенно встречаться под сенью тенистого парка, дабы никто не мог отвлечь мою августейшую слушательницу от занимательных рассказов. Вот однажды пожелала их высочество этак встретиться со мною тет-а-тет. Сговорились, пока все будут на празднестве в Петергофе, свидеться за птичником государыни. Тем самым, что рядом с Адмиралтейством тамошним. Сошлись и только приступил я к рассказу, откуда ни возьмись нечистая принесла лейб-гренадеров, совершающих обход парка. Дело выходит неловкое, прямо сказать конфузное. Ее высочество, единственно, от летнего жара не в самом парадном виде, да и я, прямо сказать, мундир кое-где немного расстегнул. Быстро соображаю: что же предпринять? Бежать? Далеко ли в таком виде убежишь? Мне-то еще полбеды, а милой слушательнице моей юбки под мышку хватать придется.