Оглянулся я и вдруг вижу: в нескольких шагах от меня выступает петух. Уж какой красавец, хвост во все цвета разукрашен. Ну, думаю, куры небось его и без хвоста полюбят, нам же он сейчас нужнее. Цап того побудчика в охапку, половину тылового его великолепия разом выдернул, пинка ему для легкости полета дал, а перья, стало быть, натыкал в волосы. И себе, и ее высочеству. Тут как раз и патруль к нам подоспел. Узрели меня гренадеры в этаком диковинном великолепии и обомлели, кто уж там еще за спиной у меня прячется даже смотреть не стали. А любознательная красавица притаилась, только перья торчат! Когда ж чудо-богатыри дар речи вновь обрели, спрашивают: «Что это вы, господин ротмистр, за цирк здесь устроили?» Я им в ответ: «Никакой это не цирк, даже и думать о том не след! Показываю, в каком виде северо-американские индейцы скачут по своим прериям и охотятся на бизонов. А вы, чем тут на нас пялиться, сходили бы лучше коня привели. Заместо бизона у нас будет!»
Шутки шутками, большой скандал удалось замять, а мне после этого ко двору вход был строжайше воспрещен. Как было сказано: «За нарушение этикета, дабы впредь в не положенных местах индейцем себя не изображал». Ну и потом, как бы я ни служил, как бы ни прославлял российское оружие доблестью своей, все «индейских шалостей» мне забыть не могли. Такая-то вот штука с закавыкой! Да я не слишком и в обиде-то. Как по мне, еще и не самый худший исход. Оно во дворце и не такое бывает.
– Да уж, курьез прескандальный! – оглянувшись, будто ожидая найти в прибрежных кустах соглядатаев, тихонько проговорил корнет Платон Синичкин.
– Было у этого курьеза еще более скандальное продолжение, но про него я точно рассказывать не стану из почтения к правящему дому.
А так-то при дворе всякие чудеса случаются. Вот, к примеру, давняя история. Еще при царе Федоре Алексеевиче, брате Петра Великого, как сказывают, колокол сняли, языка лишили и сослали в Кемскую волость, в Николаевский монастырь, на вечное поселение.
Полагаю, уже догадался почему.
Ответ смотрите на с. 188.
– А вот еще забавный случай был. Английский государь Карл Второй, о коем в одной из своих книг упоминал нынешняя парижская знаменитость писатель Александр Дюма, сын известного наполеоновского генерала, так вот, тот король был большой оригинал. Во время обеда сему монарху все блюда подавали коленопреклоненно…
…Упиваясь столь мелочным низкопоклонством, британский венценосец решил лишний раз похвалиться и спросил присутствовавшего на трапезе французского аристократа Антуана де Граммона, графа де Гиш: «Не правда ли, дома вы подобного не видели? Французскому королю ведь не прислуживают, стоя на коленях?» Ну, тут монарх явно дал маху: чего-чего, а остроумия у французов не отнять, а уж чтобы пылкий галл уступил в чем-то хмурому бритту – такого и вовсе не случалось! Граф ответил быстро и в точку, как шпагой ткнул. Вот и сообрази: что он сказал?
Ответ смотрите на с. 188.
Богомолка
Кто знает нашу богомолку,
Тот с ней узнал наедине,
Что взор плутовки втихомолку
Поет акафист сатане.
Как сладко с ней играть глазами,
Ниц падая перед крестом,
И окаянными словами
Перерывать ее псалом!
О, как люблю ее ворчанье,
На языке ее всегда
Отказ идет как обещанье:
Нет на словах – на деле да.
И – грешница – всегда сначала
Она завопит горячо:
«О, варвар! изверг! я пропала!»
А после: «Милый друг, еще…»
Глава 13Белый яд
Обед был хорош, а десерт, поданный вслед за ним, больше радовал глаз, нежели желудок.
– А вот, братец, изволь отведать это славное пирожное. Мой кулинар именует его картошкой. Вот уж поистине удивительный плод – где ни возьмись, все пригодно для дела. К примеру, цветы – прекрасное украшение бутоньерки. Одно время в Париже дамы как с ума сбрендили, все, как одна, состязались, кто изящнее украсит себя этими цветами. Их специально в горшках для такого случая выращивали.
Это потом уже диковинным земляным яблоком поля начали засаживать, дабы простой люд не голодал. И снова-таки незадача: во Франции засадили поле, собрали урожай, ан никто тем урожаем не интересуется. Цветы цветами, а как ту штуковину в пищу употребить, никто не знает. А тут еще, на беду, попробовали ягоды есть, а они не по тому делу – ядовитые. Для лекарей – клад, а для остальных – отрава. Так что ославили картофель чуть ли не дьявольским зельем. Не до пирожных тут.
И вроде бы объяснили всё французам: как готовить, как есть – ан нет, не берут, остерегаются…
…Тогда некий тамошний агроном по имени Антуан Пармантье вот какую штуку придумал… Иные, правда, этот случай матушке Екатерине приписывают, но Пармантье сподобился раньше. Возможно, государыня и метод сей, на местных землепашцах опробованный, вместе с картофелем переняла. Известно ведь, что императрица с Дидро и Вольтером переписывалась, всякие новшества да реформы обсуждала. Живо себе представляю, как Дидро среди прочих реформ Екатерине Великой этакий курьезный способ предлагает. Так что, быть может, картошка на Руси – самый заметный плод, вернее, корнеплод просвещения.
Так что ж, по-твоему, придумал сей знаток корнеплодов и человеческой натуры?
Ответ смотрите на с. 189.
– Но, как бы то ни было, отведай, друг мой, это славное пирожное. К чаю очень хорошо подходит. Ты как чаек предпочитаешь, с сахаром или без?
– Ну что вы, господин полковник, настоящие гурманы сахару в чай не кладут! – замахал руками корнет Синичкин. – Он лишь портит вкус напитка!
– Мозги они себе в столице в голову не кладут – вот с этим и впрямь беда! А сахар к чаю – первое дело. Чай должен быть как любовь: горячий, крепкий и сладкий! Остальное – блажь! Но если в корень глядеть, то у этой выдумки имеется своя знатная история.
Придворные гурманы, кивая на Китай: там, мол, чай без сахара пьют, по незнанию, а пуще того, обезьянничая, забывают, что там без сахара пьют зеленый чай, черного же не употребляют вовсе. А вот европейцы и в частности британцы, которые слывут законодателями мод во всем, что с чаем связано, прежде непременно с сахаром пили и ни о чем ином не помышляли. Спросишь: что же случилось, почему вдруг перестали? А я тебе отвечу: когда северо-американские колонии англичан взбунтовались и пожелали жить своим умом да по своей воле, большая часть сахара как раз из тех мест в Лондон шла. Вот король Георг Третий и пожелал мятежников примерно наказать, на кошелек им наступить, да побольнее. А задумав такую каверзу, немедля ввел указ: запретил ввозить тамошний сахар в британские земли.
Ну, запретить-то запретил, однако же вся Англия, от мала до велика, в ту пору себя не мыслила без утреннего, обеденного и пятичасового чая. Бывало, в хороших домах первый раз чай заварят, попьют, вторую заварку уже слугам оставляют. Те всласть попотчуются, а апосля на солнышке спитые остатки подсушат, всякой травы для веса туда намелют и уже за гроши бедноте продают. Этим-то, уж подавно, сахаром какой вкус портить? Без сахара уж, поди, и вовсе никакого вкуса не будет, а цвет – что на воде, то и на выходе. Стало быть, ропот в народе пошел. А с ропотом шутить не нужно. Иной раз из мелочи, из пустяка, из искры, как писал дорогой мой родич, такое пламя возгореться может – никаким чаем не зальешь.
Вот тут-то король Георг Третий – уж на что безумец, а не дурак – и объявил, что настоящий английский чай – это чай без сахара! А уж коли так, то и сам ежедневно начал подавать любезным подданным благотворный пример.
Как нынче всем известно, запретам тем грош цена оказалась, но англичане и по сей день следуют примеру короля Георга Третьего. А меня, приятель, и не проси, и не упрашивай, подражать его прежмотнейшему скупердяйству, королю Англии, я не намерен. У них там государи в первую очередь – купцы, а уж не во вторую, а в двадцатую – люди чести…
Ржевский было нахмурился, но вдруг улыбнулся.
– А вот, кстати, история вспомнилась! Очень хорошо показывающая отличия французского монарха от английского…
…У одного из галльских монархов был в почете некий купец. Частенько правитель звал этого человека к столу и находил для себя полезным советоваться с ним по вопросам коммерции, именуя первейшим среди французских торговцев. И вот однажды, ободренный радушием государя, сей купец запросил себе дворянство. Король покачал головой, но собеседнику не отказал. Однако после этого случая к столу больше не звал. Новоиспеченный дворянин извелся весь от такой перемены. Каким-то чудом пробился к королю и спросил, чем вызвано столь внезапное охлаждение. На что король ответил учтиво и резонно: «Прежде ты был…» Впрочем, по лицу вижу, что ты уже угадал ответ.
Ответ смотрите на с. 189.
– Вот так, друг мой, не гляди чужеземцам в рот! Их бредни не для нашей обедни. Мы, русские, своей головой сильны, ничьи распри и склоки нам не указ. Так что, желаешь ли с сахаром, или, может, клубничного варенья подать? При дворе таким не потчуют, там все больше джемы и конфитюры подавай. Но тут, в имении, я сам хозяин столу и самовару. Как говорится, тон, может, и дурной, а вкус хороший. А не желаешь варенья, и сахар хорош. Сами его тут делать наловчились – уважь, испробуй.
А я, честно сказать, всякий раз, как откалываю себе в чай кусок от сахарной головы, вспоминаю одну забавную историю, произошедшую вскоре после возвращения из Северо-Американских Соединенных Штатов. Рассказать ли?
– Рад буду послушать.
– Вот как дело обстояло: по приезде моем в Санкт-Петербург с посланием от заморского президента сделался я столь популярен у придворных дам, что порой даже меня это пугало. Отчего, спросишь, пугало? Ответ прост и незатейлив: одно дело, когда тобой интересуется очаровательная юная великая княжна, и совсем иное, когда это мадам, слывшая красавицей при дворе государыни Екатерины в пору восшествия той на престол. Пудры на ней – что побелки на иной колокольне. Духи за версту благоухают – не продохнуть. Лицо… значительное. Весьма значительное, не во всякое оконце влезет.